— Извините, но куда вы, собственно, идете? — очень вежливо спрашивает незнакомца рядовой Лоза.

— Я иду со станции в…

Незнакомец хорошо говорит по-польски, но показывает рукой на границу. Видимо, уловив легкую тень удивления на лице пограничника, незнакомец поспешно добавляет:

— То есть я сейчас возвращаюсь на станцию, так как при высадке спутал перрон… Вылез с другой стороны. Возвращаюсь на станцию.

Дело с самого начала выглядело как-то неясно, но теперь рядовой Лоза решительно убеждается, что незнакомца надо доставить на заставу: он подозрителен. Документы переправляются в карман. По этому знаку из кустов выходит рядовой Цыняк, который пока лишь наблюдал за всей этой сценой, не спуская пальца со спуска автомата.

— Вот он с вами пойдет на станцию. К чему вам блуждать по лесу? Только очень просим не засовывать руки в карман. И еще одно: в случае попытки к бегству будем стрелять без предупреждения.

Ловкими, быстрыми движениями Цыняк ощупывает одежду задержанного Антония Моравиа — ищет оружие. Потом заглядывает в портфель и возвращает его обратно.

— Все в порядке! Вы уж извините, но такая наша служба… Но зато раз — два, и вы будете на станции самой короткой дорогой. Как раз успеете на утренний поезд. Идемте!..

«А может быть, он все-таки доведет меня до станции?» — все еще пытается успокоить себя встревоженный Махура. «На заставе проверим!»— думает пограничник.

Солдат знает эти места. Сколько раз проходили тут на учения, сколько раз впивался он глазами в ночную тьму, сколько стычек бывало здесь, на этом бесшумном фронте, с коварным и подлым врагом!.. Вот сейчас покажется расщепленная молнией сосна… А дальше — остатки разбитой гитлеровской самоходки, свалившейся в яму. Затем рощица. А там и кладбище…

— Очень извиняюсь, но я не здешний. Это наше кладбище или немецкое?

Поглядывая с улыбкой на Цыняка, незнакомец рукой показывает на открытые ворота кладбища. Но пограничник даже не смотрит в ту сторону — он зорко следит за каждым движением задержанного и видит, как из опущенной руки выскальзывает и беззвучно падает в лесной мох какой-то маленький предмет… Остановиться или идти Дальше? Покончить с этой вежливостью или не показывать незнакомцу, что подозрение против него возрастает? Что он выбросил? Задержаться тут с ним? А вдруг дело дойдет до стычки с возможными сообщниками незнакомца, которые не были замечены им, Цыняком, и сейчас тайком пробираются сзади? Идти дальше? Но как потом найти место, где лежит выброшенный предмет?

Все эти раздумья длятся две — три секунды. Рядовому Цыняку всего двадцать один год. Этот парень из села Уляски около Скерневиц (отец его — дорожный мастер — был замучен в гитлеровском лагере смерти в Освенциме) должен принять самостоятельное решение, и он принимает его… Незаметно осматривается вокруг и на один момент прикрывает глаза, чтобы запомнить место и потом найти его. Ничем не примечательный лесной уголок, деревья такие же, как и тысячи других. От нервного напряжения рядовой Цыняк судорожно глотает застрявший в горле комок. «Запомню ли? Найду ли потом?» — думает он, а затем бросает:

— Будьте любезны не разговаривать! Это запрещено.

Через час оба уже на заставе, и Цыняк больше не беспокоится о задержанном. Но солдат не собирается отдыхать. Седлает коня и мчится к тому месту, где задержанный выбросил какой-то предмет. Найдет ли его? Наконец останавливает взмыленного коня. Кажется, тут… Цыняк соскакивает с седла и ползком исследует место, где еще можно заметить следы подкованных солдатских сапог и где только начинают подниматься примятые прошедшими людьми травинки. Но вот и он! Около куста папоротника лежит круглый предмет. Цыняк осторожно поднимает его, бережно заворачивает в носовой платок и галопом мчится на заставу. На половине пути ему встречается машина: начальник заставы объезжает свой район. Цыняк докладывает о происшествии и показывает найденный предмет.

— Добро, Цыняк! Хватит вам гонять лошадь — садитесь со мной…

Один из солдат выскакивает из машины, чтобы отвести коня на заставу. Его место в автомобиле занимает Цыняк. Машина трогается.

На заставе уже сидит прибывший ночью из Щецина следователь управления погранохраны. Он прерывает допрос задержанного, когда в комнату входит усмехающийся начальник заставы. Офицер обращается к нарушителю:

— Извините, что прерываю приятную беседу, но мне хотелось вернуть вам вашу потерю… Ведь это ваш компас, не правда ли? Да, да, порой и вещи бывают очень привязаны к своему хозяину!

Тем временем следователь поднимает трубку настойчиво звонящего телефона. Несколько минут он внимательно слушает, потом кладет трубку на рычажок и говорит задержанному:

— Мне звонили из Щецина. Гражданин Моравец, вы все меньше нравитесь мне… Сначала документы, теперь этот компас, а сейчас мне сообщили, что проверили место выдачи вашего паспорта… И знаете что? Это самая настоящая липа, господин Моравец! Хотя служащий, подпись которого стоит на вашем паспорте, действительно выдавал такие документы, хотя печать и неплохо подделана, — все-таки это фальшивый документ… Может быть, вы теперь не будете понапрасну отнимать у нас время и назовете свое настоящее имя?

— Но, пане капитан, я же действительно Моравец, Антоний Моравец!.. Это все недоразумение… Я пал жертвой ошибки…

— Однако упрямый вы! Надо иметь мужество: ну, не удалось на этот раз, так признайтесь откровенно в своем поражении! Этим вы облегчите свою вину…

Дверь открывается и на пороге появляется пограничник.

— Гражданин капитан! Машина готова!

Когда Моравиа увозили, на крыльце стоял рядовой Цыняк, пограничник, награжденный позднее серебряным крестом «Заслуженным на поле славы». Он еще не знал, кого задержал. Солдатам-пограничникам вообще запрещено допрашивать задержанных или вступать с ними в разговоры, разумеется, кроме необходимых вопросов, которые могут помочь принять решение о задержании или освобождении заподозренного. Через несколько месяцев, рассказывая журналисту об этом случае, Цыняк, срок службы которого уже близился к концу, откровенно сказал, что о подлинном имени и деятельности задержанного им нарушителя он узнал… из газет! Мы разговаривали на заставе. Уже миновала полночь, и, собственно, не о чем было больше говорить. Тогда Цыняку был задан последний вопрос:

— О чем вы подумали, когда вам стало известно, что задержан агент разведки Гелена?

— Хм-м… Я подумал тогда: «Ах ты… сук-к-к-ин ты сын!»…

Это выглядело несколько странно: зрительный зал щецинского театра в тот вечер был переполнен, даже поставили дополнительные кресла в проходах, а в восьмом ряду кресло номер 6 почему-то все время пустовало. На местах номер 7 и 8, сидели офицер морского торгового флота с женой, а кресло номер 5 заняла какая-то женщина. Когда в зале потух свет, она машинально посмотрела на пустующее кресло.

Почему тот, у кого был билет на это место, не явился на спектакль?

Это маленькое происшествие, которое затронуло, возможно, только соседку отсутствующего зрителя, имело между тем связь с событиями минувшей ночи. Когда взвился занавес, никто уже не обращал внимания на пустое место. Однако отсутствие одного театрального зрителя было вызвано обстоятельствами, касавшимися многих людей.

Незнакомец, задержанный с помощью крестьянки — члена земледельческого кооператива, имел заранее подготовленное объяснение. Он заявил следователю КПО, который начал допрашивать его еще на заставе, что является работником пароходства и командирован из Вроцлава на буксир «Нептун», стоящий на Одере, неподалеку от Челина. Действительно, у задержанного на руках оказалось командировочное предписание, но тем не менее документы эти вызывали подозрение. Прежде всего следователя удивило, что в документах человека, выдающего себя за поляка, значится имя «Антон» вместо общеупотребительного «Антоний». Кроме того, бумаги носили следы умышленного загрязнения. На этом фоне как-то странно свежо и отчетливо выделялись печати.