Но радовались мы недолго. Очередной холм обрывался крутым спуском, а мы вовремя этого не заметили. И сани ринулись вниз, грозя задавить наших «оленей». В последний момент Дима перерубил связывающую их веревку, и они с Андреем успели отпрыгнуть в сторону. Сани разбились об огромный валун, затаившийся под склоном холма.

Через три дня наш отряд подошел к озеру Хадатаеганлор. На берегу этого озера, затерявшегося в самом сердце Полярного Урала, видим... дачный поселок! Домики с резными ставнями, линия электропередачи. Откуда все это?! Ведь на сотни километров кругом никого! Все объяснила выцветшая надпись на стене одного из коттеджей — «Polar Hunting» — «Полярная охота» — и вертолетная площадка. Надо же, и сюда добрался предприимчивый люд. Но, видно, деньги кончились, и все это хозяйство было брошено... Теперь только ветер хлопал дверьми да ставнями разбитых окон.

Тут же, на берегу, мы нашли полузатопленный катер. Мотора в нем не было, но рядом валялись два дюралевых весла. Подлатав лодку, побросали в нее рюкзаки, вставили весла в разбитые уключины и отчалили от берега. Грести маленькими веслами было тяжело, лодка шла медленно, но все быстрее, чем ползти по камням, по берегу, а главное — отдыхали плечи и разбитые в кровь ноги.

Но нам явно не везло с нашими изобретениями. Не успели мы пройти и трех морских миль, как начался настоящий шторм, Наползли черные тучи, поднялся ураганный ветер. Дело в том, что Хадата — узкое, длинное озеро, зажатое между двумя горными цепями, и ветер разгонялся в этой аэродинамической трубе до невероятной силы.

Мы повернули к берегу. И тогда ветер ударил нам в левый борт. Лодка накренилась, грозя оверкилем. Я свесился за борт по пояс, чтобы хоть как-то выправить правый крен. Тем временем Дима с Андреем гребли что было сил. Лена вычерпывала воду, прибывавшую с неумолимой быстротой. Мы попросту тонули! Если катер перевернется, сумеем ли мы проплыть сто метров в ледяной воде?

До берега мы все-таки дотянули.

тот день с утра не обещал ничего хорошего. Впрочем, мы уже успели привыкнуть к непогоде. Уже четвертый час наш отряд брел между гор, когда вдруг оказался посреди маленькой долины, окруженной со всех сторон скалами.

Без особых надежд мы в который уже раз провели все замеры, прочесали грунт, взяли пробы. Казалось — все безрезультатно. Но вечером, когда на стоянке я наспех провел несколько анализов взятых в той долине проб, обнаружилось повышенное содержание в почве железа, никеля, гексооксида кремния и много других соединений. Они косвенно указывали на то, что грунт, взятый из определенного слоя, находился под кратковременным воздействием высоких температур и давления. Похоже было на то, что когда-то в том месте произошел сильнейший взрыв.

Мы устроили великий праздник в свою честь. А после Дима и я еще долго сидели над камешками, пробирками, реактивами и говорили, разбирались, спорили. До точных лабораторных анализов в Москве ничего утверждать было нельзя. Но все говорило за то, что мы нашли то, что искали...

Ночью я проснулся от ужасного грохота. Наши спальники с вещами плавали в огромной луже посреди палатки, словно дохлые жабы в осеннем пруду. Кругом была вода! Высунувшись наружу, я уткнулся взглядом в густую кашу из проливного дождя, грязи и всякой ветоши, поднятой в воздух ураганным ветром. На одном колышке жалобно трепетал кусочек брезента — все, что осталось от тента. Пока нам снились Москва и дом родной, здесь, в долине реки Большая Пайпудына, началась буря.

Срочно устроили совещание: что делать? Оставаться внутри расползающейся по швам палатки — невозможно, вылезти наружу — значит в миг окоченеть от холода. Сухих вещей не осталось. Дрова, собранные у очага, можно было выжимать. Примус на таком ветру не развести. Оставалось одно: быстро закидать все имущество в рюкзаки и идти вперед, чтобы согреться.

В два часа ночи, сгибаясь под сильным ветром, наш отряд двинулся вперед, по размокшей дороге.

В тот день мы шли семнадцать часов. А потом стояли на бетонной плите, заменявшей железнодорожную станцию в поселке Полярном, и смотрели на полотно одноколейки в ожидании поезда. И медленно замерзали от холода и истощения...

...В уютном здании вокзала в Лабытнанги тихо забились в дальний угол зала ожидания и молча смотрели по сторонам. Только сейчас мы стали постепенно осознавать то, что повидали, через что прошли и что может ждать нас на плато Путорана.

Тигран Авакян / фото автора

Полярный Урал

Кнудом Радингом звали одного из первых рекламных фотографов в Дании. Свою фирму «Рекламное фото Радинга» он основал в 1931 году. Фирма существует и сегодня, и руководит ею по-прежнему Радинг. Только внук.

До 1931 года у Кнуда Радинга была и вторая фамилия; Серенсен. Он работал телеграфистом в известной датской фирме «Большая северная телеграфная компания». В 1914 году Радинга отправили телеграфистом в Сибирь на телеграфные станции «Большой северной». Работал он в городах Кяхта, Троицкосавск и Иркутск. История Кнуда Радинга на «Диком Востоке» похожа на многие другие истории, что случились с датчанами, жившими тогда в России. А работало в Российской империи немало датчан. Агроном (позднее — государственный советник) К.А.Кофод в 1906 — 1917 годах занимался составлением кадастра пахотных земель. Х.П. Ерль-Хансен в 1903 году основал «Сибирскую компанию» — 5000 маслобоен. И вскоре Сибирь экспортировала масло во все концы света. Работал в Сибири и цементный концерн «Ф.Л.Шмидт».

В 1865 году царское правительство решило провести через Сибирь телеграфную линию. Спустя несколько лет линия уже протянулась до самой станции Кяхта на китайской границе. У «Большой северной» к тому времени было отличное реноме, и она получила концессию на установление дальнейшей связи — из Сибири к Японии и Китаю, чтобы связать Восточную Азию телеграфом с Европой.

Кроме телеграфных станций в европейской России, «Большая северная» построила еще три таких станции в Сибири — в Иркутске, Владивостоке и Кяхте — узловом пункте между Восточной Азией и Европой. «Большая северная» поставляла аппаратуру и специалистов и на многие другие телеграфные станции этой линии.

Телеграф тогда играл большую роль в связи между отдаленными местами. Вплоть до 30-х годов телефон был только местным. Телеграфные же таксы были низкими: послать телеграмму в России в 1910 году стоило — независимо от расстояния — всего 5 копеек, К тому же телеграфное ведомство было хорошо организовано, линии — во всяком случае, в мирное время — надежны.

У датчан, служащих «Большой северной», было много свободного времени: длинные отпуска и много отгулов за ночные дежурства. Кнуд Радинг мог заниматься своим любимым делом — фотографией.

Кяхта 1914 года была городом, сохранившим лишь отблески былого величия. Другой датчанин из «Большой северной», Альфред Шенебек, пишет о ней как о «последнем, самом южном форпосте белого мира и европейской культуры». В течение двух столетий Кяхта была единственным центром чайной торговли между Европой и Китаем. Сто тысяч верблюдов степенно брели песками пустыни Гоби по пути из Пекина в Кяхту. Торговля чаем была необычайно выгодным делом. Кяхтинские купцы заводили дома хрустальные люстры с подвесками, одевали жен и любовниц по последней парижской моде, ели икру столовыми ложками. Пили французское шампанское и устраивали грандиозные праздники с выступлениями приезжих европейских знаменитостей.

Потом чай стали возить пароходами; построили железную дорогу — но в трехстах километрах от Кяхты. Кяхта захирела. Однако следы былой роскоши остались. Бледные, конечно.

А всего в 500 метрах к югу от Кяхты, по другую сторону границы с Монголией, расположился город Маймачен — близнец Кяхты и в то же время город из совсем другого мира.