– Ну что, тебе это ни о чем не говорит? – задали мне вопрос с каким-то мистическим воодушевлением.

– Что? Мне?.. Говорит. Мне это говорит только о том, что надо всегда прислушиваться к рассказам местного населения, – изрекая сие, я в ужасе схватился за голову. – И как теперь прикажешь нам шлепать, как ты говорила, строго на восток? И где гарантия, что он вдруг не окажется каким-нибудь там… севером?

– Ничего, друг мой, прорвемся. Думаю, сердце подскажет, – она оставила без должного внимания как мой вопрос, так и эмоции вместе с замечанием, не лишенным, кстати, логики. – Ладно, ты пока отдохни, а я отлучусь ненадолго.

– Стой! Ты куда? – Новый приступ паники охватил меня. Я, как угорелый, вскочил с земли, крепко ухватив Людмилу за рукав ее ветровки. – Нет, ты не можешь оставить меня здесь одного… умирать!

– Ох, и трус же вы, батенька. – На меня смотрели немного удивленные, но убийственно спокойные глаза, а губы покривила едва заметная улыбка. – Ну и чему мы так «испуганно перепугались»? Вот ты мне скажи: даже в этом лесу ну могут у меня быть свои сугубо личные дела? Могут? Так и расслабься, милый. Ну не при тебе же, в конце концов?

Я остался один, и, невзирая на серьезное и казалось бы непререкаемое оправдание Людмилиной – надеялся я – временной отлучки, смутная тревога не только не оставляла меня, но, напротив, нарастала с невероятной силой. Словно плакатный щит на Рублевке, стоя между деревьев и настороженно озираясь вокруг, нисколечко не стеснялся бросать особо пристальные взоры именно в ту сторону, куда совсем недавно скрылась мадам Неказистая.

Неожиданно нечто конкретно-мимолетное, просвистев над самой моей макушкой, с силой и зловещим дребезжанием вонзилось в стоявший в метре от меня широкий ствол корабельной сосны.

«Чухонцы! – всей вечностью своей взмолилась моя бессмертная душа, напуганная до самой смерти. – Я не прямой потомок царя Петра! Я вам, родные, плохого ничего не сделал! Мне мстить-то не за что, ребята!»

Пока душа пыталась оправдаться, мои нетерпеливые инстинкты в мгновение ока заставили рвануть изо всех сил одеревеневшие от усталости ноги в противоположную от злосчастного ствола сторону, но были немедленно остановлены довольно неслабым ударом какого-то длинного плоского металлического предмета о стоявшую сосну. Как раз напротив той, куда секунду назад вонзилась грубо оструганная стрела. Последовал второй удар, сотворивший основательную зарубку. Отлетевшие кора со щепками больно посекли мою напуганную физиономию.

Наверное, прошло какое-то время, пока оцепенение, намертво сковавшее мои члены, меня же частично не оставило, и я снова не обрел ничтожную способность воспринимать действительность – если ее, конечно, можно было назвать таковой – и начал снова ну хотя бы что-то соображать.

Возможно, к этому моменту я уже и сошел с ума, но все же факт он остается фактом: передо мной с мечом в руке стоял суровый древний бородатый воин с непокрытой головой, одетый в домотканую рубаху. На нем были сшитые из той же материи штаны, а обут он был в высокие по колени, не менее, грубой выделки кожаные сапоги.

Обернувшись, я увидел, что за моей спиной находится такое же лохматое и практически не отличимое от бородача существо. Только помоложе, да с круглым деревянным щитом в левой руке. Он зачем-то стукнул плоской стороной своего увесистого рубила о щит, и мой животный страх в мгновение перевалил за грань дозволенного. Но это уже частности.

Следует отметить, что оба были в нашем понимании роста среднего, но ежели судить по их непомерно развитым плечевым суставам, то с уверенностью можно утверждать, что сила в этих ручищах заключалась недюжинная.

«Нет, режьте меня на куски, но они не ряженые» – это моя скудная мыслишка еще могла выдать на-гора: мелкого… и мало.

– Не суетись, чужак. Не стоит, – невозмутимо, будто проснувшаяся голова у Пушкина, богатым басом сказал мне тот, что был постарше, и ни один мускул не дрогнул на его лице. – В суете правды мало. По-нашему разумеешь?

Я утвердительно кивнул головой, при этом зачем-то подумав, что глаголит он отнюдь не по-старославянски.

– Вот и ладно. Собирайся, чужак, с нами пойдешь. Только не думай по дороге учинять дурное. Тогда уж тебе будет худо. Лучше смирно, чтобы потом не загорюниться.

«Ну что, Грибничок ты хренов, влип? Влип, алчная халявная скотина? – не преминуло мне напомнить о себе мое до омерзения безмозглое и отвратительное „я“… Ну то, которое второе. – Ведь я тебя предупреждал. Ну и на кой тебе теперь, скажи на милость, такая сумма на счету, если приобрести скромный, увитый виноградом домик на побережье Адриатики тебе уж не придется?»

Я, признаюсь вам, не стал что-либо отвечать этой гнусной сущности на ее дышащий злобой сарказм. Не стал я реагировать на этот ушат нечистот, вылитый на меня в трудную минуту, а только поднял от безысходности к небу глаза и кротко спросил у Всевышнего:

– Господи Всемилостивейший, ну за что мне это все? Скажи, ну где же я так сильно согрешил? И вообще, Господи, помоги Ты мне, если сможешь… Нет, Господи, прости, не так! Если захочешь конечно же.

Действующие лица:

а) Славянский князь – предводитель не то кривичей, не то вятичей, не то полян, не то древлян;

б) знатный хазарский хан, взятый князем в полон и пребывающий ныне (не только физически) в крайне подвешенном состоянии на обыкновенной, по нашим представлениям, пыточной дыбе;

в) Ратиборушка – огромного роста детина, исполняющий обязанности не то ратника, не то воеводы, не то просто доверенного лица;

г) Грибничок – забившийся в угол и дрожащий от страха, практически статист.

Князь (Грибничку). Странно… Вроде по нашему кудахтаешь, а только вижу, что не наш. Одет, гляжу, не так, как все. Да и повадки нам твои неведомы совсем. А может ты нам ворог? Может, со злом ко мне явился? Откуда будешь? Отвечай! Из греков, что ли?

Грибничок (от испуга с трудом выговаривая слова). Нет-нет, я росич!.. Только чуть попозже… Я свой! И не из греков точно!

Князь (удивленно). Ты – росич?

Грибничок (готовый в любую секунду лишиться чувств). Яволь, майн женераль!.. О, Господи, ну не еврей же!

Князь (еще более удивленно). А это кто такие? Народ, община, племя? Много их? Какое войско?

Грибничок (немного воспрянув). О, нет, великий князь, не стоит беспокоиться на этот счет. Они живут еще южнее греков. Очень далеко. Отсюда за два моря будет. А если посчитать с Азовским, то аккурат три моря надо переплыть. Нет-нет, они сюда и при желании не доберутся. К тому ж у них сейчас с арабами проблем по горло. Египет, Палестина, сектор Газа… Они опасности не представляют. Я ручаюсь.

Князь (внимательно глядя на Грибничка). Ну ладно, после добазарим. А ныне некогда, однако. Вон видишь гниду смуглую на дыбе? Мне надобно ему допрос с пристрастием учинить. А это дело тонкое и грубости не терпит. Слегка перестараешься, и раньше времени схиляет к духам предков. Ну ты пока сиди – сопи в две дырки. Будешь, дурень, видуном.

Грибничок (угодливо князю вслед). Так если что, могу и протокольчик… Я грамоте обучен. Тем более своим-то пращурам великим… Да с радостью готов услугу оказать!

Князь (отмахнувшись от Грибничка, словно от мухи). Заткнись и не мешай. Сказал ведь: после добазарим… (Подойдя вплотную к висящему на дыбе знатному хазарскому хану и зловеще глядя ему прямо в глаза.) Ну что, хазарин? Вафел ты кокосовый, попался? Измену мне удумал учинить? И что, не получилось, дятел? И не получится, в натуре, никогда! Тебя предупреждали сотни раз: ты не ходи на Русь, хазарин, не ходи. Здесь смерть твоя хазарская живет, убогий! Но ты, вонючая и жадная скотина, за бабки снюхался с моим врагом до смерти – продажной крысой Басилевсом. (Обращаясь к детине.) Не, Ратиборушка, вот ты фильтруй базар, в натуре: мы с этой гнидой как договорились? Что, типа, часть моей братвы идет бомбить богатых печенегов… Сам знаешь, что они недавно на Итиле булгарами отменно поживились. А часть пойдет за горы прыщавым уграм перья чистить… (Неожиданно резко повернувшись к хану.) А ты, говно, сидишь в своей степной норе и носу, тварь, не кажешь!