Услышав это сообщение, «Итака» немедленно послала на самолет несколько шифрованных радиосообщений, использовав азбуку Морзе. Некоторые утверждают, что Амелия никогда не давала себе труда выучить эту азбуку и потому не могла понять спасительных сообщений. Впрочем, этот факт ничем не подтвержден.

Через 18 с половиной часов после вылета из Лаэ Эрхарт слышат в последний раз. Она истерически кричит: «Наш курс 157-337. Повторяю. Наш курс… Нас сносит на север, нет, на юг…»

Андрей Всеволжский

В фундаменте каменных громад Испании – замков – и священные камни кельтов, обожествлявших природу, и элементы римских фортификаций, и подковообразные вестготские своды, и, конечно, арабские кирпичи. Замков в стране много. Есть области, где они высятся над округой единой стеной. Их огромное количество объясняется тем, что долгие века Испания была кровоточащей границей цивилизаций– мусульманской и христианской. Граница все время двигалась: то арабские переселенцы устремлялись на север, то католики теснили их на юг. И каждый раз новую межу следовало укреплять заново – ставить на замок.

Замок по сути тот же замок: замыкает, запирает окрестность, да и сам он – замкнутое пространство, остров посреди некогда враждебного, а ныне, увы, равнодушного мира. Каменный страж стоял всегда отдельно, обособленно, защищенный непроходимыми лесами, или водой, или неприступными скалами, или хоть какой-то ощутимой возвышенностью. С лесами в Испании негусто, с водой в жаркое время перебои. А вот скал и возвышенностей сколько угодно…

Когда-то маленький Экзюпери, будущий автор «Маленького принца», пытаясь изобразить слона, нарисовал шляпу. (Это был слон, которого проглотил удав, – и композиция в целом напоминала шляпу с полями, вид сбоку.) Так и любой испанский ребенок – «а теперь, Пепе, нарисуй нам замок!» – с готовностью изобразит на бумаге обломанный гнилой зуб, воткнутый в голую припухлость пересеченной местности. Одинокий черный зуб высоко-высоко, и никого, ничего вокруг. Замок – естественная часть пейзажа, необходимый акцент, как парус в море, как в поле – одинокое дерево.

Если верить философам вроде Платона, которые говорят, что идеи существуют независимо от человека в виде некоего воздушного концентрата, то испанский замок несомненно одна из таких чистых идей. Лишенный дворцовой кокетливости и изысканности французских «собратьев», он воплощает изначальную Тему войны, доблести, мужественной и постоянной готовности к смерти – мотивов, так пронзительно свойственных культурному облику «утомленной солнцем» страны. Впрочем, тому есть и практическое объяснение: ведь замки сооружались тогда, когда война была повседневностью, понятие чести успешно заменяло ворох бумаг с долговыми обязательствами, а жизнь быстро кончалась, не успев надоесть: рыцарь, клявшийся даме в верности до гробовой доски, в сущности, связывал себя ненадолго.

«Замок – castillo – это укрепленное жилище феодала», – говорит Испанская энциклопедия. В XI веке, чтоб стать феодалом, было достаточно отличиться храбростью – и получить какой-нибудь холм во владение за доблестную службу. Поэтому вскоре ни одного свободного холма на всем полуострове не осталось. Начиная с этого столетия Испания кишит крепостями, их и сегодня сохранилось великое множество. Сколько – в точности не знает никто. Называют цифру: около трех с половиной тысяч – во всяком случае, это больше, чем где-либо в Европе. И только в Испании существует целая область, название которой буквально переводится как «Замковия», «страна замков».

Некоторые дотошные историки, впрочем, портят этот красивый перевод, утверждая, что Кастилия названа так не из-за обилия в ней castillos. Мол, и замков-то там по сравнению с другими провинциями не больше: всего какие-то четыре сотни. Другое дело, например, в провинции Эстремадура, название которой указывает на «Крепкую границу» (вот уж действительно крепкая – у меня осталось ощущение, что огромные, замшелые, мрачные замки встречаются здесь через каждые двести метров).

Те же неромантически настроенные ученые напоминают, между прочим, что сами кастильцы никогда не называли свои крепости castillos. Здесь с давних времен использовалось другое слово, арабского происхождения, – «алькасар» (цитадель), а собственно словарное обозначение замка было в ходу на юге, у андалусийцев. У них там возле Гранады была в стародавнюю эпоху некая Кастилия, и вот в ее честь окрестили новую территорию, куда переселенцев загнала судьба и наступающие мавры.

Как бы там ни было, заглянуть в страну Замковию – то же, что отправиться в сказку или балладу. Замок суров, величествен, спесив, нелеп и печален одновременно. Он может быть отполирован, отчищен и превращен в самую роскошную разновидность испанской гостиницы – «парадор» (парадоксально, но когда-то, в кихотовские времена, именно этим словом обозначалась самая захудалая разновидность постоялого двора). А может пребывать в плачевном состоянии «прогрессирующей руины», как принято помечать в испанских каталогах.

Увы, именно в таком виде находится жилище главного испанского героя, легендарного Сида. Победитель мавров, водрузивший крест над полумесяцем, не смог защитить свой дом от посягательств времени. Сундучок графа Родриго Диаса де Бивара (так на самом деле звали воителя), выставленный в соборе Бургоса, находится в гораздо лучшей сохранности, чем замок Санта-Гадеа-дель-Сид, некогда господствовавший над городом с соседнего холма. Там, где хитроумный рыцарь, из которого Сервантес отлил сразу две несхожие фигуры, Дон Кихота и Санчо Пансу, праздновал свадьбу с прекрасной Хименой, теперь живут только совы и летучие мыши.

А вот другой знаменитый замок Кока (недалеко от Мадрида), к примеру, сохранился прекрасно. Он лишен брутальности первых испанских крепостей, и от его более импозантных, «дворцовых» кирпичных стен до сих пор исходит золотистое сияние. Что не мешает, однако, истинной мощи проглядывать сквозь ажурную отделку – и донжон возносится грозно, непобедимо.

Донжон – это главная башня любого замка, которая, как правило, становилась и последним оплотом его обитателей; примерно ту же роль в древнерусской архитектуре играл детинец. Там укрывались при осадах – и оставались на годы, ибо замки брались только измором, а «морили» сколь угодно долго. Широко известна пародия нашего Козьмы Пруткова на классический испанский романс, и в ней практически все могло быть правдой:

«Девять лет дон Педро Гомец, по прозванью Лев Кастильи, осаждает замок Памбу, молоком одним питаясь. И все войско дона Педра, девять тысяч кастильянцев, все по данному обету не касаются мясного, ниже хлеба не снедают – пьют одно лишь молоко».

Если случалось, что осаждающие по обету ограничивали себя в пище, то как обстояло дело с осажденными? Получалось, как правило, запастись провиантом примерно на год. К тому же донжон старались возводить над источником, чтобы, не дай Бог, не остаться без воды в случае затянувшейся блокады. Если же ключа или источника не было, водой наполняли специально приготовленные крупные емкости.

При осаде люди гибли сотнями – особенно много в специальных архитектурных ловушках-барбаканах. Если неприятель решался-таки на приступ, особенно много его солдат вынуждены были сначала скопиться на открытой площадке под стеной, у самого входа в замок. К барбакану вела узкая дорожка, по сторонам зиял ров. Быстро наступать по такому тесному проходу невозможно, а сзади напирает подкрепление. Попавших в ловушку со стен осыпали стрелами и поливали кипящей смолой.

Говорят, именно так в 1479 году погиб под Куэнкой, штурмуя неприступную твердыню замка Гарси-Муньос (до наших дней дожил лишь остов), великий поэт Хорхе Манрике, автор «Стансов на смерть отца»: «Наши жизни только реки, И они вольются в море, Море – смерть».