Известно, что фельетоны такого рода Булгаков сочинял молниеносно, за пятнадцать — двадцать минут, включая и перепечатку. Блистательный юморист, он обогатил отечественную литературу и талантливыми образцами смешного. Но есть среди его сатир повествование, где писатель как бы следует своему учителю в литературе М. Салтыкову-Щедрину, где особенно сильна муза печали. Это «Самогонное озеро» — обличение нравов 20-х годов, перекликающееся и с нашими буднями. Его коллективный герой — печально знаменитая квартира № 50.

«… Председатель ушел со словами:

— Ну и самогон у Сидоровны. Зверь — самогон.

В три часа ночи явился Иван Сидорыч. Публично заявляю: если бы я был мужчина, а не тряпка, я, конечно, выкинул бы Ивана Сидорыча вон из своей комнаты. Но я его боюсь. Он самое сильное лицо в правлении после председателя. Может быть, выселить ему и не удастся (а может, и удастся, черт его знает!), но отравить мне существование он может совершенно свободно. Для меня же это самое ужасное. Если мне отравят существование, я не смогу писать фельетоны, а если я не буду писать фельетоны, то произойдет финансовый крах.

— Драсс… гражданин жури… лист, — сказал Иван Сидорыч, качаясь, как былинка под ветром. — Я к вам.

— Очень приятно.

… Заметку бы написал… статью… Желаю открыть общество… Так и написать: «Иван Сидорыч, эксперантист (так в ранних публикациях. — Ю. В.), желает, мол…»…

Не знаю, что прочел эсперантист в моих глазах, но только он вдруг съежился, странные кургузые слова, похожие на помесь латинско-русских слов, стали обрываться, и Иван Сидорыч перешел на общедоступный язык.

— Впрочем… извини… с… я завтра.

— Милости просим, — ласково ответил я, подводя Ивана Сидорыча к двери (он почему-то хотел выйти через стену)…

В 10 пришел младший дворник (выпивший слегка), в 10 ч. 20 м. старший (мертво-пьяный), в 10 ч. 25 м. истопник (в страшном состоянии. Молчал и молча ушел. 5 миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре).

В полдень Сидоровна нахально не долила на три пальца четверть Василию Ивановичу. Тот тогда, взяв пустую четверть, отправился куда следует и заявил:

— Самогоном торгуют. Желаю арестовать.

— А ты не путаешь? — мрачно спросили его где следует. — По нашим сведениям, самогону в вашем квартале нету.

— Нету? — горько усмехнулся Василий Иванович. — Очень даже замечательны ваши слова» .

«Самогонное озеро» было опубликовано в 1923 г. И осушения его не произошло, на глазах у всех оно превращалось в море. Хотя периодически принимались антиалкогольные постановления, проходили рейды по изъятию змеевиков, скрещивались газетные шпаги. Размышляя о причинах, обращаешься к поучительной печатной дискуссии между одним из адвокатов пьянства доктором К. К. Толстым и выдающимся русским гигиенистом Ф. Ф. Эрисманом. Дискуссия проходила в 1896–1897 гг., но в словах Ф. Ф. Эрисмана, по сути, ничего не устарело. По суждениям К. К. Толстого, отмечает Ф. Ф. Эрисман, «русский народ пьет мало, даже слишком мало, потребление спиртных напитков до сих пор не нанесло ему никакого вреда, и он может смело пить больше… По официальным сведениям, приводимым д-ром Толстым, «острых отравлений спиртом» в Петербургской губернии ежегодно наблюдается на 1 млн. жителей лишь несколько десятков, тогда как в одном Петербурге еженедельно несколько сот человек поднимаются на улице в «безобразно пьяном виде»… Может быть, д-р Толстой скажет, что поднимаемые на улицах в безобразно пьяном виде не суть больные и что это состояние нисколько не вредно для здоровья… Широкое распространение таких взглядов на потребление алкоголя…….мы считали бы большим несчастьем для России» .

М. Булгаков показал в таком безобразно пьяном виде лишь квартиру № 50, но это в сущности предупреждение о народном бедствии, грозящем стране, провозгласившей великие лозунги. И все же в угоду официальной статистике долгие годы считалось, что «самогона в кварталах нет», что его и не может быть. Между тем производство самогонных аппаратов превратилось чуть ли не в индустрию. Писатель, как бы подтверждая выводы основоположника русской гигиенической науки Эрисмана об отсутствии какого-либо водораздела между бытовым пьянством и алкоголизмом как эпидемической болезнью, предъявил свое обвинение около семидесяти лет назад.

Фельетоны и рассказы М. Булгакова, естественно, касались и изъянов и нелепостей в организации медицинской помощи. В последние годы по радио нередко звучит его рассказ «Летучий голландец» о злоключениях мнимого больного, попавшего в курорт-но-бюрократическую карусель и мотающегося по стране от Урала до Сочи. Рассказ актуален и в наши дни. А разве не напоминает иного современного участкового врача, порой вольно или невольно превращающегося в «скоростника», персонаж фельетона «Человек с градусником»?

«Врач завинтился совершенно. Приехал на станцию, осмотрел пять человек с катаром желудка. Одному выписал соду три раза в день по чайной ложке, другому три раза в день по полчайной ложки, третьему — один раз в день по 1/2 чайной ложки, четвертому и пятому для разнообразия через день по ложке, шестой ногу сломал, двое страдали ревматизмом…

И тут прибежали и сказали, что в летучке один заболел. Врач только тихо крякнул и полетел к больному: «… Когда заболел? 13-го? 15-го? Ах, 16-го… Хорошо, то бишь, плохо… Сколько тебе лет? То есть я хотел спросить: живот не болит? Постой, постой, не кричи. А тут?»

— Ого-го…..

Дрезина готова, — послышалось за дверью.

— Сейчас, одну минуту… Голова болит?.. Когда заболела? То есть я хотел спросить, поясницу ломит?.. Ага! А коленки? Покажи коленку. Сапог-то стащи!

— У меня в прошлом году…

— А в этом?.. Так… Селедки не есть! Расстегни рубашку. Вот те градусник. Да не раздави, смотри. Казенный…

— Дрезина дожидается!

— Счас, счас, счас!.. Рецепт напишу только. У тебя инфлуенца, дядя. Отпуск пишу тебе на три дня. Как твоя фамилия? То есть я хотел спросить, ты женатый? Холостой? Какого ты полу?.. Фу, черт, то есть я хотел спросить, ты застрахованный?

… Вот тебе рецепт. Порошки будешь принимать…

— Дрезина…

… Через три дня на станции сидел человек в куртке с бугром под левой мышкой и рассказывал:

— Замечательный врач. Прямо скажу: выдающий врач! Ну до чего быстрый, как молния! Порх, порх… Сейчас, говорит, язык покажи, пальцем в живот ткнул, я свету не взвидел, все выспросил, когда да как…..

— Ну, что ж, вылечил? Капли, наверное, давал. У него капли есть замечательные…

— Да, понимаешь, не каплями. Градусником. Вот тебе, грит, градусник, носи, говорит, на здоровье, только не раздави — казенный!…

— И помогает градусник?

Говорю тебе, как рукой сняло. Спины не мог разогнуть. А на другой день полегчало. Опять же и голова…

— До чего наука доходит!» .

Но вот совсем другая по сюжету зарисовка из заметок «Столица в блокноте», печатавшихся в газете «Накануне» в 1922–1923 гг. Ее название — «Гнилая интеллигенция».

«Расстался я с ним в июне месяце. Он пришел тогда ко мне, свернул махорочную козью ногу и сказал мрачно:

— Ну вот и кончил университет.

— Поздравляю вас, доктор, — с чувством ответил я». Перспективы у новоиспеченного доктора вырисовывались в таком виде: в здравотделе сказали: «вы свободны», в общежитии студентов-медиков сказали: «ну, теперь вы кончили, так выезжайте», в клиниках, больницах и т. под. учреждениях сказали: «сокращение штатов».

«… Он вынул футляр от шприца и угостил меня «Ирой рассыпной».

Раздавленный изумлением, я ждал объяснений. Они последовали немедленно:

— Грузчиком работаю в артели. Знаешь, симпатичная такая артель: шесть студентов пятого курса и я…

— Что же вы грузите?!

— Мебель в магазины. У нас уж и постоянные давальцы есть…

— А медицина?!

— А медицина сама собой. Грузим мы раз-два в неделю. Остальное время я в клинике, рентгеном занимаюсь.