Если бы Галиуллин не бывал в Усть-Илимске в минувшие годы, он бы меньше удивился переменам.
Город встретил его сказочно обновленным пейзажем.
Усть-Илимск вдвое моложе Братска, в этом городе еще никто не успел состариться, большинство его уроженцев не доросло до школьного возраста.
Галиуллин, как и все прилетевшие сюда, обратил внимание на чистое небо над головой. Усть-Илимск — единственный город в стране, где работает электрокотельная. И дома отапливают электричеством, и хозяйки стряпают на электроплитах, а когда рабочие бетонного завода или бетонщики с плотины парятся в городской бане, смывая цементную пыль, они тоже благодарят электричество.
Не видно труб, нет и неоткуда взяться копоти. В город не завозят угля. Рельсы не видели паровоза. И лишь в самостийном поселке, вдали от тепловых коммуникаций, жители озабочены заготовкой дров на зиму. Впрочем, когда Галиуллин ехал с аэродрома, он увидел дымное облачко — где-то за мостом варили асфальт, и ветерок доносил жирный запах смолы.
Он обратил взгляд на север, на правый берег Ангары, где километрах в двенадцати ниже по течению, за хвойным частоколом, строится огромный целлюлозный завод. Галиуллин знал, что там поднимет стены могучая теплоэлектроцентраль. И он затревожился, ему хотелось думать, что трубы будущей ТЭЦ не загрязнят здешнего неба, сохранят его бездымным и прозрачным.
Величественна и прекрасна панорама Усть-Илимска в это утро ранней осени. Могучая Ангара, по-осеннему пятнистая тайга за околицами города. Галиуллин бегло оглядел горизонт — больше сотни подъемных кранов исчертили небосклон своими стрелами. Да, тут ему и Зине на всю жизнь работы хватит!..
А вот силуэта телевизионной башни нигде не видать, не добрело еще телевидение до Усть-Илимска, заплуталось где-то между сопок. Не думал Галиуллин, что Зина так пристрастится к телевизору. Жаль, торговцы наши не позаботились, не завезли крупную партию телевизоров в Приангарск. Люди добрые занимали очередь с вечера, стояли ночь напролет пронумерованные, а утром далеко не каждому удавалось порадоваться покупке. Варежка вспомнила, что она депутат областного Совета, и настрочила министру торговли презлую телеграмму из двухсот слов. Видно, телеграмма дошла по назначению, потому что Варежку отругали по телефону из Иркутска. Но все-таки телевизоры министр прислал, да еще большой скоростью. «Орбита» обеспечивала трансляцию два дня в неделю. Отныне по вторникам и пятницам в Приангарске не рисковали назначать собрания-заседания-конференции. Какой смысл? Все равно от телевизора никто не отойдет.
Пасечник расхаживал гоголем, хвалился, что пошел навстречу трудящимся, не захотел признаться, что стать таким чутким его вынудили опоздавшие проекты горнообогатительного комбината...
Коротая время, Галиуллин шагал по городу неторопливо и критически оглядывал здания.
В благоустройстве Усть-Илимск уступал обжитому Приангарску, быт здесь еще не устоялся. Магазины явно запоздали к новоселью. В таких случаях выделяют квартиру на первом этаже, прорубают дверь в торцевой стене, наспех пристраивают крыльцо — вот и булочная, бакалея или овощи-фрукты.
Прогуливаясь по новым кварталам, он забыл про время, взглянул на часы и заспешил на Толстый мыс.
Новости в конторе ждали неутешительные. Два новых дома на полгода опаздывают. От перевода семейных в Усть-Илимск временно отказываются.
Пасечник поторопился с вызовом Галиуллина. Пытался выцыганить для него у местных властей комнату, но потерпел неудачу.
По словам Пасечника, трудности с жильем вызваны недостатками в планировании. Сперва стройку вели нормальными темпами, затем на год-два стройку законсервировали и денег на жилищное строительство не отпускали.
Тогдашний управляющий Братскгэсстроем Наймушин возражал: строительство гидростанции — не банка с брусникой, которую легко законсервировать. Он с мужественным самоуправством продолжал вести работы на плотине. А в конце года пришло новое распоряжение — форсировать стройку всеми силами. С жильем же так быстро дело не поправить...
— Даже не представляешь, как ты мне нужен! Больше, чем тогда в Асуане, больше, чем в московском Останкине, больше, чем в Приангарске...
— Не могу я Зину оставить с малой на руках. Кто Мансура в детский сад отведет-приведет? Прихожу со смены, чем-нибудь да помогаю...
— Понимаю, все понимаю. Но без тебя сейчас — нож острый! Тебя бы снова и в партком выбрали...
Галиуллин молча развел руками, а Пасечник настаивал:
— Всего на полгода! Тебя надбавка к зарплате совсем не интересует? Шесть десятых!
— Надбавку платят, имея в виду дополнительные трудности быта. Но это не компенсация за отказ от жены, от детей! Ты же сам здесь не одиночкой живешь, с Ириной.
— А на три месяца?
Галиуллин посмотрел на Пасечника укоризненно.
— Молчу, молчу...
— Ты позабыл мое давнее условие с Зиной. Не расставаться надолго.
В тех редких случаях, когда разлука была неминуема, он и Зина наперебой притворялись — один перед другим — бодрыми, почти веселыми. Но Галимзян знал: как только она останется одна, у нее покажутся слезы на глазах, увянут, сделаются более покатыми плечи, удрученно опустятся руки...
— Уговаривать тебя совесть не позволяет, — Пасечник забыл, что именно этим занимался все утро. — Ты же не капризная бабенка, которая заупрямилась и набивает себе цену.
— Моя цена без запроса: хотя бы одна комната.
— Поедем в коммунальную контору. Авось Слободян какую-нибудь крышу найдет. Вот мой драндулет стоит. Самый замызганный.
— Я и твою серую «Победу» помню. Которую ты купил после Африки.
— И права получил в Асуане, — вспомнил Пасечник, трогая с места пропыленные «Жигули». — Шоферов не хватало, наши обучали арабов. Я присоединился к арабам. Там водительские права получить — раз плюнуть. «Как у вас новички сдают экзамен?» — спросили наши у полицейского офицера. Он разъяснил: «Тому, кто проедет в праздник через базар и никого не задавит, выдаем права». — «А если задавит? — спросил я через переводчика. — Тогда пересдает?» Но полицейский не ответил потому, что не понял шутки, или потому, что понял...
Пасечник был удивительно непоследователен. По дороге он то сбивался на тон экскурсовода и славил местные достопримечательности, то был настроен весьма критически:
— Видишь слева на холме неказистое светло-голубое зданьице? С твоего разрешения — баня. Зачем ее воздвигли на самом на юру? Чтобы не приходилось показывать дорогу приезжим. Баня видна отовсюду!
Баню эту недавно прославил Садырин. Сразу после приезда он помылся, попарился, вышел чистенький, напился, подрался, вывалялся в грязи, и ребята приволокли его обратно в баню.
Минутой позже Пасечник с увлечением рассказывал об остроумных с инженерной точки зрения находках Ромашко при монтаже затворов для глубинных отверстий плотины.
— А вот там, в низинке, клуб «Гренада». — Пасечник с раздражением кивнул влево. — И за квартал не увидишь. После дождя на танцы удобнее всего ходить в болотных сапогах. К «Гренаде» стекаются дождевые потоки со всех окрестных улочек...
«Гренада» осталась позади, и Пасечник заладил свое — как ему нужен сейчас Галимзян! А зимой будет еще нужнее.
— Незаменимых людей нет, — твердо сказал Галиуллин; не думал, что его слова вызовут такое возмущение.
— Неправда! Вредная неправда!
Пасечник колотил ладонями по баранке и все больше распалялся.
Эта неправда завелась еще во времена, когда модно было называть людей винтиками. В сравнении человека с этим самым винтиком кроется, может быть, неосознанная, но оттого не менее вредная попытка отучить личность от самостоятельности и одновременно — от чувства собственного достоинства.
— Винтики, гайки — все они заменимые. Что значит — маленький человек? Это унижает личность! Не нравится мне и когда писателей называют инженерами человеческих душ. Наш брат инженер, он с бездушными механизмами дело имеет. При чем здесь человеческая душа?
