У стены напротив двери стояло какое-то деревянное сооружение.

— Это ткацкий станок. Настоящие наши ковры ткут вручную. Если моя мать придет сюда, она покажет, как навахо работают на станке, — говорила индеанка, выговаривая английские слова как бы по слогам.

Сразу как мы вошли, индеанка и Майкл с семьей направились влево, а я вправо — чтобы не толпиться.

— Стойте, — вежливо сказала индеанка. — В хогане нужно ходить вот так. — Она прошла от двери слева направо, по часовой стрелке. — Как солнце: с востока на запад, — добавила она и указала рукой на луч солнца, проникавший через отверстие в крыше.

Я спросила:

— А откуда вы знаете, где восток и где запад? И почему так странно уложены бревна? Словно переплетены...

Индеанка улыбнулась, простив, видимо, мое незнание, и ответила:

— Вход в хоган всегда направлен на восток. А бревна... Так мать носит и оберегает ребенка, — и сложив пальцы рук, индеанка покачала ими перед собой.

Дверь тихо отворилась, и вошла старая женщина. Это была мать хозяйки. Дочь тихо сказала ей что-то на языке навахо и показала на нас. Старушка достала невзрачный коврик и, сложив его пополам, постелила на землю и села перед станком.

Соблазн сфотографировать старую индеанку за станком был велик, и мы попросили ее об этом. Тихим голосом, не поворачивая головы, она ответила, что можно. Стараясь не делать резких движений, я щелкнула фотоаппаратом и присела на корточки рядом со станком, чтобы наблюдать за тем, как она своими быстрыми пальцами продевает между планками нить за нитью и укладывает их гребешком. На наших глазах появлялись первые сантиметры навахского ковра с геометрическими узорами, значение которых индейцы не раскрывают.

Все люди в хогане притихли, словно боясь спугнуть дикого зверя...

Вдруг старая индеанка, видимо, привыкнув к нашему присутствию, отложила работу, достала из коробки пучок сухой травы, моток коричневых шерстяных ниток и попросила Майкла отрезать нить нужной длины. Взяв отрезанную нить, индеанка подозвала меня. Я не без робости подошла; старушка внушала мне доверие и симпатию. Она усадила меня перед собой и распустила мне волосы. Затем начала аккуратно расчесывать их твердым пучком сухой травы.

— Это традиционная расческа навахо из специальной травы. Она мягко расчесывает волосы, не давая им сечься и выпадать, делая их здоровыми, — сказала дочь индеанки, и мне это напомнило родную рекламу шампуня. — Моя мать собирается сделать вам национальную прическу навахо. Это большая честь, если в доме навахо хозяева сами делают гостю нашу прическу.

В хогане стояла тишина, только старая индейская женщина тихо напевала что-то на языке навахо, медленно раскачиваясь и расчесывая меня. Меня овевал дух таинственной древности. И я чуть не уснула под убаюкивающие звуки навахской песни. Индеанка завязала мои волосы в хвост, затем сложила в несколько раз, насколько позволяла длина, и получившийся пучок перевязала посередине. Получилось нечто вроде вертикального банта. Когда индеанка закончила работу, она дотронулась до моих волос и, улыбаясь, что-то сказала.

— Она говорит, что сейчас редко кто из подростков отращивает волосы, — перевела дочь.

Мы поблагодарили за гостеприимство. Майкл незаметно положил несколько долларов в какую-то коробку. Добровольная плата за посещение хогана...

Пыльная грунтовая дорога привела нас к здешней достопримечательности — «Памятнику четырех углов» — каменному помосту с флагами четырех штатов и нации навахо: здесь сходятся границы Аризоны, Нью-Мексико, Юты и Колорадо. Памятник был поставлен американскими геодезистами в 1868 году.

Мы взошли на гранитный помост, чтобы походить по бронзовым пластинам с названиями и печатями штатов. В камне была вытесана надпись: «Здесь на свободе под Богом сходятся четыре штата».

Рядом располагались лавочки с сувенирами. В одной висели странные круги, внутри которых была паутина из лески и бисера, к кружкам были прикреплены кожаные ремешки с бусинками и перьями.

Я вопросительно посмотрела на хозяйку лавки, грузную индеанку.

— Это ловушка для снов, — сказала индеанка. — Ее нужно повесить у окна или в изголовье кровати. Плохие сны попадутся в паутину, а молитвенные бусинки сожгут их. Хорошие же сны будут проходить через центральное отверстие, и их остатки осядут на перьях, как капли росы, которые утром испарятся, уйдя к Великому духу, — объясняла она воодушевленно, и я, заинтригованная этой сложной системой, купила такую штуку. И теперь мой покой оберегает индейская лопушка для снов.

В Монтиселло мы познакомились с одной белой женщиной, отец которой был когда-то связан со старыми навахо. Бобби Сатлемар, бывшая учительница, живет на границе штата Юта и Колорадо. Там расположено несколько акров ее земли — ферма, где се муж пестует скаковых лошадей.

Мы побывали у Бобби в гостях. И после долгой прогулки верхом попросили рассказать про ее отца и обычаи индейцев навахо, которые она знает.

— Мой отец прошел церемонию усыновления и был принят в племя навахо. Племя делится на кланы, и его приняли в клан Чи.

Члены клана не могли сочетаться браком с людьми своего же клана. И когда девушка выходила замуж, ее мать обязательно привязывала к платью колокольчики: их звон предупреждал зятя о ее появлении — им нельзя было разговаривать друг с другом никогда. Этот обычай сейчас, правда, ушел. Мужчины-навахо очень уважали моего отца и потому удостоили его чести быть принятым в клан. Отец руководил ими, когда случались лесные пожары, он уважал их и обращался с ними очень хорошо. Он говорил, что навахо храбрые люди и хорошие работники. И еще отец говорил, что 50 лет назад навахо были очень стойкими и никогда не жаловались на холод, зной или тяжелую работу. Сегодня они, к сожалению, стали очень похожими на нас, «осовременились», да к тому же страдают алкоголизмом.

И ныне некоторые придерживаются старых традиций, например — расчесывание волос друг другу; женщины до сих пор стригут волосы, только когда кто-нибудь из родных умирает. У навахо по обычаю финансовыми вопросами семьи занимаются женщины, они же ведут дела семьи, распоряжаются овцами. Самая старшая женщина в семье носит больше всего драгоценностей — это подчеркивает ее авторитет.

На особых церемониях детей нарекают именами, известными только в семье. Затем уже дается имя, которым человек пользуется в обычной жизни.

А знаете, кто такие шифровальщики навахо, о которых стало известно после второй мировой войны? Мы ими восхищаемся и очень их уважаем. В войну на Тихоокеанском фронте японцы часто перехватывали странные сообщения — и на суше и на море. Эти сообщения понимала только специальная группа американских войск — Navajo Code Talkers» — группа солдат-навахо, общающихся на своем языке. А уж в Японии и в Германии никто его не знал. Этот язык трудно выучить, так как он очень сложный, шифр оказался непробиваемым. Никто, кроме солдат-навахо из морской пехоты, не мог посылать или получать такие сообщения. Это во многом приблизило победу: ведь перехватить чужие переговоры иной раз важнее, чем разгромить целую дивизию.

В один из дней до нас дошли сведения, что в школе поселка Монью-мент-Велли состоятся танцы. За нами заехал Клайтон Лонг, который встречал нас в аэропорту, и повез по уже знакомым шоссе.

Индейская школа находилась в Долине статуй. То, что нас пустили туда, было редчайшим событием: про это место, наверное, можно было сказать, что сюда не ступала нога белого человека. Нас окружали только навахо, взрослые и дети.

Сначала провели в школьный хоган, где я, умудренная опытом, ходила только по часовой стрелке. Хоган строили сами ученики под руководством опытных учителей, но так как его предполагалось использовать как класс, где должно было поместиться человек пятнадцать, пришлось отступить от традиций и сделать жилище пошире. Здесь проходят уроки ткацкого и гончарного искусства, а также национальные церемониальные танцы и пение.