Последствием этого "процесса, который пошёл", стала мобилизация ими разного рода сторонников в свои ряды, когда писательские билеты стали раздавать налево и направо. Тех графоманов и бездарей, которых мы по профессиональным показателям подчас не принимали в свой Союз, наши противники потащили к себе. Уровень этой "партийной" литературы хорошо демонстрирует выходящий у нас, например, в Оренбурге альманах Союза российских писателей "Башня" и все, кто вокруг него тусуются. Количественно их ряды раздулись, а общекультурная и собственно литературная работа, на мой взгляд, у них на очень низком уровне. Правда, там есть несколько человек, подающих надежды, но сама атмосфера окололитературного рвачества и графоманства, теперь уже нового толка — "демократического", губительна и мало способствует развитию талантов...

     На самом деле за разговорами о том, что традиция мешает дарованию проявлять себя, стоит попытка завоевать себе право на вседозволенность, на эстетический и моральный беспредел. Но такой путь губителен для искусства, потому что культура — это прежде всего система "табу", не позволяющая человеку опускаться до животного. Постмодернистам просто нечего дать и они лягают то, к чему хотели бы, может, принадлежать, но не могут.

     И хотя у них предостаточно своих премий, всяких "букеров-антибукеров" и прочих, они претендуют и на "Ясную Поляну", на другие русские премии и весьма раздражаются от того, что не удаётся получить. Потому что эта награда предназначена в первую очередь произведениям реалистическим и к тому же высокого художественного, духовного и нравственного накала. То, что предлагают в своих творениях постмодернисты, чаще всего совершенно не вписывается в главное течение и классической, и современной нашей литературы.

Из беседы с Александром Старых

      Полностью — в газете «День литературы», 2010, №1

1

Вышел из печати, поступает к подписчикам и в продажу январский выпуск газеты "ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ" (№1, 2010). В номере: передовая Владимира БОНДАРЕНКО о литературе "нулевых"; материалы к 60-летию Петра КРАСНОВА; проза МАСТЕРА ВЭНА, Владимира МАЛЯВИНА и Анны РАДЗИВИЛЛ; поэзия Всеволода ЕМЕЛИНА, Николая ПАШИСТОГО, Анатолия САВИНА, Михаила СИПЕРА и Романа ЭССА; мемуары Станислава ГРИБАНОВА; Юрий ПАВЛОВ пишет о цикле статей "Кризис и другие" Сергея КУРГИНЯНА, Валентина ЕРОФЕЕВА — о книге Игоря ШУМЕЙКО "Десять мифов об Украине". Как всегда, читатели могут познакомиться с хроникой писательской жизни и новой пародией Евгения НЕФЁДОВА.

     "ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ", ведущую литературную газету России, можно выписать во всех отделениях связи по объединённому каталогу "Газеты и Журналы России", индекс 26260. В Москве газету можно приобрести в редакции газет "День литературы" и "Завтра", а также в книжных лавках СП России (Комсомольский пр., 13), Литинститута (Тверской бульвар, 25), ЦДЛ (Б.Никитская, 53) и в редакции "Нашего современника" (Цветной бульвар, 32).

     Наш телефон: (499) 246-00-54; e-mail: [email protected]; электронная версия: http://zavtra.ru/.

     Главный редактор — Владимир БОНДАРЕНКО.

1

Мы находим у Малларме интеллектуальную утонченность фантазии; отсутствие эмоционального и вдохновенного лиризма; уничтожение реального, логического, аффективного порядка вещей; операции с импульсивными энергиями языка; желание внушать, а не быть понятым; осознание принадлежности к закатной эпохе культуры; двойственное отношение к современной жизни; разрыв с гуманистической и христианской традицией; одиночество как знамение и принцип.

     Здесь мы, как в ситуации с Рембо, находим парадокс: имеется в виду серьезное воздействие загадочного, замкнутого произведения Малларме. Это один из симптомов положения, в котором вообще пребывает современная поэзия. Но Малларме вряд ли интересовало бы подобное положение. Его вообще мало интересовали турбуленции общественной жизни. Доволен ли он был своим бытием? Да, когда на горизонте маячило завершение трудного стихотворения, нет, когда борьба с живой жизнью языка не сулила ни малейшего успеха, потому что он был героем и уставал от ежедневного бесплодного сражения. Не обязательно ведь биться с людьми, дикими зверями и великанами, дабы стяжать героическую славу. Битва с языком косным и молниеносным одновременно, изысканным и вульгарным, тонким и грубым, лукавым и прямолинейным, битва с языком загадочным и простым, манящим магическими превращениями и оборачивающимся обыкновенной демагогией — такая битва опасна как схватка с гигантским спрутом или ядовитой медузой Клеоптерис. Она отнимает все силы. Малларме не оценил бы знаменитого вопроса Гельдерлина: "К чему поэт в жалкое время?" Если бы спросили его мнения, он, вероятно, ответил: эта эпоха не более примитивна, как и любая другая. Какое поэту дело до эпохи? Его ждет тяжелая работа. Нужна поэзия людям или нет, нужны люди поэзии или нет, значения не имеет. Важна позиция слова среди других слов, важны сложные взаимоотношения слова и молчания. Они являются фоном друг для друга, желают уничтожать друг друга, рождать друг друга. Но препозиция молчания существенна: оно проявляет слово, поглощает навсегда и… внезапно, словно глубоководная рыба, слово весело выныривает на солнце яркого дня или фосфоресцирует в ночи, чтобы через секунду исчезнуть навсегда. Слово и молчание всегда воспринимаются по-разному. Нет двух людей, которые одинаково услышали бы простое слово "стол". Если воскликнуть "собор", реакция будет крайне разнообразной: рабочий услышит одно, архитектор другое, священник третье, нищий четвертое, поэт…Вот как Малларме услышал "Святую Цецилию, играющую на крыле херувима". Не правда ли, странная музыка молчания?

     "У окна — оно скрывает старый сандал виолы, утративший свое золото,которое когда-то искрилось с флейтой или мандорой -

     Бледная святая, перед ней старинная книга, раскрытая на магнификате, который когда-то струился в завершающий час вечерни.

     У этого цветного стекла дароносицы, едва задетого арфой, очерченной (сформированной) вечерним полетом ангела для прекрасной фаланги

     Ее пальца, который без старого сандала, без старинной книги она колеблет над инструментальным крылом (арфистка молчания), музицируя молчание".

     Малларме как-то сказал, что поэзия делается из слов, а не из мыслей. Он мог бы добавить: из слов и молчаний. Мало того, что стихотворение развивается в общем молчании, это общее молчание имеет много уровней как смысловых так и стилистических. В конструкцию стиха входят междусловные, междустрочные, междустрофовые перерывы — цезуры, диерезы, паузы. Потом: представим себе реальную арфистку, которая на минуту сложила руки — минутное молчание носит самый поверхностный характер. Это нижний уровень молчания, всегда готового перейти в музыку. Диапазон между таким молчанием и колебанием нарисованного "инструментального крыла" бесконечен, сложен и многослоен. Равно как слова исчезают в молчание, предметы уходят в свое отсутствие. Малларме любит воспевать экзистенцию обыкновенных вещей. Объекты его лирики — ваза, консоль, веер, зеркало. Они постепенно лишаются предметности и, отмирая в своей конкретике, становятся проводниками невидимой напряженности. Их бытие переходит в слова, которыми их называют, и в этой новой явленности они порождают необычные смысловые активизации. Они — простые предметы нашего мира — превращаются в загадку, до края наполняются тайной. Это происходит с любым вещественным окружением. Наши глаза более не узнают понятных вещей, в которые глубоко проникает абсолютное бытие или "ничто": так Малларме в знакомом, доверительном реализует изначальную тайну. Поэтому лирикой здесь именуется песня тайны в словах и образах, и душа тревожно вибрирует в неведомой, совершенно чуждой сфере. Подобной лирике нечего делать с поэзией чувств, переживаний, пейзажей. Чужеродная, в тихих повелительных тонах говорит она из бестелесного, одинокого внутреннего пространства, где дух занят самосозерцанием, и в игре своих абстрактных отражений испытывает умиротворение почти математическое.