Его парусная мастерская размещена в одном из трюмных отсеков. Это — просторное помещение с длинными, глубокими стеллажами. По стеллажам разложены укатанные в огромные рулоны паруса. Сразу при входе, чуть справа, стоит швейная машинка — основной рабочий инструмент парусного мастера. Впрочем, Иосиф умело орудует и обычной иглой, если паруса, к примеру, приходится чинить вручную. И в этом я смог убедиться лично.

Однажды утром — было это в первых числах декабря — прохожу я по шкафуту и вижу: сидит Иосиф за машинкой и латает прохудившийся «косяк», как называют матросы косые паруса. Мастеру помогает курсант. Работа уже близилась к концу. Но я все же успел разглядеть, как ловко действуют пальцы Иосифа, как расправляется под ними непослушная, свисающая тяжелыми складками парусина. И как механическая игла вышивает изящный шов на грубой серой ткани. Стою я, стало быть, и молча наблюдаю. Когда же Иосиф управился с делами, говорю:

— Ну а как будешь чинить прямые паруса, на реях?

К тому времени успели продырявиться фор-бом-брамсель — самый верхний парус на фок-мачте, а также верхние грот-брамсель и грот-марсель на первом гроте — второй и четвертый паруса сверху.

— Молча, конечно, как же еще? — улыбается Иосиф.

— Хочешь, составлю тебе компанию? Помогу чем смогу.

Да и веселее как-то.

— Добро, тогда завтра утром и полезем. Начнем с фор-бом-брамселя.

За месяц плавания я уже облазал все мачты — помогал радистам смазывать блоки, через которые пропущена антенна на антенн-pee; потом мы вместе с Сергеем Забабоном, боцманом фок-мачты, заменили на рее верхнего марселя фока шкив отводного блока гитовой. Взбираться на мачты просто так, без толку, — неинтересно, а вот работать наверху — совсем другое дело: какая ни на есть — все же польза.

Ровно в десять мы надеваем страховочные пояса и отправляемся на фор-бом-брам-рей. И вместе с нами — курсант Калининградской средней мореходки Саша Бродягин. У Иосифа через плечо перекинута парусиновая котомка, в ней все самое необходимое: иглы, мотки толстых капроновых и льняных провощенных ниток, большие швейные ножницы, гардеман — специальный кожаный наручник с вшитым металлическим набалдашничком вроде наперстка, он натягивается на руку наподобие перчатки, — шило, ровная прямоугольная дощечка и куски парусины — на заплатки.

Наконец мы на самом верхнем рее. Там, на пятидесятитрехметровой высоте, просто дух захватывает. Ветер свежий, но, слава Богу, не порывистый; на востоке, где пока еще стоит солнце, взъерошенная зыбью гладь Атлантики, она словно усыпана позолотой — до бесконечности; на юге, западе и севере безбрежный горизонт чист и прозрачен.

Перебираюсь по перту ближе к ноку — концу рея и сажусь на него верхом, лицом к фор-стеньге, чтобы Иосиф был между мной и курсантом, — так удобнее работать. И принимаю у мастера котомку — я вроде подручного.

Парус работает — он выпуклый и твердый, как барабан, его обтягивают гордени, — исправно выжимает ветер. А вот и прореха — она большая, хотя с палубы кажется с игольное ушко.

Прикинув что к чему, Иосиф просит иголку с ниткой и заплатку. И приступает к работе. А мы придерживаем парус в том месте, где он порвался, и равняем его, потому как набухшее полотнище временами хлопает, когда на миг-другой отпускает ветер.

Между делом оглядываем пустынный океан — мы все еще вдали от судоходных линий — и ведем разговоры о том о сем... У самой поверхности океана снуют бессчетными стаями скумбриевидные тунцы — тела у них ярко-фиолетовые и хорошо различимые на аквамариновом фоне океана. Они охотятся на летучих рыб. И отливающие серебром летучки, крупные и совсем крохотульки, в панике бросаются врассыпную, страшась то ли хищников тунцов, то ли черного корпуса барка; они вспархивают над мелкими гребешками зыби и, недолго пролетев по воздуху, плюхаются в воду.

А вот и корифены — рыбаки называют их еще королевскими макрелями. Они тоже не прочь поживиться летучками. Корифены значительно крупнее скумбриевидных тунцов и отливают золотом. Эти рыбины обычно ходят парами, но пока их почему-то только три. Вскоре появляется четвертая. И обе пары, извиваясь, точно ящерицы, кидаются за очередными жертвами — и исчезают за кормой...

Пока работаем, я расспрашиваю Иосифа, чем льняные паруса лучше дакроновых. Иосиф говорит, что вообще льняные намного удобнее: они хорошо укатываются, отлично растягиваются на ветру. Их значительно легче чинить.

— А дакроновые?

— Эти намного хуже. Если в дакроне прореха, зачинить ее не так-то просто. Концы полотна в месте разрыва трутся и, как два ножа, перерезают нити и даже могут сильно поранить руки.

Потом, по словам Иосифа, «дакроны» от частых укаток трескаются. И рвутся, да еще как. Быстро стираются там, где их обтягивают сезневки. К тому же боятся огня. Единственно — не промокают. Да и не намного легче обычных.

— Зато льняные настоящие трудяги... — прибавляет Иосиф.

Саше Бродягину тоже нравятся паруса. И нравится работать на «Крузере» — так матросы с курсантами давным-давно окрестили барк.

— Вот закончу мореходку, — говорит Саша, — буду проситься сюда матросом...

Саша росточка среднего да и щупленький какой-то. Но характера и желания работать ему не занимать. Во время парусных авралов место таких, как он, легких и стремительных, на самых верхних реях; Саша с тремя курсантами закреплены за первой грот-мачтой и работают на верхнем грот-брам-рее...

Работа закончена. Чтобы поставить двойную заплатку, с лицевой и тыльной стороны паруса, ушло минут сорок-пятьдесят. Возвращаю Иосифу сумку — и мы втроем, один за другим, спускаемся на полубак. Курсант — свободен. А меня Иосиф приглашает к себе в каюту выпить по кружке кофе — настоящего, молотого, купленного еще в Санта-Крусе. Мастер протягивает мне дымящуюся кружку, и я вижу, что пальцы у него исколоты в кровь — чинить паруса, наполненные ветром, дело не из легких.

В тот же день, после обеда, мы в том же составе наложили заплатку на верхний грот-брамсель, а после начали штопать верхний грот-марсель — на нем было несколько дыр, да и парусина в иных местах подгнила. Кстати сказать, Саше Бродягину 19 лет — он на целый год младше паруса, который мы штопали.

На другой день, 9 декабря, мы наконец залатали видавший виды парус. На этот раз, кроме меня, у Иосифа был в помощниках курсант 3 курса Балтийской академии, будущий «судовод» Сергей Гусев.

Хотя, впрочем, быть судоводителем Сергей, маленький белобрысый краснолицый паренек, со вздернутым носом и серебряной серьгой в левом ухе, похоже, не очень-то горит.

У него иные виды на будущее: по возвращении из Владивостока в Калининград он намерен жениться — уверяет, что по любви, — и уже по окончании академии «заняться бизнесом».

— Невеста ставит условие, чтоб я завязал с морями, — говорит Сережа.

— Ну а ты, конечно, хочешь быть капитаном? — перемигнувшись, подзадориваем мы с Иосифом паренька. — Ведь большинство девчат любят моряков.

— Не знаю, не знаю, — отвечает наш помощник и тоже улыбается. — Моя так не считает.

— Тогда, может, тебе другую невесту присмотреть? — спрашиваем Сережу.

— Нет, — говорит, — другой мне не надо...

Так, слово за слово, мы починили полотнище. В этот раз парусный мастер работал с дощечкой, потому как парус был взят на гитовы и гордени и свисал с рея волнами. И в месте разрыва его пришлось расправлять.

После работы мы опять у Иосифа в каюте — сидим, потягиваем дымящийся кофе и, как обычно, разговариваем. И тут я возьми и спроси:

— А твоя-то жена как относится к тому, что ты скитаешься по морям?

— Жена, — улыбается Иосиф, — прямо так и сказала, сразу же после свадьбы, — заканчивай с морями, и все тут.

— Ну а ты?

— Как видишь, до сих пор заканчиваю, — говорит Иосиф и смеется.

Во время парусных авралов Иосиф не сидит без дела. Он руководит работой курсантов, приписанных к фок-мачте...

Помню, по выходе из Монтевидео в залив Ла-Плата — было это вечером 22 декабря — испытанию на прочность подверглись косые паруса. Шальной порыв ветра ударил с юго-востока — Антарктика обдала нас ледяным дыханием издалека.  Следом за тем, буквально в одночасье, протяжно застонали и, не выдержав шквального удара, лопнули сразу три паруса. И заполоскались на ветру.