Оказалось, что священник владеет русским гораздо лучше, чем его мирские собратья. Путешествие посему не составило мне труда. Конечно, теперь придется ограничить пребывание рядовых матросов территорией порта, а офицерам придется быть представленными родным девушек, за которыми они влачились. Рыбу черногорцы взялись поставлять нам сами, так чтобы мы и не думали выходить в море. Суторинская долина уже встала перед нами, мы остановились напоить лошадей.
— Послушайте, ваша святость, сегодня ваша проповедь о победе была столь вдохновенна…
— Просто, сын мой, эта были те слова, которые достигли твоего сердца. В прошлый раз были слова, которые достигли сердца других воинов.
— Но, отче, как вам удается всю неделю — шесть дней говорить «возлюби врага своего», «не убий» и «подставь другую щеку», а в воскресенье требовать справедливого возмездия и смерти врагам нашим?
— Бог дает тебе свободу выбора, сын мой. Либо ты следуешь его заповедям, либо своим. Никому не дано знать, насколько грешны твои поступки, поэтому ты приходишь в церковь, ставишь свечи к образам и плачешь. Ибо плакая, ты очищаешься, все то, что кажется тебе сомнительным и злым, уходит от тебя и бог прощает тебя.
— Но я не могу убить и не убить одновременно.
— Сын мой, ты заходишь в дебри теологии. Поверь мне, ты воин, так захотел бог. В нашем краю враги, они тоже воины, и тоже знают, что могут погибнуть. И только тебе решать, подставишь ли ты свое сердце под пулю или пустишь пулю в сердце другому. Я не молюсь за смерть других, я молюсь за жизнь своих прихожан, вашей братии, за мир в этом городе. А как бог повелит сделать, может, враги так и будут стоять в двадцати верстах отсюда, а потом им будет божественное видение, и они уйдут отсюда.
— Вы надеетесь, что так и случится?
— Так было. Давным-давно, некие племена снялись с мест, где жестоко правили и терзали жителей, только потому, что солнце, которому они поклонялись, перестало светить на день.
— Сегодня таким никого не удивишь…
— Можно удивить и другим. Один римский юноша, попав в плен, сжег на костре свою правую руку, потом взял в левую меч и пошел воевать с врагом. Увидевший это правитель варваров приказал юношу отпустить, а от Рима отступить, ибо понял он, что если каждый римлянин обладает таким духом, то войско его будет разбито в четверть часа.
— Тогда подскажите, отче, что нам сделать, чтоб никого не убив, испугать этих лягушатников.
— Если бог подскажет мне, что надо сделать, я обязательно скажу тебе, офицер.
— А пока стоит бить их штыком и пулей?
— Видимо, так.
— Тогда пообещайте мне место в раю, отче.
— Зачем тебе место в раю, офицер?
— Я раскаюсь во всех убийствах и лично похороню убитых, чтобы их не клевали вороны, ибо я не вижу для себя пути, как совместить свою клятву быть воином и клятву верности богу.
— Господи, помоги этому человеку не принимать все слова тобою сказанные и нами записанные так прямо, — взмолился он.
— Что-то не так, отче?
— Не так то, сын мой, что ты считаешь, что владеешь своим телом. А тело твое меж тем — лишь бренный плод, который отомрет и сгниет в свое время. Ведь убийство, по замыслу бога, — это не уничтожение этого бренного плода, а убийство души. Ибо лишь душа человека бессмертна в своем полете между землей и небом, землей и адом.
— Поясните. Выходит, что все, что мы здесь делаем — лишь суета!
— Нет, это путь. Это путь великого духовного выбора. И свобода твоя в этом духовном выборе. И пока ты не убьешь свою бессмертную душу или не осквернишь чьей-то чужой души дьявольским искусом, у тебя будет шанс попасть в рай. Но рай … я даже не знаю, понравится ли он тебе. Разве ты можешь себе это представить?
— Что-то вроде гарантированного счастья.
— Знаешь ли ты, воин, что такое гарантированное счастье?
— Нет. Для меня это пока что-то не понятное.
— Хорошо, тогда я поведаю тебе легенду о рае. Слушай. Однажды пришел к христианскому проповеднику бедный человек. Щеки его впали, тело было худосочно, ноги избиты в кровь, и все, что в нем было живого — это его глаза. Глаза его были полны отчаянья и ужаса, и в то же время надежды и счастья. Христианин оглядел его, предложил воды и еды, но путник отказался от всего. Он сел на лавку и сказал проповеднику: «Ты можешь не верить мне, человек. Но я знаю, что душа моя скоро умрет. Когда в предрассветной дымке ты увидишь белое облачко, и оно исчезнет, не оставив и следа, знай, эта душа моя покинула мир божий, пропала навечно, стала ничем». «Что случилось с тобой?» — спросил его изумленный проповедник, ибо не слышал он таких слов ранее, а считал, что многое знает про божественный мир и откровения. В этом мире божественном души были бессмертны. Пришелец продолжил: «Я был смиренным христианином, жизнь моя протекала по законам божьим, никого не коснулся я скверной, никого не порешил, тих и спокоен был. Тело мое истощалось, а душа наполнялась благодатью, вспоминали меня на земле моей как истинно святого. Четыре века душа моя пребывала в раю. Рай оказался белым и чистым. Светлое голубое небо, теплое солнце, божественная музыка, пение неземных птиц, волшебная красота растений и животных, живущих без корней и корма, чудесные травы, с одной стороны всегда виден рассвет, с другой — закат, картины рисуются сами собой и сами собой стираются, повторяясь в миллионах образов. И такие же, как я, белые души бродят посреди этого чудесного мира. И молчат. И никого из близких своих не узнать мне. И никого из любимых людей не встретить. Все как будто здесь, но никого нет рядом, ни с кем не поговоришь. Лишь смотришь как горит огонь и течет вода, а на самом деле огонь горит сам по себе, ничего не сжигая и не обжигая, к нему подойдешь, попробуешь — а он ледяной, даже не чувствуется жара, словно нарисованный. Из ручья воды захочешь попить, но нет воды в ручье, он начинается и заканчивается в одном месте. Одна лишь забава — созерцать в покое, что на земле здесь происходит. И сутками, которые не сосчитать, и минутами, за которыми не угнаться, нельзя измерить наше течение. Тоска овладела мной. Не различая дней и ночей, потерял я, как и все райские жители, времени счет. Обезумел, глядя на землю, на то, как вы здесь рождаетесь, воюете, любите и умираете. На дома, на снег, на воду настоящую, на апельсиновое дерево и на крохотные суденышки в море, которые борются со стихией. Как мне дороги стали эти мелочи! И вот, наблюдая за одной деревушкой, поймал себя я на мысли, что влюблен я по уши в грешную красавицу, что живет в этой деревне и знать не знает, что сверху на нее глядит такое вот неизвестно что. Поймал я себя на мысли, и стражи видать меня заприметили. Не стал я ждать развязки, признался во всем архангелу, тот отвел меня к богу, и бог посмотрел на меня строгим взглядом, шепнул что-то архангелу на им понятном языке, и я полетел вниз. С такой скоростью как будто камень с высокой скалы упал в море. Оказался в той деревушке, в теле молодого воина, лежащего на поле боя. И так случилось, а может, и архангел подстроил, что девушка та нашла меня, подобрала и вылечила. И зажили мы с ней в таком счастье, что передать сложно. За нее убил я и ограбил, за нее нарушил божьи заветы, и за нее погряз в пьянстве и играх. Удали молодой как не бывало, и к ней захаживать стал какой-то черт. Его я тоже убил. За мной пришли его родичи, и их хотел порешить, но много их было, убили они меня. На божий суд душу мою ангелы подхватили и понесли. А бог опять шепнул архангелу и полетел я куда-то с еще большей скоростью. Попал я в ад к чертям. И жарили, и допекали меня черти, и измывались над моей душою бесята, а все равно я не сдаюсь. В аду-то всегда ночь и крики ужасные, и звери друг друга поедают, а после снова рождаются и снова дерутся. И боль любая физическая чувствуется, как будто под ногти шило поддевают, а в глаза горящие лучины вставляют. Но я то знаю, что тела моего нет, и держу в душе только образ ее, моей любимой. А вокруг столько грешников, всех узнать можно, все вот они как на ладони. Отца своего видел и брата, и сестру и снова отца своего: стонают, плачут, но некому простить их. И вот подошел ко мне черный архангел и говорит, что погибла душа любимой моей. Махнул рукой, и вижу я картину, как в раю видел. На картине той сам дьявол душу у моей любимой вырывает. Взбесился я, да держали меня крепко. Душу эту дьявол себе забрал и говорит мне: вот она, твоя любимая. И вправду стоит она, а лик то ее, то дьявольский. И все равно я люблю ее. Отчаялся дьявол и шепнул что-то архангелу. Тот подхватил меня и бросил. И попал я снова на землю. Испытал муки хуже, чем в аду были, потерял всех близких людей своих, а душу любимой не найду. Страдальцем великим меня зовут, и архангел белый ко мне прилетал, обещал, что снова в рай меня возьмут. И вот я пришел к тебе, брат мой, сказать, что близок час мой смертный. Но в рай я не хочу. Я понял, в чем смысл этого рая, и почему они молчат, эти белые души. Потому что когда так настрадаешься, мечтаешь только об одном — о покое. И рай тот — всего лишь покой. Только покой. А я не хочу того покоя, потому что душа моя полна ею, полна любви. А в ад меня теперь не пустят, ведь там моя любимая, и самым большим наказанием дьявол может выбрать только разлуку. А потому узнал я в книге древней, как от души своей избавиться, как убить ее». «Да как же это можно, то ж грех большой» — взмолился христианин. «Вот и надеюсь я, что замысел этот бог увидит и отправит меня в ад — там хоть и больно, но любимую свою увижу!». На этих словах путник потянулся за кружкой с водой и так и застыл на месте. С утра белое облачко появилось в предрассветном небе и исчезло без следа. Христианин похоронил тело путника, оставил на столе книжки и ушел куда глаза глядят. Любви вечной он никому не обещал.
