Все, что касалось исследовательской деятельности, делалось фундаментально: множество книг, связанных с путешествиями, описаниями флоры и фауны, с археологическими и этнографическими находками, издавались, как свидетельствовали хорошо знавшие Воронцова люди, «при безотказном содействии просвещенного правителя».

Секрет необыкновенно результативной деятельности Воронцова заключался не только в его государственном складе ума и необыкновенной образованности. Он безукоризненно владел тем, что мы сейчас называем умением «собрать команду». Знатоки, энтузиасты, умельцы в жажде привлечь к своим идеям внимание высокого лица, не обивали графского порога. «Он сам их отыскивал, – вспоминал один свидетель „новороссийского бума“, —знакомился, приближал к себе и в случае возможности приглашал на совместную службу Отечеству». Сто пятьдесят лет тому назад это слово имело конкретный, возвышающий душу смысл, подвигавший людей на многое…

На склоне лет Воронцов, диктовавший свои записки по-французски, отнесет свой семейный союз к разряду счастливых. Видимо, он был прав, не желая вдаваться в подробности далеко не безоблачного, особенно поначалу, супружества длиной в 36 лет. Лиза, как звал супругу Воронцов, не единожды испытывала терпение мужа. «Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, – писал Ф.Ф. Вигель, – и никто лучше ее в том не успевал». А теперь сделаем краткий экскурс в далекий 1823 год.

…Инициатива перевода Пушкина из Кишинева в Одессу к только что назначенному генерал-губернатору Новороссийского края принадлежала друзьям Александра Сергеевича – Вяземскому и Тургеневу. Они знали, чего добивались для опального поэта, будучи уверенными в том, что он не будет обойден заботой и вниманием.

Поначалу так и было. При первой же встрече с поэтом в конце июля Воронцов принял поэта «очень ласково». Но в начале сентября из Белой церкви вернулась жена. Елизавета Ксаверьевна была на последних месяцах беременности. Не лучший, конечно, момент для знакомства, но даже та, первая встреча с ней не прошла для Пушкина бесследно. Под росчерком пера поэта ее образ, хоть и эпизодически, но возникает на полях рукописей. Правда, потом как-то… исчезает, ведь тогда в сердце поэта царила красавица Амалия Ризнич.

Заметим, Воронцов с полной благожелательностью открыл Пушкину двери своего дома. Поэт каждый день здесь бывает и обедает, пользуется книгами графской библиотеки. Бесспорно, Воронцов осознавал – перед ним не мелкий канцелярист, да еще на плохом счету у правительства, а входящий в славу большой поэт.

Но проходит месяц за месяцем. Пушкин в театре, на балах, маскарадах видит недавно родившую Воронцову – оживленную, нарядную. Он пленен. Он влюблен.

Истинное отношение Елизаветы Ксаверьевны к Пушкину, видимо, навсегда останется тайной. Но в одном сомневаться не приходится: ей, как отмечалось, было «славно иметь у ног своих знаменитого поэта».

Ну а что же всесильный губернатор? Он пусть и привык к тому, что супруга вечно окружена поклонниками, но пылкость поэта, видимо, переходила известные границы. И, как писали свидетели, «нельзя было графу не заметить его чувств». Более раздражение Воронцова усиливал и тот факт, что Пушкина как будто и не волновало, что по поводу них думает сам губернатор. Обратимся к свидетельству очевидца тех событий, Ф.Ф. Вигеля: «Пушкин водворился в гостиной жены его и всегда встречал его сухими поклонами, на которые, впрочем, тот никогда не отвечал».

Имел ли Воронцов право как мужчина, семьянин раздражаться и искать способы прекратить волокитство слишком осмелевшего поклонника?

«Он не унизился до ревности, но ему казалось, что ссыльный канцелярский чиновник дерзает подымать глаза на ту, которая носит его имя», – писал Ф.Ф. Вигель. И все же, видимо, именно ревность заставила Воронцова отправить Пушкина вместе с другими мелкими чиновниками в так оскорбившую поэта экспедицию по истреблению саранчи. То, как тяжело Воронцов переживал неверность жены, мы знаем опять же из первых рук. Когда Вигель, как и Пушкин, служивший при генерал-губернаторе, попробовал заступиться за поэта, тот ответил ему: «Любезный Ф.Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце». Сказано более чем резко!

Вернувшийся «с саранчи» раздраженный поэт написал прошение об отставке, надеясь, что, получив ее, по-прежнему будет жить рядом с любимой женщиной. Его роман в разгаре.

Хотя при этом от дома Пушкину никто не отказывал и он по-прежнему обедал у Воронцовых, досада поэта на генерал-губернатора из-за злополучной саранчи не утихала. Вот тогда-то и появилась та знаменитая эпиграмма: «Полу-милорд, полу-купец...»

Супругам она, конечно, стала известна. Елизавета Ксаверьевна – надо отдать ей должное – была неприятно поражена как ее злостью, так и несправедливостью. И с этого момента ее чувства к Пушкину, вызванные его безудержной страстью, стали бледнеть. Между тем просьба об отставке приносила совсем не те результаты, на которые рассчитывал Пушкин. Ему было предписано покинуть Одессу и отправиться на жительство в Псковскую губернию.

Роман с Воронцовой подвиг Пушкина на создание ряда поэтических шедевров. Елизавете Ксаверьевне они принесли не утихающий интерес нескольких поколений людей, видевших в ней Музу гения, едва ли не божество. А самому Воронцову, надолго, видимо, обретшему сомнительную славу гонителя величайшего русского поэта, в апреле 1825 года очаровательная Элиза родила девочку, настоящим отцом которой являлся… Пушкин.

«Это гипотеза, – писала одна из самых влиятельных исследователей творчества Пушкина Татьяна Цявловская, – но гипотеза крепнет, когда ее поддерживают факты иной категории».

К этим фактам, в частности, относится свидетельство правнучки Пушкина – Натальи Сергеевны Шепелевой, утверждавшей, что известие о том, что у Александра Сергеевича был ребенок от Воронцовой, идет от Натальи Николаевны, которой в этом признался сам поэт.

Младшая дочь Воронцовых внешне резко отличалась от остальных членов семьи. «Среди блондинов-родителей и других детей – она единственная была темноволоса», – читаем у Цявловской. Свидетельством этому может служить портрет юной графини, благополучно до-шедший до наших дней. Неизвестный художник запечатлел Сонечку в пору пленительно расцветающей женственности, полную чистоты и неведения. Косвенное подтверждение тому, что круглолицая с пухлыми губами девочка – дочь поэта, находили и в том, что в «Мемуарах кн. М.С. Воронцова за 1819 – 1833 годы» Михаилом Семеновичем упомянуты все его дети, кроме Софьи. В дальнейшем, правда, не найти было и намека на отсутствие отцовского чувства графа к младшей дочери.

Санкт-Петербург, 24 января 1845 года.

«Любезный Алексей Петрович! Ты, верно, удивился, когда узнал о назначении моем на Кавказ. Я также удивился, когда мне предложено было это поручение, и не без страха оное принял: ибо мне уже 63 год…» Так писал Воронцов боевому другу – генералу Ермолову, перед тем как отправиться к новому месту назначения. Покоя не предвиделось. Дороги и дороги: военные, горные, степные – именно они стали его жизненной географией. Но был какой-то особый смысл в том, что теперь, совершенно седой, с недавно присвоенным титулом Светлейшего князя, он снова направлялся в те края, куда ринулся под пули двадцатилетним поручиком.

Николай I назначил его наместником Кавказа и главнокомандующим кавказскими войсками, оставив за ним и новороссийское генерал-губернаторство.

Следующие девять лет жизни, практически до самой смерти, Воронцов – в военных походах и в трудах по укреплению русских крепостей и боеготовности армии, а вместе с тем в небезуспешных попытках построить мирную жизнь для мирных людей. Почерк его подвижнической деятельности узнается сразу – он только что приехал, его резиденция в Тифлисе крайне проста и непритязательна, но здесь уже положено начало городской нумизматической коллекции, в 1850 году образовывается Закавказское общество сельского хозяйства. Первое восхождение на Арарат также было организовано Воронцовым. И конечно, снова хлопоты по открытию школ – в Тифлисе, Кутаиси, Ереване, Ставрополе с последующим их объединением в систему отдельного Кавказского учебного округа. По мнению Воронцова, российское присутствие на Кавказе не только не должно подавлять самобытность населяющих его народов, оно просто обязано считаться и приспосабливаться к исторически сложившимся традициям края, потребностям, характеру жителей. Именно поэтому в первые же годы своего пребывания на Кавказе Воронцов дает «добро» на учреждение мусульманского училища. Путь к миру на Кавказе он видел в первую очередь в веротерпимости и писал Николаю I: «То, как мусульмане мыслят и относятся к нам, зависит от нашего отношения к их вере…» В «замирение» края с помощью одной лишь военной силы он не верил.