Пасечник мрачно промолчал.

Вслед за Ромашко в этом кабинете побывал и Шестаков, вызванный Пасечником.

Ожидая в приемной, Шестаков вспомнил недавний разговор с Варежкой и Леонидом Емельяновичем на слете крановщиков. Шестаков уже не раз мысленно возвращался к пресловутой психологии взведенного курка.

«Пожалуй, человек заурядный, недалекий вообще не может стать хорошим летчиком, хирургом, ограниченность просто противопоказана людям этих профессий.

А может ли вообще преуспеть в какой-нибудь деятельности человек ограниченный? Да, может, но лишь в тех областях, где недостаток ума возмещается хитростью, предприимчивостью, пронырливостью, умением использовать подчиненных, которые умнее тебя, пустить в дело знакомства или острые локти, если нужно — мобилизовать лесть, самоуверенность, апломб...

А само понимание того, что, например, Антидюринг умнее меня — разве не признак ума? Наверное, глупцы не делают себе таких признаний. Это признак трезвой самооценки, но не более того...

Кого у нас в бригаде следует по справедливости назвать самым умным? Антидюринга или Погодаева?

Достоин сожаления тот, кто никогда не ощутил наслаждения быть умным! Впрочем, такой человек сам не испытывает огорчения от своего неума, потому что ему не дано понять, чего он лишен от природы.

В этом смысле его можно уподобить глухонемому. От рождения у глухонемого поврежден только слух. Почему же он не говорит связно, если отдельные звуки произносит? Не слышит того, что сам произносит, хотя угадывает звуки на чужих губах и быстро собирает из них слова...»

Секретарша сказала Шестакову «проходите». Настал момент, когда он должен сказать Пасечнику о своем бесповоротном решении уехать в Братск, и он скажет это...

Через два дня Валерий Фомич зашел в кабинет к Пасечнику и сказал недовольным тоном:

— У меня только что был Рыбасов. Месячный план у него, как вам известно, горит. Долго оправдывался, канючил, что не хватает людей.

— Людей чаще всего не хватает тем прорабам, кто не умеет организовать работу. Рыбасов, к сожалению, из их числа. Пришлите ему китайцев, всех китайцев, — все равно будет жаловаться, что людей ему не хватает.

Валерий Фомич продолжал озабоченно:

— Монтажники забросали Рыбасова заявлениями, хотят увольняться. Как с этим можно мириться? Кстати, у них там и партийная прослойка солидная. Михеич, Галиуллин, Номоконов, Маркаров, Шестаков, еще кто-то. Вы в курсе дела?

— Да, знаю. Ко мне приходили Галиуллин и Михеич.

— Где у вас гарантия, что бригады вернутся в начале весны? А если не успеют подвесить высоковольтную линию?

— Вся технология, весь график рассчитаны только на зимние месяцы. Кабель-то, перед тем как его подвесить, будут расстилать по льду. Иначе он в первой же полынье утонет.

— Не спокойнее ли оставить всех здесь на другом объекте?

— Верхолаз ищет где выше. Я верю бригадирам на слово.

— Две бригады сматываются из Приангарска, заслуженные бригады! Как в этом свете выглядит Востсибстальмонтаж? Подумали о репутации треста? Ваши кочевники испакостят мне показатели работы всего главка.

— Для вашего отдела кадров отъезд верхолазов — сигнал обратной связи. Сигнал о текучести. Не создали бытовых условий и прочая петрушка. На самом же деле никакой это не сигнал и красная лампочка зажглась по ошибке. А всему виной производственное планирование через пень-колоду...

— Смотреть умеем, а вот предусматривать...

— Мы, Валерий Фомич, обязаны заботиться не только о сегодняшнем и завтрашнем хлебе. Мы не имеем права забывать о перспективе. А перспектива терпелива, она привыкла ждать, и у недальновидного руководителя перспектива всегда выскальзывает из рук и ставит его в тупик. В чем наша беда? Смотрим на всю работу только сточки зрения этого месяца, этого квартала. Рапортуем: план по физическим объемам выполнен! План в денежном выражении выполнен! Ох, опасная, злокозненная штука наша арифметика. Цифра, она ехидная, умеет не только что-то напоказ выставить, умеет так хитро спрятать, что и гамма-лучами не найдешь. — Пасечник сделал паузу, не возразит ли Валерий Фомич. Но тот молчал. — Запоздалый проект и запоздавшие конструкции — расплата за то, что позабыли о хлебе на послезавтра. Мы с вами, Валерий Фомич, временщики.

— Не пугай меня, Пасечник. От слова «временщик» попахивает эпохой царицы Екатерины.

— А может быть, выгоднее было платить сверхурочные чертежникам в проектном институте, чем сейчас незаконно платить «высотные»?..

— И все-таки отпустить столько монтажников сразу... Вы уверены, что это их единодушное мнение? В таких случаях нужно искать зачинщика, чтобы обезвредить весь замысел.

— Зачинщик — министерство, которое непростительно долго мусолило, согласовывало и утверждало проект.

Валерий Фомич притворился, что не слышал задиристой реплики, и продолжал:

— Человек быстро, очень быстро привыкает к повышенной зарплате. И отказаться от дополнительных трех десятых не каждый захочет. Да и с жильем в Братске получше. Полагаю, что смогу убедить вашу публику. У меня для этого хватит педагогических способностей. Не пожалею и времени. Поговорим по душам. Приму каждого, кто хочет уехать...

Как только Михеич узнал о жесткой позиции Валерия Фомича, он заколебался, уклонился от участия в шумном обсуждении, которое продолжалось в общежитии, стал нервничать и ссылаться на плохое самочувствие:

— У старой телеги все колеса скрипят.

При таком коллективном решении, неугодном начальству, всегда ищут зачинщика. Кто привел Белых в общежитие? Выходит, он, Михеич, и есть зачинщик.

Он уже решил не подавать заявления об увольнении на зимний сезон. Весь день таскал заявление в кармане, а к вечеру порвал.

После долгих вздохов и кряхтения Михеич произнес:

— Вы, ребята, как хотите, а я остаюсь. Зачем лезть на рожон? Начальству виднее.

Маркаров сказал Погодаеву вполголоса:

— Михеич разделил мнение начальства, а себе ничего не оставил.

— Уехать всей бригадой... — Михеич достал валидол. — Как это назвать? Самоволка! А я своевольничать с молодости не приучен. Дисциплина прежде всего.

— Иногда за словом «дисциплина» прячется наша робость, — возразил Маркаров.

— А ордена, медали мне за трусость повесили? — Михеич разволновался.

— Ордена-медали у вас за храбрость на войне. А вот с начальством поспорить, когда это необходимо...

— У меня с отцом такая же беда, — сказал Шестаков. — Как он только на фронте батареей командовал? До сих пор не разучился составлять расчетные таблицы огня. А вот характер потерял. Боится начальства, боится моей мачехи.

Увидев в тот вечер в общежитии Варежку, Михеич выразил и ей свое неудовольствие:

— Ну и заварил кашу твой деверь! Эту кашу теперь в семь ложек не расхлебаем...

— Да что вы все, сговорились, что ли? — Валерий Фомич усмехнулся и предложил Шестакову сесть. — И ты «по семейным обстоятельствам». Что-то тематика заявления у вас однообразная. Фантазии маловато. Галиуллин явился за расчетом по «семейным обстоятельствам». За ним Кириченков. Этот хоть без дипломатии. Тут же проговорился. Его северная надбавка взволновала... Еще передали мне заявление Погодаева. Я вызвал его для разговора, но до этого заглянул в его трудовую книжку. В нее уже и вкладыш вклеен, вся исписана.

Шестакова покоробила следовательская интонация.

— И разговаривать с ним не стал, — продолжал Валерий Фомич. — Погодаев уже давно заражен журавлиными настроениями. Непонятно только, почему он пользуется у вас таким авторитетом. А теперь, извольте радоваться, и ты явился... Красиво написано! — он дочитал заявление Шестакова. — Ишь ты, «рукотворные моря и горы»... Тебе бы только речи писать вашему председателю горсовета, форменный писатель!.. Если ты обиделся, что мы тебя тогда с бригады сняли... Так вы с Галиуллиным меня все равно вокруг пальца обвели. Принялись друг друга на буксир брать.