«Санчо… Сеньор Дон Кихот, что же вы не входите к себе? Куда вы смотрите, сеньор?
Дон Кихот. На солнце. Вот он, небесный глаз, вечный факел вселенной, создатель музыки и врач людей! Но день клонится к ночи, и неудержимая сила тянет его вниз. Пройдет немного времени, и оно уйдет под землю. Тогда настанет мрак. Но этот мрак недолог, Санчо! Через несколько часов из-за края земли брызнет свет и опять поднимется на небо колесница, на которую не может глядеть человек. И вот я думал, Санчо, о том, что, когда та колесница, на которой ехал я, начнет уходить под землю, она уже более не поднимется. Когда кончится мой день — второго дня, Санчо, не будет. Тоска охватила меня при этой мысли, потому что я чувствую, что единственный день мой кончается. .
Единственный наш день, отпущенный нам… Какой страстный призыв ко всем и, быть может, в первую очередь к врачам завещал Михаил Булгаков: защищать жизнь, всегда и всюду осознавать, что она — величайший дар, что во вселенной так много сил, врачующих людей, что надо всеми силами, добротой и знаниями отодвигать уход нашей колесницы под землю…
И вновь мы как бы видим самого Булгакова. Слова, подчеркивающие его отношение к первоначальной его профессии и перекликающиеся с заветом из письма родным — «миг доброй воли», стоят рядом с упоминанием о музыке. Как отмечает О. Д. Есипова в статье «Пьеса «Дон Кихот» в кругу творческих идей М. Булгакова», в рабочем экземпляре текста Михаил Афанасьевич пометил: «Опыт показал мне, что музыка успокаивает взволнованную душу и дает отдых утомленному уму». Не забудем и этих слов.
«А по ночам стал писать…» Начнем наши рассуждения о медико-философских аспектах романа «Мастер и Маргарита» с выдержки из современного медицинского руководства.
«Приступ мигрени начинается с ауры, вслед за которой возникает приступообразная односторонняя головная боль (гемикрания). Характерны приступы интенсивной боли в височно-орбитальной области, повторяющиеся в виде болевых атак, с возможной иррадиацией. Больные испытывают чувство прилива крови. Иногда головная боль достигает крайней интенсивности. Серии болевых приступов продолжаются от нескольких суток до нескольких месяцев». Так описываются мигрень и связанная с ней невралгия в справочнике под редакцией Е. И. Чазова «Неотложные состояния и экстренная медицинская помощь» (1988 г.). Чтобы понять, сколь тяжело это состояние и как оно влияет на человека, стоит обратиться к страницам о Понтии Пилате в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова. Точность и глубина клинического описания этого страдания поистине не имеют аналогов в литературе по неврологии.
«Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета…
«О боги, боги, за что вы наказываете меня?.. Да, нет сомнений, это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь… гемикрания, при которой болит пол-головы… от нее нет средств, нет никакого спасения… попробую не двигать головой…»
… Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:
— Приведите обвиняемого.
… Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора.
Тот помолчал, потом тихо спросил по-арамейски:
— Так это ты подговаривал народ разрушить ершалаимский храм?
Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой…
Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике, связанный пошел за ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде…..
Прокуратору захотелось подняться, подставить висок под струю и так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет» .
Так со строк «В белом плаще с кровавым подбоем…» начинается знаменитая глава в романе «Мастер и Маргарита». Пожалуй, по аналогии с синдромом Агасфера, это описание можно было бы назвать синдромом Пилата.
И это не просто сильнейшая боль, в основе ее лежит расстройство вазомоторных функций головного мозга. Кстати, точный диагноз помогает установить орбитальная плетизмография, контроль состояния глаз, изменения даже цвета которых при гемикрании так точно подмечены Булгаковым. Такие приступы начинаются нередко в раннем возрасте и обычно провоцируются аллергическими факторами. Нарушение зрения, афазия, рвота, головокружение, кардиалгия — эти симптомы могут предшествовать приступу гемикрании и вместе с тем сопутствовать ему. При спазмах сосудов помогают горячие компрессы, при их параличе — холодные примочки на голову, и все это известно, очевидно, с древности. Нужны покой, тишина, затемненное помещение.
Именно такие ощущения сопровождают прокуратора. Он не выносит запаха розового масла, боится пошевелить головой, мечтает о холодной струе воды на болевую точку, хотя и знает, что это не поможет ему. Гемикрания, по сути, предопределяет поведение Пилата, а значит, в какой-то мере и ход мировой истории. «Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом, и какие еще никому не нужные вопросы ему придется задавать… «О боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде… Мой ум не служит мне больше…» И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. «Яду мне, яду…»
И вновь он услышал голос:
— Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня… Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет…
— Сознайся, — тихо по-гречески спросил Пилат, — ты великий врач?
— Нет, прокуратор, я не врач, — ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки…
Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и он спросил по-латыни:
— Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?
— Это очень просто, — ответил арестант по-латыни, — ты водил рукой по воздуху, — и арестант повторил жест Пилата, — как будто хотел погладить, и губы…
— Да, — сказал Пилат.
Помолчали, потом Пилат задал вопрос по-гречески:
— Итак, ты врач?
— Нет, нет, — живо ответил арестант, — поверь мне, я не врач» .
Роман писателя вызвал множество комментариев, толкований, литературоведческих работ. Пожалуй, наиболее точны слова Л. Е. Белозерской и И. Ю. Ковалевой: «Создать свою историю богочеловека и рассказать ее так, чтобы все двухтысячелетние споры были исчерпаны». Но характерно: Иешуа приданы черты опытного, проницательного врача. Причем не исключено, что в своем герое Булгаков отобразил некоторые черты своего учителя, «святого доктора», как называли его киевляне, Феофила Гавриловича Яновского, отличавшегося поразительной клинической интуицией. Следует отметить, что Ф. Яновский, если присмотреться к его портретам, особенно в молодости, очень похож на Иисуса Христа. Булгаков, всегда опиравшийся на зрительную память, не мог не запомнить этого сходства.[5]
…Вечер после Голгофы. Гемикрания оставила прокуратора, хотя глаза его воспалены от бессонницы. Но вот Пилат узнает о последних словах Иешуа, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость, и голос его пресекается: лицо вновь судорожно подергивается, в виске усиливаются отзвуки боли, ушедшей утром благодаря доброй воле Иешуа. Лишь в полночь сон приходит к игемону. Однако пробуждение его ужасно, он вспоминает, что казнь была, и гемикрания возвращается. Неблагодарность, трусость, боязнь защитить невиновного неминуемо провоцируют и круг безысходной боли, словно воистину больной дух делает больным и тело, — таков, на наш взгляд, один из тезисов сочинения. В этом, так будоражащем умы, прочтении великой легенды христианства писатель Булгаков неотделим от лекаря с отличием Булгакова.
