Я смотрел на драматурга как баран на новые ворота… и уж не знаю, что мне там тупой киянкой под корку вдолбил этот небритый и лохматый гражданин в изрядно потертой замшевой куртке и непонятного цвета ленточкой на шее… да и вообще, его ли это заслуга, но присущий всем нам животный страх лично меня на данный момент почему-то оставил. И даже невольно вспомнив об увиденном на втором этаже якитории, я не то что не содрогнулся, а, скорее, напротив, как-то злорадно ухмыльнулся собственной заячьей трусости, которая, бесспорно, произрастает на плодородной почве малодушия. А что ж тогда такое малодушие? Всего лишь навсего отсутствие опоры. Но вот этой самой опоры, похоже, ни без любви, ни без веры не бывает. Что, в сущности, одно и то же… Ой, ладно, не с твоими «гениальными» мозгами маститого писателя вдаваться в подобного рода рассуждения. Башка вспухнет. Достаточно того, что ты еще пока, слава богу, жив, в твоих руках топор… Правда, где-то там на втором этаже непонятного происхождения покойник, а перед тобой неведомо откуда свалившийся на твою голову лохмато-заумный собеседник, но это в принципе при желании проблемы, думаю, решаемые. А вот найти гражданку Неказистую, которой уже и след простыл, боюсь, задача теперь неразрешимая. И если оставить на время ушедшие страхи, то это сейчас меня беспокоило больше всего. Ну до чего же я, оказывается, уважаю строгую логику и конкретику. Сущий педант. Словно бюргер. Настоящий уроженец какой-нибудь там земли Северный Рейн – Вестфалия. Не хватает только пива, сосисок и соответствующей шапочки.

– Все, о чем сейчас мы с вами говорили, – всего лишь преамбула, но наше драгоценное время все-таки уходит, – снова зажужжали мне над ухом. – У вас, я вижу, в руках топор, а это не случайно. Это означает, что мы с вами можем оказать друг другу неоценимую услугу. Это в равной степени важно для нас обоих.

Я вплотную подошел к тщедушному драматургу и с несвойственной мне отвагой свободной от топора рукой грубо схватил его за один из отворотов потертой замшевой куртки:

– Послушай, ты, как тебя?.. Тит Индустриевич Семипахов, я устал, понимаешь? Устал от всех вас. У тебя там наверху главный артист в гробу!.. А может, уже и нет, не знаю, но я устал от вас, устал! Чего ты хочешь от меня? Всемирного потопа? Да пожалуйста! Я тебе его устрою. Хочешь – прямо сейчас. Мне уже все равно. Какие, на хрен, услуги? Какая еще, к черту, взаимополезность? Сдается мне, что я тебя, пожалуй, грохну, пока приспешники твои не подоспели.

Драматург Тит Индустриевич Семипахов (и надо отдать ему должное!) нисколько не испугался моего откровенно хамско-бандитского поведения, но, напротив, гордо и с невероятным достоинством посмотрел мне прямо в глаза:

– Ну, что же ты, Цезарь? Кинь ты им горстку монет!.. Вот, так я и думал: нет в них пластичности, ритмики нет. Стих мой решается рифмой иной! Кай, кинь-ка им эту весталку в огонь! Пусть она реалистически корчится… Я не могу декадентствовать в творчестве!..

О-о-о!.. Конечно же после услышанного я немедленно отпустил драматурга, а сам флегматично (впрочем, вполоборота, чтобы все-таки контролировать вход в якиторию) опустил свою маститую писательскую задницу на нижнюю ступень крыльца японо-русской избы-якитории. Очень уж захотелось мне заплакать от бессилия, но тем не менее – вот они, мои надежные инстинкты самосохранения, – лишь крепче сжал в руке древко топора.

– Скажи мне, Семипахов, а когда же состоится вынос тела? Или ты об этом еще не написал?

– Понимаю всю глубину вашей философской мысли. Только скажите, вы о чем?

– Э-э-э, нет, драматург, ты мне придуриваться-то брось. Не на того напал. А если, предположим, твой главный лицедей и вправду ласты склеил? И что тогда? Тогда премьера гениального творения в аномальной зоне накрывается медным тазом. А это – ну, насколько я, непросвещенный, понимаю – и есть ведь смысл твоего внебренного существования? Помимо потопа, конечно. Тебе же что-то надо от меня. И я почему-то интуитивно чувствую, что мое появление – последний патрон в твоей обойме. Хоть ты у нас и не охотник. Ну что, не так?

Тит Индустриевич Семипахов, с неописуемой философской грустью посмотрев в сторону уходящей за бугор хароновской дороги, присел затем рядом со мной на ступеньку крыльца якитории и без каких-либо ненужных неуместных всхлипываний и, не дай бог, рыданий, эдак стоически, прямо скажем, по-интеллигентному, тихо заплакал. И заплакал он столь неслышно, что, казалось, серьезно подготовленный диверсант – находись он в метре от него – не расслышал бы беззвучных каскадов выплескиваемых наружу эмоций и уж точно бы не углядел, как с неукоснительной периодичностью вздрагивало почти игрушечное тело драматурга.

Однако как бы смешно это ни выглядело со стороны, но по ситуации получалось, что заплакал он вместо меня. А вот я от этого, на какое-то время забыв о покойнике, почему-то почувствовал себя очень неловко, и какая-то неправильная жалость к этому тщедушному существу в потертой замшевой куртке прокралась в мое сердце. Такой уж, видимо, я человек. Не то сердобольный, не то сентиментальный. Черт меня разберет, но, думаю, вам со стороны виднее. Знаю только, что человек насколько многогранен, настолько и многолик, а потому настоящие артисты получаются исключительно из человеков. А из животных?.. Ну, не знаю, но это, по-моему, всего лишь дрессура.

– Послушайте, Тит Индустриевич, ну, будет вам, честное слово… вы уж меня, пожалуйста, извините, если я нахамил сгоряча. У меня, кажется, как и у матушки-земли, тоже своего рода очищение. И все ведь, знаете, за последние дни. Все никак не разберусь, где смысл и во имя чего?.. Тит Индустриевич, может, так сказать, по дружбе все-таки объясните, что же это там за чертовщина наверху? Или я, по-Вашему, сумасшедший?

– Да клянусь я вам, не знаю! – Перестав плакать, драматург схватился за голову: – Ну, не связано это со мной! Ох, если бы вы только знали, сколько драгоценного времени мы с вами потеряли из-за собственной глупости, некоммуникабельности и собственной же идиотской интеллигентности, то вы, поняв это, наверное, меня бы прибили!

– Так вы мне тогда и объясните! Что же это у нас получается? Я – не я, и пьеса не моя? И почему я вас вчера не видел в якитории?

– Вчера я заступал в ночную.

– А кстати, почему не в поле?

– Да вы бы с этого и начали! – разве что не со скоростью звука драматурга подняло со ступенек, будто под ним сработал не один комплект китайской пиротехники. – Ну где вы были раньше с вашими вопросами? Я же намекал! И неоднократно. вы вспомните мои слова про потоп. Поймите, это действительно мой последний шанс. Я потому-то и слинял с этого праздника… посвященного великому урожаю… А Фаддей Авдеич таких вещей не прощает. Но я все-таки слинял! И все ради того, чтобы с вами поговорить! Понимаете?

– Рад был бы понять, да нечем. О, господи! Короче, что вы от меня хотите?

– Дело в том, коллега, что я видел, в какую сторону побежала, как вы ее мысленно называете, близкая вам женщина, а это, согласитесь, гораздо больше чем наполовину сокращает район ваших поисков.

Теперь уже настала моя очередь как оголтелому вскочить со ступенек и с квадратными глазами наброситься на драматурга чуть ли не с объятиями:

– Говори! Говори – куда?

– Да будьте покойны, скажу. И скажу обязательно. Но сначала, – он бросил едва заметный беглый взгляд на входную дверь японо-русской избы-якитории, – ровно семнадцать секунд пристального внимания к моей трагической персоне. Умоляю!

– У-у-ух!.. Ладно. Говори, но быстро. Время пошло… – Я, кажется, даже посмотрел на часы для убедительности. Кстати, часы, надо заметить, в отличие от компаса, работали. Во всяком случае, секундная стрелка двигалась и какое-то время они все-таки показывали.

– Больше половины своей жизни я потратил на творчество. Я, представьте себе, писал, – Тит Индустриевич глубоко вздохнул и зачем-то раскланялся. – Да вот только и делал, что писал. Писал я себе и писал, писал и писал… пока, видишь ли, не умер. Но умер-то я так и неопубликованным! Редакторы издательств меня отчего-то не жаловали. Никчемные людишки!.. Знаете, коллега, наша деревня в плане слухов, сплетен и пересудов ничем не отличается от любой другой. Извините, но в основном этим и живем, а потому мне доподлинно известно, что вы теперь человек состоятельный и вам ничего не стоит меня опубликовать. Для вас это теперь сущие пустяки. Копейки! Ну, пусть хотя бы в сотню экземпляров. Больше-то и не надо. Исключительно для библиотек… Иначе мне отсюда никогда не вырваться, а душа давно уж на пределе! Но только к завтрашней премьере я, правда, никакого отношения не имею. Это все помимо меня, поверьте. Какая-то непонятная роковая случайность или глупое совпадение. И я даже не знаю, радоваться мне по этому поводу или посыпать голову пеплом? Не знаю!