Однажды был трогательный случай. С одним художником мы поехали на базар, чтобы продать свои этюды. Ходили, ходили, так и не продали. Говорю другу: "Едем!", — и через полчаса мы были у дверей Макарыча. Тот спрашивает

— Что такие хмурые?

Мы все рассказали.

— Ну-ну, покажите свои шедевры.

Он смотрит на наши этюды и говорит:

— Ну просто Левитан, Рафаэль! Сколько за все?

Мы назвали цену, и он щедро расплатился. Мой друг даже не подозревал, что купил Шукшин картины не потому, что они ему понравились или были нужны, а лишь для того, чтобы хоть чем-то помочь бедным художникам.

Не могу не рассказать читателям об этом благородном деле Василия Матвеевича. А дело вот такое. После смерти Шукшина у Ермилова зародилась мечта — поставить на могиле друга народный памятник, на сооружение которого будут собраны пожертвования от любителей творчества Шукшина. Ермилов открыл в Дзержинском отделении Госбанка г. Москвы счет на свое имя, сообщил многим его номер, и начали поступать вклады. Но все это в те годы (1979–1982) делалось как-то украдкой, с опаской, оглядкой, без должной рекламы и пропаганды (нигде ни строчки не было напечатано), вот поэтому удалось набрать всего около четырех тысяч. Конечно, этого оказалось мало, так как за памятник запросили 10 тысяч рублей. И пришлось Ермилову возвращать те деньги добрым людям, вкладывая свои кровные рубли на почтовые переводы. Вот такая непростая история. Обидно. Но правда такова. Позже на могиле Василия Макаровича встанет другой памятник, но уже не народный.

"ГОСПОДИ! ПРОСТИ МЕНЯ..."

Вечером 25 июля 1979 года, в день 50-летия со дня рождения Шукшина, в Сростках состоялось мое знакомство с режиссером Григорьевым. После встречались мы с ним в Москве не раз, ходили поклониться могиле Василия Макаровича. Однажды я спросил:

— Юрий Валентинович, когда и при каких обстоятельствах произошло ваше знакомство с Шукшиным?

— Мы подружились еще во ВГИКе. Учились в одно время. Он — в мастерской Михаила Ромма, мы с Ренитой — в мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Казалось, мы неплохо знали друг друга... Но вот когда впервые мы приехали в Сростки вместе с Василием в начале марта 1963 года и окунулись в подлинный мир его детства и юности, стала нам понятна основа его поэтического взгляда на этот мир. Та, по словам Твардовского, основа, которую "невозможно заменить ничем, как невозможно заменить в своей памяти родную мать другой, хотя бы и самой прекрасной женщиной..." Нельзя понять Шукшина без его кровной связи с родным селом, родным домом, с матерью, которую он любил какой-то невероятной любовью. Живя в Москве, он все время рвался душой на родину, использовал малейшую возможность, чтобы слетать в Сростки хотя бы на несколько дней. Вспомните: "И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, — писал он, — какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор крови... И не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачует душу".

— Шукшин делал фотопробу на роль Достоевского. Вы с Ренитой Андреевной сняли по Достоевскому художественный фильм "Мальчики" ("Братья Карамазовы", часть четвертая, книга десятая). Судя по вашему творчеству, вам близок внутренний мир Достоевского. Что бы вы могли сказать о том, какую роль сыграл этот писатель в творческой судьбе самого Шукшина? И смог бы Василий Макарович на экране со всей полнотой и трагизмом раскрыть потрясающий внутренний мир великого русского пророка?

— Шукшин был человеком образованным, прошел трудные университеты жизни. Он прекрасно понимал: чтобы узнать, что такое Россия и православная вера, без гения Достоевского не обойтись. Я думаю, творчество Шукшина без Достоевского вряд ли бы состоялось... Помню, были сделаны фотопробы Шукшина в гриме Достоевского. Схожесть как внешняя, так и внутренняя с Федором Михайловичем потрясающая. Большой портрет Шукшина в гриме Достоевского висел у него в квартире в Свиблово. Возможно, ему это было необходимо, помогало в трудную минуту. Возможно, он с писателем советовался. Полагаю, что Шукшину удалось бы воплотить Достоевского на экране, передать его сложный, наполненный трагизмом внутренний мир...

— Шукшин стал коммунистом, но вступить в партию ему было крайне трудно — сын "врага народа". Но все же в партию он, на мой взгляд, вступил не из карьеризма, а по убеждению. А отсюда следует, что он — атеист. Но по его творчеству и жизненному пути этого не скажешь. А каково ваше мнение?

— Василий родился в семье верующих людей. У его матери в передней всегда были иконы. В сталинское время это, мягко говоря, не поощрялось. Стал вопрос: убрать иконы или оставить? Шукшин настоял оставить эти святыни. Он был изначально верующим. Но верил в Бога не тупо, а старался понять, где он, Господь Бог, как нам жить по его святым заповедям. Шукшин был чрезвычайно раним. Чувствовал каждого человека, но свою душу не распахивал ни перед кем...

В период работы над романом о Степане Разине он встречался с высокими чинами Православной Церкви...

Однажды на Пасху Василий пошел в церковь. Надо было войти в святой Храм. Но перед самыми вратами упал на колени и заплакал... "Я не могу войти... Я грешен... Грешен я... Господи! Прости меня..." В чем каялся? В чем считал себя грешным? Вот вопрос вопросов. Вы внимательно перечитайте рассказы Макарыча "Верую", "Мастер", "Крепкий мужик", его роман "Я пришел дать вам волю", публицистику... и сами решите, был он атеистом или нет. Одно вам скажу — богохульником никогда не был... А в одном из писем сестре просил, чтобы его похоронили в Сростках — по-русски, с отпеванием, с причитаниями...

— Когда он сдавал свою дипломную работу "Из Лебяжьего сообщают", где впервые, но не в последний раз сам тянул сразу три воза — и как сценарист, и как режиссер, и как актер в главной роли, — на экзамене его ехидно спросили: "Может, вы и музыку писать будете?" На что последовал решительный ответ: "А что, и буду!" Вы можете что-то сказать о музыкальном даре Шукшина? Смог бы он писать музыку к своим фильмам?

— О том, как пел Василий, нужно говорить особо. Мне не раз доводилось слышать его и в Сростках, и в Москве. Природный артистизм, абсолютный слух, своеобразие интонации, глубина проникновения в смысл песни были настолько велики, что за столом сразу наступала тишина. А как неравнодушен был к неповторимой, берущей за душу музе Есенина! Любил поэта какой-то особой любовью, наполненной той трогательностью, которая дана людям талантливым от Бога и совестливым перед всем, что совершается... Да, скажу вам, Шукшин в юности писал стихи. Есть у него рассказ "И разыгрались же кони в поле", который начинался двенадцатистишием:

И разыгрались же кони в поле,

Поископытили всю зарю.

Что они делают?

Чью они долю

Мыкают по полю?

Уж не мою ль?

Тихо в поле.

Устали кони...