— Кто ты? — Он помедлил, размышляя о том, о чем собирался сказать, а потом плюнул на все и спросил: — Ты — Бог?

Смех старика больше походил на лошадиное ржание.

— Ух!.. Бог? Я? Ну нет, сержант. Я всего лить машинист. — Он расхохотался еще больше. — Я… Бог! Это ты хорошо сказал!..

Внезапно одна из фигур на экране крепко ухватилась за руку другой.

— Проклятие! — Старик вжал педаль в пол. Неожиданная судорога поезда вмяла Пола в стену топки.

Затем машинист дернул колесо влево. Эбботт отлетел от стены, отломив часть поручня. Не сумев остановиться, он рухнул вперед, в одной руке по-прежнему сжимая железку.

Та ударила старика в лицо, прорезала глубокую рану на щеке, откуда, к удивлению Эбботта, не потекла кровь. Машинист широко раскрыл глаза от изумления и отступил назад. Он сделал пару неуверенных шагов, поднял руку к голове и вдруг кучей повалился на пол.

Пол быстро склонился над ним и схватил за рубашку:

— Эй, ты в порядке? — Он отбросил кусок поручня и шлепнул старика по лицу. — Эй, поговори со мной! Расскажи еще о… — И тут Пол замер, уставившись на разрез.

— Что?

Эбботт не ответил, а дотронулся до лица машиниста. Холодное. Твердое. Он передвинул пальцы к ране — туда, где разглядел что-то темно-серое под кожей.

— Твое лицо… — произнес он.

— Что с ним?

Пол аккуратно просунул палец между рваных кусков плоти и почувствовал металл. Он отдернул руку и посмотрел старику в глаза.

— Что с моим лицом? — повторил машинист. Возможно, там просто стальная пластинка… Да — наверное, именно так. Эбботт кивнул, мысленно соглашаясь.

— Я спросил…

— Ты порезался.

Глаза машиниста раскрылись.

— Мне нужно… нужно починиться, — сказал он. С голосом старика что-то происходило: он звучал как запись, пущенная с другой скоростью.

— Там что-то металлическое… в твоей щеке.

— Металл в щеке? — переспросил старик, произнося слова как "метт-ал" и "щееекеее". — Черт побери, да у меня повсюду металл, сержант! Я из него сделан. А ты что, думал, я из плоти и крови, как ты? — Он хрипло засмеялся, наблюдая за попытками Эбботта выдавить из себя ответ. — А почему тогда мне не надо есть, спать и время от времени ходить в туалет? — Он снова захихикал, и Полу показалось, что по старческому горлу пробежали едва заметные искорки.

— Так все эти истории?..

— Это не истории.

Эбботт посмотрел вверх. На экране две фигуры схватились друг с другом, а поезд ощутимо сбавил скорость.

— Поезд останавливается!

— Ай молодец, сержант! — произнес машинист, с трудом поднявшись на ноги, и кивнул на стену. — Вон, поставь ногу на педаль.

Пол посмотрел на две педали

это не сработает, это не сработает

у подножия колонны управления.

— Какую?

— Какую ногу?

— Какую педаль?

— Не важно, одна — это тормоз, другая подает топливо. Мы либо резко остановимся, либо резко рванем вперед. Но в любом случае сможем их разнять.

Эбботт резко повернулся и со всего размаху правой ногой

все получится… Да чего вообще волноваться-то, все будет просто отлично

вжал педаль в пол. Поезд резко остановился.

Откуда-то сзади раздался пронзительный скрежет, звук крошащегося металла, а потом послышались серия ударов, громкий треск и взрывы.

— Он складывается, — сказал машинист, наконец встав на ноги. — Нажми на вторую педаль.

Эбботт сдвинул ногу и

твою мать, поезд складывается… он сказал, поезд складывается, что это значит, а? Это значит, мы умрем, это значит — "не повезло тебе, сержант", мы сейчас…

снова опустил ее, теперь — на вторую педаль. Состав дернулся вперед, и Пол рухнул.

Старик подошел к колонне управления, покачал головой и вновь поддал топлива. Он не убирал ногу с педали довольно долго.

Эбботт докатился до противоположного края кабины и

это конец… это оно… нам крышка… мы все умрем… я умру…

какой он будет, последний вздох жизни? Что я почувствую?

тут же закрыл голову руками.

— Боже, боже, боже, бо…

— Заткнись!

— Это оно! — заорал Эбботт, перекрикивая шум двигателя, свист пара, грохот колес. — Нам конец. Всем. Каждому.

И он зарыдал.

Пол не плакал уже многие годы; на самом деле он просто не помнил, плакал ли когда-либо вообще. А потом нахлынули воспоминания, галлюцинаторный калейдоскоп лиц, старых, зрелых, пожилых. Одни принадлежали друзьям, некоторые любимым, другие

матерям? отцам?

родственникам… но все они были разного цвета, в разных одеждах. Каждое уставилось на него из дальних уголков разума картинками на плохо настроенном телевизоре, картинками, старавшимися пробиться, проникнуть сквозь статику, добраться до него…

— Тебе нужно пойти назад.

Эбботт затряс головой, стараясь избавиться от этих воображаемых — вспоминаемых? — лиц.

Кто эти люди? Почему он их узнает? Они все качали головами в мириадах воспоминаний, смотрели на него, презирая за то, что он сделал. Пол едва дышал, рыдания сотрясали его спазматическими вздохами, разрывая горло и грудь.

— Обожсобожеобожеобожеобо…

Старик повернулся и пнул Эбботта в голень:

— Я сказал, тебе нужно пойти назад!.. Пойдешь назад и разнимешь их.

Пол захрипел и выкашлял слюну на руки:

— Должен… должен пойти назад? Ты же говорил, что никогда не останавливаешь поезд?

— Не останавливаю. — Старик кивнул на экран. — Я имею в виду, что ты должен пойти в последний вагон и разнять их.

Эбботт застонал и затряс головой, но потом

вспомнил солнечный свет… и смех, вспомнил мрачные дни, которые, в конце концов, оказались не такими мрачными

остановился.

— Никуда не надо идти! — триумфально завопил он, размахивая руками в воздухе. — Мы снова… ты все возьмешь под контроль. Не надо волноваться… Как ты не видишь?

— А теперь послушай меня. — Слово "меня" растеклось серией продолжительных гласных, старик ударил себя кулаком по голове, из-за чего один его глаз с хлюпаньем выпал из черепа и повис на длинной закрученной пружине. — Дерьмо! — заорал он. — Прошу прощения за мой французский, но ты только посмотри, что я наделал и кем стал!

Старик затолкнул глаз на место и провернул его, пока тот не издал глухой щелчок, но перед этим Эбботт успел заметить, что было там, внутри. Мерцающие огоньки и металл.

— Они оба заперты вместе. — Старик опять кивнул на экран. — Я не могу их разнять. Сначала верх взяло Отчаяние, потом Надежда. Это и происходит, ты что, сам себя не слышишь? Это и происходит. Я не могу разнять их, я не могу остановить поезд или доверить его управление тебе. Остается единственный выход: туда должен пойти ты.

Пол засмеялся от неожиданного прилива радости, захлестнувшего его с головой.

— Мальчик, я понимаю, ты волну…

Потом прилив схлынул, и на его место пришла волна обреченности… густое черное облако смерти и разрушения, предчувствие разложения в безмолвной святости могилы, мысли о потерях, болезнях и неудачах, что приходят к тебе во мраке ночи, уверенность в том самом последнем вздохе… Тело Эббота потянулось вверх каждой оставшейся частичкой решимости и энергии, но все без толку. Сейчас они не значили ровным счетом ничего.

По его щеке скатилась слеза.

— Нам конец, так ведь?

Машинист снял бейсболку и бросил Эбботту:

— Надень.

— Что?

— Надень кепку. Поможет.

Поможет? Убережет меня от смерти? Убережет от опухолей и метастазов, расстройства печени и эмболии? Заставит людей полюбить меня? Заставит биться сердце? Не допустит, чтобы кости раскрошились? Не…

Старик нагнулся, одним неуловимым движением поднял кепку с коленей Пола и натянул ее ему на голову. А потом отвернулся и схватился за рулевые колеса. Он бешено вертел их, яростно пинал педали — сперва одну, затем другую, — перемещал рычаги до упора вверх-вниз. Поезд вертелся, трясся, выписывал зигзаги.

— Что происходит? — Эбботт чувствовал, как его омывают противоречивые волны. Одни, как самые обычные, толкали его вперед и вверх, другие тянули назад и вниз. Но теперь с этим можно было справиться. Теперь он мог рассекать течения и ходить по воде.