Фрэнк двинулся вперед, слегка наклонившись и вытянув руку, чтобы не наткнуться на препятствие. Вдруг справа ему померещилось какое-то движение. У него зашевелились волосы на голове, но он быстро сообразил, что это его собственное отражение в невидимом сейчас зеркале. Стоило ему остановиться, и черная тень сделала то же самое. Он вспомнил, что прошлым вечером на этом самом месте и вправду видел большое зеркало.

Таунсенд двинулся дальше, таща за собой свою отраженную тень. Остановился у подножия лестницы и негромко свистнул. Две ноты — одна повыше, другая пониже. Такой сигнал можно услышать на улицах, он означает: «Э-эй! Где ты?»

Ответом было молчание, и он свистнул еще раз. Наверху послышались осторожные легкие шаги. Настороженные и опасливые. Шаги стихли прямо у него над головой, возле перил, на верхней площадке. Казалось, человек наверху перегнулся через перила, молча вопрошая темноту.

— Это я, Рут, — шепнул он.

— Ш-ш-ш, я спускаюсь, — еле слышно прозвучало оттуда.

Примерно на середине лестницы находилась площадка, от которой в противоположные стороны отходили два марша. Осторожные шаги слышались слева, и Таунсенд разглядел смутный силуэт, похожий на призрак. Он различил две скрещенные на груди бретельки и фартучек на талии, словно окропленный люминесцентной краской.

Видение остановилось примерно четырьмя ступеньками выше. Он увидел, как протянулась к нему белая рука, и вновь послышался шепот:

— Дай мне руку. Я хочу, чтобы ты шел за мной.

— Подожди, я зажгу спичку.

— Не надо. Дай руку, — настаивала она. — Я проведу тебя.

Она определенно не собиралась спускаться ниже, молча предлагая ему сделать те несколько шагов, что их разделяли. Светлая подушечка ее ладони требовательно мелькнула перед ним, жестом приказывая подниматься. Он взял ее руку в свою, ощутив теплую нежность кожи. Второй своей рукой она обхватила его за запястье.

Он сделал шаг, и она потянула его вверх. Запах гардении тревожащим напоминанием обжег его мозг. Ее руки внезапно обрели силу, ухватили его за локти и рывком дернули на себя. Он пошатнулся, теряя равновесие. Попытался удержаться, сделав шаг вперед, но споткнулся о туго натянутую поперек лестницы веревку и беспомощно рухнул, уткнувшись лицом в чьи-то мягкие колени. Тишину разорвал пронзительный крик:

— Он попался, Билл! Хватай его скорей!

На Таунсенда сзади обрушилось что-то невероятно тяжелое, прижимая его к ступенькам и не давая высвободить руки. Он смог лишь немного оттолкнуть от себя навалившуюся на него тушу.

— Билл, ты держишь его? Ты держишь его? Скорее, иначе он вывернет мне запястья!

— Где его руки? Не выпускай их, давай сюда!

Мужской голос, прерывающийся от волнения, гудел над ухом Таунсенда, чувствовавшего на своей шее чье-то теплое дыхание.

Мужчина коленом прижал голову Таунсенда к лестнице, и его лицо оказалось в стыке двух ступенек. Он пытался высвободиться, но тяжелый противник подмял его под себя.

Женщина с силой сдвинула руки, и запястья Таунсенда на секунду сомкнулись.

— Готово! Давай вяжи скорей!

Что-то похожее на кожаный ремень обвило и сильно стянуло запястья.

— Все. Теперь подержи его минутку. Наступи на него ногой, чтобы он не мог двинуться. Я сейчас встану.

Тяжесть, давившая на спину, сменилась болью от прижавшей шею женской туфли.

Грубый голос, в котором Таунсенд узнал голос Альмы Дидрич, произнес:

— Боже, что он сделал с моими руками. Огнем горят!

Мужчина выпрямился над Таунсендом в полный рост и, все еще тяжело дыша, сказал:

— Где бутылка?

— Я оставила ее на верхней ступеньке. Боялась, что она разобьется.

— Хорошо, принеси ее. Нам будет легче.

Теперь шею сжала мощная мужская рука, не давая Таунсенду возможности пошевелиться. Он дернул было ногами, чтобы подтянуть их и упереться в ступеньку, но ничего не получилось.

— Я не могу дышать, — прохрипел Таунсенд. — Освободите мне горло.

Билл Дидрич ничего не ответил, но чуть ослабил хватку.

Женщина быстро вернулась, и послышался мягкий всплеск жидкости в стакане.

— Они смогут говорить, когда ты попотчуешь их этим? — спросила женщина.

Вместо ответа мужчина приказал:

— Проверь, опущены ли занавески. Тогда мы все сделаем прямо здесь, на ступеньках. Меньше возни. Посвети мне, чтобы я видел, что делаю.

Мужчина уселся Таунсенду на плечи и зажал его голову между коленями. Перед глазами вспыхнул огонек зажигалки, нестерпимо яркий после темноты.

— Подними ему голову, — сказал мужчина. — Не бойся, он ничего тебе не сделает, я держу его крепко.

Она схватила Таунсенда за волосы и потянула вверх. Над краем ступеньки в свете зажигалки сверкнули белки его глаз.

Что-то похожее на завинчивающуюся крышечку от бутылки со стуком упало на деревянную ступеньку. Забулькала жидкость, словно ее переливали из стакана в бутылку.

Леденящий ужас сковал Таунсенда. Такой ужас охватывает человека, чующего смертельную опасность.

До него донесся неприятный запах, и в то же мгновение ему зажали рот и нос влажной тряпкой. Теперь в легкие поступал не воздух, а удушающая сладость. Он пытался освободиться, вертел головой, но рука, прижимающая тряпку, следовала за каждым движением головы. Он еще несколько мгновений различал над тряпкой блестящие при свете слабого огонька зажигалки зрачки, устремленные на него с безжалостным, пристальным интересом. Затем зрачки стали расплываться в опускающейся тьме.

Фрэнк уже ничего не видел, но уловил слова:

— Следи за его глазами и скажи, когда он будет готов.

И последнее, что он услышал:

— Все в порядке, глаза закрылись.

Гасли последние искры сознания. Он еще чувствовал, как ему приподняли веко, отпустили, и глаз закрылся сам собой, без всяких мускульных усилий. Наконец, на него словно набросили покрывало — не осталось ни зрения, ни слуха, ни сознания, ни ощущений.

Наркоз действовал, кажется, минут пятнадцать, или около того, и оставил легкое чувство тошноты, напомнив о давней операции по удалению аппендицита. Но сейчас, он знал, операция еще впереди.

Таунсенд сидел в невысоком мягком кресле. На миг ему показалось, что руки свободны: не чувствовалось стягивающих запястья веревок. Но когда он попробовал пошевелить руками, ничего не вышло. Теперь руки были привязаны, но, чтобы не осталось случайных ссадин, на них предусмотрительно надели кожаные автомобильные краги. Он сообразил, что они почему-то оберегают его от следов насилия.

Занавески были опущены, но между их нижним краем и подоконником оставалась щель, сквозь которую пробивался лунный свет, бросая светлую полосу на противоположную стену.

Фрэнка крепко привязали к креслу, для чего воспользовались толстыми плетеными шнурами от портьер, которые невозможно разорвать. Верхний виток проходил по его груди почти у самой шеи. Если потянуть за веревку, он тотчас задохнется.

Фрэнку казалось, что он один в комнате, хотя раз или два ему послышались чьи-то тяжелые вздохи. Светлая полоска лунного света медленно сдвигалась вниз по мере того, как ночное светило поднималось выше; когда до пола оставалось около полуметра, то есть когда светлая полоска дошла до низкой кушетки, Фрэнк увидел, что на кушетке кто-то лежит.

Беспорядочно раскиданные волосы, превращенные лунным светом в большой серебристый нимб, подсказали, что вместе с ним в комнате находится Рут. Она скорее всего не могла пошевелиться, даже голова была неподвижна.

Он заговорил с ней, хотя не видел ее глаз.

— Рут! — шепотом окликнул он. — Рут.

Рут не отвечала. Почему она молчит? Что они с ней сделали? Придется подождать, пока луна не осветит лицо.

Когда свет упал Рут на глаза, Таунсенд увидел, что они широко открыты и глядят на него с беспомощным отчаянием. Он догадался, что во рту у нее кляп, и удивился, отчего ему не заткнули рот. Возможно, потому, что женщины склонны поднимать крик, но скорее всего потому, что она уже была связана, когда он лез в капкан, и они не хотели, чтобы Рут предупредила его об опасности.