— У меня вот с некоторыми философами мысли сходятся, и то не хвастаюсь. Ни стандартами, ни классическими габаритами.

Она охотно рассмеялась и спросила вдруг:

— А что это вас занесло так далеко от родных мест?

— Не так далеко, как высоко. В жизни иногда курьером работает тот, кто родился сторожем, а верхолазом — по призванию водолаз. И наоборот. Еще два года назад я учился в Тбилиси, но заскучал на своем философском факультете. А впервые попал на стройку, когда поступал в университет. Копил производственный стаж. В университете мне не понравилось. Уехал сюда, в Восточную Сибирь, снова на стройку. Захотел теорию проверить жизненной практикой. Как Сальери алгеброй поверял гармонию. Но философы всегда со мной: Сократ, Энгельс, Фрейд, Гегель, Спиноза, Монтень. Философы дают полет мыслям! Философия приучает душу довольствоваться собой, помогает выйти за пределы собственного «я» и, если велит участь, мужественно отказываться от радостей, привносимых извне.

Нонна с интересом посмотрела на него, остановилась, чуть улыбнулась и продекламировала романтически-приподнято:

А как вас зовут?

— Мартирос Маркаров. Тезка нашего великого художника Сарьяна. Сокращенно Мартик. Но меня тут по имени редко зовут, прозвали Антидюринг. Если помните, так называется работа, где Энгельс полемизирует с господином Евгением Дюрингом. У меня небольшая библиотечка, и «Анти-Дюринг» ездит со мной по стройкам. Благодаря философам я не знаю докучной праздности. Стоит окунуться с головой в книгу — и можно избавиться от шумного, надоедливого соседа по койке, оказаться наедине с собой. Что греха таить, в юности я обращался к философам, чтобы при случае похвастаться своей ученостью. А теперь наслаждаюсь их благоразумием. Иные трактаты таят свою мудрость не первое тысячелетие. И по-прежнему будят мысль, питают ум, не только память...

Они поравнялись с окном аптеки, в витрине висела афиша «Ромео и Джульетта».

— Джульетта — Нонна Кононова, — прочитал Маркаров и посмотрел на спутницу. — Значит, вы примадонна? У вас, судя по афише, и замены нет.

— Только в этом спектакле. В Свердловске играю во втором составе. Например, Лизу в «Дворянском гнезде» чаще играет народная артистка Катунина. Она на гастроли не поехала. Хорошо, что вчера я играла. После того выкрика у Катуниной мог случиться сердечный припадок... Я могу разволноваться, но с ног меня такими щелчками не сбить. В этом театре я только второй сезон. В прошлом году мы гастролировали в Академгородке, под Новосибирском. А теперь, как видите, осмелели, забрались еще дальше. Сама я — москвичка. Первый раз, можно сказать, в такой глухомани... Не обиделись за свою берлогу?

— Мы оказываем гостям не только медвежьи услуги, — он поднял ведро с клейстером и подержал в вытянутой руке.

— Я и раньше считала, что медвежий угол — понятие не географическое. Можно найти себе берлогу, обставить модерновой мебелью и уползти туда, даже если берлога где-нибудь в центре Москвы, недалеко от ГУМа, ЦУМа или другого универмага. Думаете, нет москвичей, которые ни разу не были в театре? Позавчера, когда шел спектакль, я не была занята в последнем акте, вышла на площадь. И увидела машины, которые привезли зрителей из таежных поселков. Ни один водитель не остался в своей машине, все сидели в зрительном зале! Поверьте, даже разволновалась...

Возле почты они наткнулись на фургон — фанерный домик, приколоченный к бортам грузовика. Над козырьком шоферской кабины надпись «Люди». Входная дверь сзади, три железные ступеньки, на задней стенке трафареты: «На ходу не прыгать!» и «Не стой на подножке!»

Дверь раскрыта настежь, скамьи вдоль стен. В дверях лежала собака и равнодушно поглядывала на улицу.

— Мы настолько бедны, что возим людей в этих будках?

— Не хватает автобусов, — объяснил он.

— Написали бы тогда «Пассажиры». А то «Люди».

— Да, не очень-то приятно чувствовать себя «людиной», доставляемой на работу или в общежитие после работы.

Он заговорщицки подмигнул Нонне, быстро обмазал клейстером боковую стенку фургона, извлек из рулона афишу и наклеил.

«Техническая помощь», пикап, цистерна с бензином увезли еще три афиши. На заднем борту «технической помощи» было начертано: «Водитель, помни! Дорога — не космос», на борту другого грузовика: «Не спеши, тебя ждут дома».

Еще две афиши уехали на округлых боках бетоновозов.

Ему понравилась сама идея — передвижная реклама! Он готов был поклясться, что это первый опыт в истории Приангарска.

— Не знаю, как все другие, а эта афиша привлечет к себе внимание наверняка, — она показала на бетоновоз, только что отъехавший.

Водитель небрежно задраил люк, и цементный раствор шлепался на шоссе серыми лепешками.

— Везет нашу афишу, а еще три убытка. — Маркаров проводил взглядом люк. — Первый убыток — без толку выбрасывается цемент. Второй убыток — портится дорога. Третий убыток — прививается беспорядок. По городу разъезжает сама Расхлябанность с большой буквы. Тоже своего рода передвижная реклама.

— Мне нужно расклеить афиши не только в центре, но и... — Нонна заглянула в бумажку, — у вокзала, на стройке горнообогатительного комбината, на лесной бирже...

— Понимаю, что у себя в Вероне или в Падуе вы ориентируетесь лучше. Смело могу быть вашим гидом. Я работаю на стройке этого комбината.

Подошли к остановке и сели в автобус № 1а, а в другой поселок отходил автобус № 1б. Она удивилась странной нумерации маршрутов. Маркаров объяснил: в городе три маршрута, но председатель горсовета считать до трех не умеет, и поэтому в ходу номера 1, 1а, 1б.

Проехали поселок, разношерстные дома-домики индивидуальной застройки. Поселок назывался Нахаловкой. Виднелись бревенчатые хижины, а подальше от дороги — совсем жалкие халупы, развалюхи.

— Это наш частнокапиталистический сектор, — Маркаров ткнул пальцем в стекло автобуса. — Так острит наш управляющий Пасечник, когда провозит мимо Нахаловки иностранцев.

Быстро добрались до стройплощадки, до подножья эстакады, на которую он ежедневно поднимается.

Обеденный перерыв, на площадке безлюдно, лишь Варежка задержалась на кране.

— Трест Вавилонбашнястрой, — доложил он с широким жестом. — У нас трудятся русские, татарин, эвенк, украинцы, якут, литовец, бурят. И я — сын дагестанских гор, мать — аварка из аула Бухты, отец армянин. Я жил в Батуми, учился в Тбилиси, тружусь в Сибири...

Маркаров помахал Варежке и приклеил декадную афишу на «третьяковку». Потом показал Варежке афишу «Ромео и Джульетта» и налепил на подножье крана.

— Эй, Ромео, — крикнула Варежка из будки, — не забудь попросить для меня контрамарку.

Она не узнала вчерашнюю Лизу в этой незнакомке в джинсовой куртке, серых брюках и косынке приглушенно-зеленого цвета.

Маркаров решил порисоваться. Он снял пиджак, попросил Нонну подержать, взял у знакомого верхолаза в красном свитере монтажный пояс.

— Эх, была не была, как сказал ваш Гамлет в минуту жизни трудную.

Он подпоясался и, цепляясь за конструкции одной рукой, держа в другой ведро и афишу, свернутую в трубку, ловко полез вверх.

Когда Маркаров поравнялся с кабиной крана, Варежка высунулась из окошка и показала глазами на его спутницу:

— Все при ней!

Ему хотелось, чтобы Варежка сказала по адресу Нонны что-нибудь еще, не обязательно комплимент, но та, видимо, считала, что тремя словечками сказала достаточно.

Он лихо забрался на эстакаду, в левой руке ведро с клейстером. Варежка перегнулась вниз и крикнула расклейщице афиш:

— Очень хочет вам понравиться! Парень — что надо, но хвастунишка.

Афишу он приклеил к железу на высоте шестого этажа. Лезть выше не было смысла, афиша должна висеть так, чтобы с земли могли прочесть набранное крупным шрифтом — «Таня».