— Ты, наверное, впервые на маскараде?
Орест и в самом деле впервые был тут, но он счел нужным обидеться:
— Почему это я в первый раз? Важная штука — быть в маскараде! — сказал он.
— А потому, что ты обратился ко мне на «вы», значит, ты не знаешь правил маскарада.
— Правил?
— Ну да!
— Какие могут быть в маскараде правила? Вот в бильярдной игре, так там правила, это я понимаю, потому что игра в бильярд — это серьезная вещь, а не какой-нибудь там ваш маскарад…
— Ну да, ты все-таки впервые здесь и не знаешь, что должен говорить на «ты» с любой маской.
— Да для меня все равно…
— Ну вот. Так я сказала, что знаю тебя. Ты — Орест Беспалов!
— Совершенно верно. А я тебя не знаю, и даже не могу догадаться, кто ты…
— И не узнаешь, все равно никогда не узнаешь.
— Ну что ж. Мне и не нужно.
— А что же тебе нужно? Небось водку пить?
— Ну, разумеется.
— Вот видишь, как я тебя знаю. Но ты не подозреваешь одного…
— Чего?
— Что мне известно, что ты не всегда бываешь так пьян, как кажешься…
— Еще пьянее? Ну, это ты врешь, как говорила Мария Антуанетта…
— Нет, не пьянее, а, наоборот, трезвее… Ты не всегда играешь одинаково свою роль…
— Да я никакой роли не играю…
— Знаем мы!..
— С чем вас и поздравляю!
— Ты хоть и не в первый раз на маскараде, а отлично умеешь поддерживать маскарадный разговор.
— Да, видишь ли, если говорить откровенно, то, по моей гениальности, я все могу делать отлично… У тебя есть рубль?
— Что за вопрос?
— Это я к тому, что, ежели с водкой, так я еще лучше могу поддерживать разговор. Но, к сожалению, денежные запасы, какие я приобрел на сегодня, истощились у меня, и вот я спрашиваю: есть ли у тебя рубль — выпьем…
— Во-первых, я водки не пью, а, во-вторых, разве в маскараде дама платит когда-нибудь? Ее угощает и платит за нее всегда кавалер.
— Это я-то кавалер?
— Ну да!
— Очень приятно!
— Таково правило маскарада.
— Опять?! А я думал, наоборот, тут есть такое правило, что платит тот, кто имеет деньги, потому что, согласись сама, кто же платит, не имея денег?
— Уж будто бы у тебя денег нет?..
— А ты откуда знаешь, что они у меня есть?
— Да уж знаю…
Теперь Орест был искренне удивлен. У него, действительно, были деньги, оставшиеся от рубля, взятого у Тиссонье, но он хотел было скрыть это.
— Ведь я знаю, и от кого у тебя деньги…
— От кого же?
— От француза Тиссонье!..
Удивление Ореста достигло последнего предела. Ничего подобного он не ожидал. Он взял рубль у француза с глазу на глаз, никто этого не видел, и вдруг маска в маскараде говорит ему об этом! В чудеса Орест не верил, то есть не верил в то, что они могут случиться с ним, а потому теперь сообразил:
«Да это Тиссонье рассказал, вот и все!.. Но, в таком случае, кто же эта маска?»
Орест задумался, но не мог найти ответа на этот вопрос.
А вокруг шумели, говорили и смеялись в пестрой толпе, освещенной разноцветными фонариками. Все спешили и торопились, точно поскорей хотели воспользоваться теми двумя часами петербургской ночи, когда темнеет быстро, но и боялись, что быстрый рассвет разгонит их, пока они еще не успели устать от своего веселья…
«А ну ее совсем! — решил Орест. — Чего она меня дурачит, в самом деле? Загну-ка я ей что-нибудь такое!..»
Он принял величественно-рассеянный вид и заговорил так, будто между прочим, закинув голову и просто выцеживая слова сквозь зубы; усы у него при этом стали ежом.
— Конечно, у меня с французом Тиссонье есть своего рода расчеты… С тех пор как я волей-неволей примкнул к аристократическому кругу, я не могу вести свои счеты регулярно… Например, такое романическое происшествие, как сегодня… Хотя, слово Ореста Беспалова, мне довольно странно стать вдруг героем романа… Я бы скорее думал, что я — лицо историческое…
— Историческое? — переспросила маска.
— Да. К тому же у меня и наружность больше подходит… По-моему, у меня есть нечто робеспьеровское… и вообще судьба меня сталкивает с историческими личностями… Как, например, госпожа де Ламот — историческая личность?
— Что такое, госпожа де Ламот? Почему госпожа де Ламот?
— А так. Она у меня почему-то на языке в последнее время. Тут есть одно обстоятельство исторического значения, относительно госпожи де Ламот… Вспомнил же я это потому, что в маскарадах, говорят, надо историческую интригу проводить…
Маска вдруг оставила руку Ореста, и не успел он оглянуться, как она исчезла, а Орест остался, как потерянный. Вблизи себя в толпе он увидел несколько черных домино, но не мог распознать, которое он только что держал под руку. Он было сунулся к одному, но с этим домино шел какой-то плечистый, высокий господин, который так поглядел на Ореста, что тот нашел лучшим быстро пройти мимо.
Орест махнул рукой и, решив, что тут есть же, наверное, такое место, где пьют водку, пошел его отыскивать.
Издали в толпе он увидел Сашу Николаича, который шел об руку с какой-то маской в белом домино и о чем-то с ней оживленно разговаривал. Орест нарочно отвернул в сторону, чтобы не встретиться с ним, зная, что тот определенно станет удерживать его от водки.
Глава XXXVI
Белое и черное домино
Саша Николаич в тот же день, как и Орест, получил записку на французском языке без подписи, которая приглашала его вечером приехать в общественный маскарад. Он сразу же каким-то инстинктом узнал, что тут дело касается княгини Марии, и решил поехать непременно.
В самом деле, едва только он появился на маскараде, белое домино с кокардой в семь цветов радуги, как будто ждавшее его, подошло к Николаеву. Его взяли под руку и он услыхал возле самого уха мелодичный голос, говоривший по-французски:
— Я от нее.
Саша Николаич не потребовал объяснений. Он сразу же понял, о ком пойдет речь, и только переспросил.
— От нее?
— Да, да, сама она не могла приехать, не знала наверное, будешь ли ты здесь, и прислала меня.
— Как же она могла сомневаться, буду ли я здесь?
— Записка была без подписи. Ты мог и не догадаться, что это от нее.
— Разве она могла сомневаться в этом? Как же мне было не догадаться?..
— Ну, вот так. Она велела сказать, что любит тебя…
Николаев весь вздрогнул и его щеки вспыхнули.
— Любит?! — повторил он. — Ты не смеешься надо мной, маска?.. Она так и велела передать мне?..
— Да, да, так и велела. Кроме того, она просила завтра быть в Летнем саду, в два часа дня… ровно в два часа дня, у статуи Венеры…
— Завтра?.. В два часа? — радостно проговорил Саша Николаич. — О, я буду там стоять и ждать с самого утра!
— Это будет неосторожно!
— Все равно!
— Нет, не все равно! Ведь, если увидят, как ты будешь торчать на одном и том же месте несколько часов подряд, а она потом придет туда, то будет ясно, ради кого ты стоял… Нет уж, приходи ровно к двум, иначе ты поступишь неосторожно… Ну, а пока прощай! Меня эта безобразная петербургская толпа утомляет и сердит… В Петербурге не умеют веселиться… Что мне сказать от тебя?
— Скажи ей, — начал Саша Николаич, но тут его голос оборвался, дыхание стеснилось и он только смог выговорить: — Скажи ей, что я люблю ее!..
— Будь спокоен, скажу! — шепнуло ему домино и, оставив его руку, так быстро и умело скрылось в толпе, словно растаяло, исчезнув…
Через небольшой промежуток времени у выхода сошлись два домино, черное и белое, и узнали друг друга по прикрепленным у них семицветным кокардам. Черное домино кинулось к белому, видимо, желая заговорить, но то остановило его, приложив палец к губам в знак молчания.
Они вышли из сада, юркнули в ночные мрачные сумерки и быстро добежали, несколько раз оглянувшись, не следует ли за ними кто-нибудь, до угла, где их ожидала карета. Они сели в последнюю, и, когда та тронулась, Жанна де Ламот, одетая в белое домино, обернулась к своей спутнице и сказала:
