После четвертой рюмки коньяку мой спутник приступил к серьезному разговору.

Я ждал этой минуты. Роджерс зря не тратил ни времени, ни денег.

- Алексей Иванович, - наконец начал он, - нам нужно договориться о главном. Соединим в этих целях, как это у вас говорится, приятное с полезным. Скажите, коллега, вы готовы к серьезному разговору?

- Готов, очевидно.

Роджерс сейчас вел себя со мной, так сказать, на равных - мягко, тактично, вежливо.

- Не хотите еще рюмочку?

Не дожидаясь моего согласия, Роджерс налил коньяка. Катер на большой скорости рассекал воды Дуная.

- В нашем с вами деле, - начал издалека Роджерс, - главное - научиться владеть собой и соблюдать строжайшую конспирацию. Это трудно. Даже очень. Но возможно. «Не боги горшки обжигают» - так, кажется, говорится в известной пословице. Что для этого нужно? И мало... и много. Мне думается, мы поступим в высшей степени благоразумно, если вы, например, пройдете специальный курс обучения и получите у нас соответствующую подготовку. Как вы на это смотрите?

- Мосты сожжены... - ответил я.

- Вы говорите, сожжены? Не согласен. Мосты только наведены. Посмотрите вокруг, как прекрасен мир, как легко дышится и живется. Вы же в этом сами убедились. И по этому мосту, Алексей Иванович, проляжет и ваш путь к нам. Не забывайте об этом. Запомните, своих истинных друзей мы не оставляем.

- Постараюсь запомнить...

- Алексей Иванович, я хотел бы в вашем лице видеть не только послушного исполнителя, но думающего человека. Это немаловажное обстоятельство.

- Понимаю... - сказал я.

Честно сказать, я все меньше и меньше разбирался в том, что со мной происходит. Я жил в каком-то странном состоянии. Будто во сне... Вот сейчас ущипну себя за руку - и проснусь. И все будет по-старому. Потом я с дарами уеду домой. И наконец-то привезу Савельеву марки. Пусть не обижается. Я умею помнить друзей...

И я действительно щипал себя за руку, но не просыпался. Рядом сидел Роджерс, совсем другой, не такой, каким я его видел всегда.

Роджерс говорил, что от меня ничего особенного не требуется. Только нужно поддерживать контакт с ученым Фокиным. Сделать все возможное для установления родственных отношений с ним.

Я только кивал, соглашался... Потом опять тянулся к рюмке. Я перестал соблюдать приличия. Сам наливал себе, один пил. Но, удивительное дело, почему-то не хмелел.

«Я не выдержала и спросила Виктора:

- Что, это были смотрины?

Он покраснел, опустил виновато голову. Вяло пробормотал:

- Глупости... Чепуха... - Потом вдруг, воспрянув, добавил: - Ты же и раньше у нас бывала.

Мне нравилось его смущение. Я задала другой вопрос:

- Тогда почему на меня так подчеркнуто смотрели твои родители?

И тогда Виктор выпалил:

- Я объявил, что женюсь на тебе...

- И что же они ответили? - едва сдерживая охватившее меня волнение, спросила я.

- Ты им пришлась по душе.

- Странный ты человек... - сказала я. - Наверное, об этом нужно было вначале спросить меня.

- Вот, все боюсь... Теперь, считай, спросил. Не знаю, что ты ответишь...

Чудак мой физик. Или они все такие? А что я могу ответить?.. Я же люблю его... Или я должна спросить, как тогда он о поцелуе? Можно ли его полюбить?

- Ну и когда же наша свадьба? - решив с ним поиграть в кошки-мышки, спросила я.

- Я серьезно... - заметил Виктор.

- Я тоже...

Виктор, не дав договорить, схватил меня в крепкие объятия и начал осыпать горячими поцелуями».

Вечером мы ужинали с братом. На этот раз Роджерс оставил меня в покое. Когда Фани вышла на кухню, брат приложил палец к губам и молча кивнул головой на дверь. Поужинав, он предложил мне одеться и пройтись по набережной. Все это говорилось шепотом.

- Что-нибудь стряслось? - спросил я, когда мы вышли.

- Стряслось. У меня были неприятности с Роджерсом, За прошлый наш с тобой разговор.

- Значит, он тебе все рассказал?

- Рассказал... - тяжело вздохнул Зоря.

- Ничего не скажешь, втянул ты меня в историю. Сам себе становлюсь противным.

- Дева Мария, я не хотел этого. Видит бог, меня тоже заставили. Угрожали. Так уж получилось...

- Получилось... Скажи, какими глазами я буду смотреть на своих детей, товарищей?.. Был все же человеком... И продался за тридцать сребреников.

- Что делать, ты привыкнешь... Привыкнешь... - бормотал он.

Мне казалось в этот момент, что он меня не слушает, а думает о чем-то своем.

- Я думал, что все будет выглядеть иначе...

- Как это иначе? - не понял я.

- Некоторые общие сведения... - лепетал брат. - Общие... И они успокоятся.

Неужели и у меня такой же ничтожный вид, как у Зори? Это же не человек, это тряпка.

- Но они вцепились... Они могут мертвой хваткой... - продолжал он.

- А если и тебе... Если нам вдвоем вернуться и все рассказать?

Зоря пугливо оглянулся,

- Тише... Там сразу расстреляют. В лучшем случае - пятнадцать лет. Такое не прощают. Мне точно конец... Теперь уже поздно.

- А если нет... Можно и отсидеть.

- Отсидеть? - прошептал Зоря. - Заживо себя в могилу закопать? Сколько мне лет... Ты подумал?..

Он с нескрываемой злостью смотрел на меня... Как Зоря изменился! Из жалкого, несчастного он неожиданно превратился в человека, готового броситься на родного брата.

Крепко же его помяли в этом мире... Наверное, и я буду вот таким. Спасая свою шкуру, не стану щадить ни друзей, ни родных.

- Прости... - прошептал он.

Некоторое время мы шли молча, не обращая внимания на шум нарядной улицы. Здесь, в центре, словно какой-то праздник. То там, то здесь стоят группами модно одетые молодые люди, кто с гитарой, кто с магнитофоном. Кругом музыка, песни и даже танцы.

- О чем думаешь? - опросил я.

- О тебе, о себе. Могло быть все иначе, не будь их.

- И будь мы получше, - добавил я.

- Успокаивай себя тем, что не мы первые и не мы последние. А что делать? Мир таков. Все в нем продается, все покупается.

- У тебя плохо на душе?

- Как здесь говорят, «улыбайся, если даже на душе скребут кошки».

. - У нас говорят иначе - «если на сердце скребут кошки, значит, в нем завелись мыши»,

- Так оно и есть.

- Зоря, скажи откровенно, ты очень зависишь от Роджерса?

- Я даже не могу сказать тебе как... Это он... - Зоря испуганно оглянулся.

- Значит...

Зоря посмотрел на меня и больше ничего не сказал. Мы молча свернули с улицы к пустынной набережной.

- Ты его боишься, скажи честно?

- Да, боюсь. Он может все... Но не будем об этом...

Мы остановились и, облокотившись на перила, стали смотреть на темные воды Дуная.

- Помнишь, Алексей, нашу речку в деревне? - вдруг сказал Зоря.

- Помню, все помню... Вернуть бы все это и начать жизнь сначала... - Я обнял его за плечи.

- И несмотря ни на что, завидую тебе. У тебя есть Родина. У меня уже не будет Родины...

- Которую я предал как последний подонок... - зло добавил я.

- Тем не менее ты едешь туда. Будешь там жить. Там умрешь. У себя. Дома...

Но Зоря не договорил. Он все время озирался. Он боялся кого-то невидимого.

- Да, все забываю спросить тебя... Помнишь свое письмо перед отправкой на фронт...

- Ну и что? - лениво откликнулся брат.

- Что ты имел тогда в виду? Только откровенно.

- Дурак был, дураком и остался... От обиды и злости. На себя, на власть. Мне есть что тебе откровенно рассказать. Понимаешь... - начал было Зоря и вдруг замолк. - Нам пора... Потом... - сказал он и безнадежно махнул рукой.

Я в недоумении посмотрел на Зорю. Он был бледный и растерянный.

Откровенного разговора не получилось.

Так, не сказав друг другу больше ни слова, мы дошли до дома и разошлись по разным комнатам.