Шепот накатывает на меня вновь ближе к полудню. Те же призрачные голоса, те же слова:
– Остановись, человек… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
– Игнат! – окликаю я Нефедова. – У меня это… слуховые галлюцинации, короче.
– Это духи гор, – серьезно отвечает профессор. – Не слушай их. Думай о хорошем. Пой песни, только про себя. Не поддавайся!
Легко сказать. Как я могу думать о хорошем, если зловещие слова возникают прямо в голове?
– Твой путь завершен… завершен… завершен… Здесь твой последний приют… Остановись!
Потом приходят видения из прошлого. Сквозь повязку, закрывающую мне обзор, я вдруг ясно вижу майора Киверова. В пыльной хэбэшке с автоматом, он шагает рядом со мной и снег отчетливо хрустит под его сапогами.
– Не бойся, воин, прорвемся, – улыбается Киверов.
Жутко видеть эту вполне человеческую улыбку на мертвом лице – у майора снесено полголовы.
За Киверовым является тот самый блатнюк, которого я отоварил в поезде и который потом отделал меня в ресторане.
– Все, фраерок, приплыл ты, – косо ухмыляется он. – Сколь удавочке не виться, все одно затянется. Кранты тебе. Замочат вас, оленей, чертилы местные, на глушняк посадят.
– Сгинь! – говорю я уголовнику.
Он исчезает. Появляется Надя.
– Почему ты меня не любишь? Ведь я хорошая, Артем! Правда, я хорошая! И фигура у меня нормальная, и все остальное… Артем, вернись, пожалуйста! Я тебя очень прошу!
Я крепко зажмуриваю глаза. Никакой Нади здесь нет.
– Артем! Почему ты молчишь? Ты все время молчишь!
Надя. Опять она. Никуда не делась, идет рядом. Надя изменилась. Она стала ярче краситься, заимела вышитую гуцульскими узорами дубленочку, сапоги-чулки и вообще превратилась в какую-то куклу.
– Привет! – первой начала разговор Надя. – Как поживаешь?
Она улыбалась, всем своим видом давая понять – вот, мол, какая я, сама сделала первый шаг, цени, Новиков!
– Привет, – мой ответ был сдержанным, без эмоций. Для себя я все давно решил, Надя уже в прошлом. Но иногда прошлое вторгается в настоящее, особенно если оно живет с тобой в одном подъезде.
– А я на Новый год в Трускавец еду, – сказала Надя и искоса посмотрела на меня.
– Везет тебе, – я изобразил полуулыбку.
– У нас путевки. Группа, семь человек, – продолжила она. – Нелька, Светка, Венерка, я, Роберт, Саша Симагин и…
Последовала драматическая пауза. Ясно, сейчас я услышу ГЛАВНУЮ новость.
– …И Геннадий Павлович, – закончила Надя, облизнув кончиком языка накрашенные губы. – Он – доцент с нашей кафедры и куратор нашей группы.
– Ну, удачно вам съездить, – я обошел девушку, сделал шаг, другой.
– Он мне предложение сделал! – в отчаянии крикнула Надя. – Он молодой, тридцать один год всего! У него «Жигули», тройка! Понял!
– Да понял, понял, – не оборачиваясь, усмехнулся я. – Совет вам да любовь…
И вот теперь она идет рядом и канючит:
– Арте-е-ем! Ну Арте-е-емка…
А еще она приезжала ко мне в армию.
– Уходи! – кричу я в отчаянии. – Потом поговорим! Потом!
– Тихо, – Нефедов пытается зажать мне рот рукой. – Не ори! В горах нельзя издавать громкие звуки…
Где я? Срываю повязку, оглядываюсь. Ого, а мы, оказывается, прилично протопали с того момента, как профессор сорвался в трещину. Обглоданная вершина прямо над нами. Темные точки внизу превратились в человеческие силуэты.
Догоняют.
– Тихо! – Нефедов пытается надеть на меня повязку. Сам он в такой же, и от того похож на слепца с картины Брейгеля.
Если слепой поведет слепого, все упадут в яму. Так говорил царский генерал в романе «Бег». Генерал сошел с ума. А я? Я еще нормален? Ну конечно, нормален! Все в порядке, это просто духи гор морочат меня. Смешно. Духи существуют! Ха-ха! Надо же, духи! Они умеют шептать страшные слова и показывать картинки из прошлого. Но нам, сильным людям, духи нипочем!
Черт, что за чертовщина из меня лезет? О, песня! Нефедов сказал – петь про себя. Что ж, буду петь. Что-нибудь подходящее к моменту. Например, из фильма «Вертикаль», там у Высоцкого четкие песни.
И я начинаю бормотать себе под нос знакомые с детства строки:
– А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою…
Звон в голове стихает. Исчезает Надя. Странная легкость охватывает меня. Я слышу звуки гитары и хриплый голос Высоцкого, чеканящий слова:
– Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
Вот это здорово! Это правильная песня. И нет никакой усталости, никаких духов. Припев мы поем вместе:
– Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Высоцкий хрипит следующий куплет. Я подпеваю. Немцы идут на нас цепью, с автоматами наперевес. Они спускаются со стороны черной вершины, и у каждого на кепи серебром сверкает эмблема – цветок эдельвейса. Это враги, которых нужно уничтожить.
– Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала! –
ревет Высоцкий.
Я достаю пистолет, начинаю стрелять и с каждым выстрелом выкрикиваю:
– Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Удар! Темнота. Песня заканчивается. Я открываю глаза и понимаю, что лежу на снегу. Нефедов стоит в двух шагах от меня, на его лице – злоба и отчаяние.
– Что… что это было? – спрашиваю, с трудом шевеля распухшими губами.
– Горная болезнь. От недостатка кислорода.
Оглядываюсь. Вижу поодаль «Макаров». Вокруг горячего ствола вытаяло и пистолет ушел в снег по рукоять.
И тут ледник подо мной ощутимо вздрагивает – раз, другой, третий.
– Что ты наделал… – шепчет профессор.
Он смотрит не на меня, а куда-то вверх. Я поднимаю голову и вижу, как ледяная стена, подпиравшая черную, обглоданную вершину, рушится. Сквозь трещины прорываются струи темной, грязной воды. Проходит секунда и прямо на нас несется ревущий поток.
– Озеро! – кричит Нефедов. – Там подо льдом было озеро! Все, Артем Новиков, ты нас убил… Урод!
Он еще что-то кричит, брызгая слюной, но я его не слушаю. Я заворожено смотрю на торжество стихии. Взбесившаяся вода вперемежку со льдом и камнями несется по леднику со скоростью курьерского поезда. В воздухе над потоком висит туман. Искрится на солнце снег. Рев нарастает. Ледник под ногами дрожит как в лихорадке.
Наверное, это можно назвать чудом. А быть может, нас спасла небольшая возвышенность, на которую мы поднялись за несколько минут до того, как я открыл стрельбу. Ледяной сель проносится буквально в метре от меня и катится вниз, туда, где некоторое время назад прошли мы, а сейчас мечутся по снегу наши преследователи.
Они обречены. Вырвавшись на простор, сель растекается по груди ледника и накрывает всех людей Надир-шаха. Проходит минута, другая, наступает тишина.
– Ну, ты везунок! – с плохо скрываемой злостью произносит Нефедов.
Я пожимаю плечами. А что говорить? Действительно, повезло. Нам – да, им – нет. Судьба. Или все же духи гор?
– Теперь понятно, почему этот перевал называется Карахоль, – немного успокоившись, Нефедов подбирает «Макаров». – Ого, все патроны успел высадить. Ладно, что случилось – то случилось. Пошли.
