В деревнях по-прежнему мяли лен, дороги оставались непроезжими, и на приемах у меня бывало не больше пяти человек…

Целыми днями и ночами лил дождь, и капли неумолчно стучали по крыше, и хлестала под окном вода, стекая по желобу в кадку. На дворе была слякоть, туман, черпая мгла, в которой тусклыми, расплывчатыми пятнами светились окна фельдшерского домика и керосиновый фонарь у ворот.

В один из таких вечеров я сидел у себя в кабинете над атласом по топографической анатомии… Я читал до тех пор, пока не начали слипаться отяжелевшие веки…..В сонной мгле всплыло лицо Анны Прохоровой, семнадцати лет, из деревни Торопово. Анне Прохоровой нужно было рвать зуб. Проплыл бесшумно фельдшер Демьян Лукич с блестящими щипцами в руках. Я вспомнил, как он говорит «таковой» вместо «такой» — из любви к высокому стилю, усмехнулся и заснул.

Однако не позже чем через полчаса я вдруг проснулся….. Кто-то настойчиво и громко барабанил в наружную дверь, и удары эти показались мне сразу зловещими…

— В чем дело?

— Анна Николаевна прислала за вами, велят вам, чтоб вы в больницу шли поскорей.

— А что случилось? — спросил я и почувствовал, как явственно екнуло сердце.

— Да женщину там привезли из Дульцева. Роды у ей неблагополучные.

… В больнице, несмотря на глухой час, было оживление и суета… Я открыл дверь и вошел в родилку. Выбеленная небольшая комната была ярко освещена верхней лампой. Рядом с операционным столом на кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина. Лицо ее было искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди волос прилипли ко лбу… Увидев меня, все встрепенулись. Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь застонала жалобно и тяжко.

— Ну-с, что такое? — спросил я и сам подивился своему тону, настолько он был уверен и спокоен. (Стоит отметить, что обращение «Ну-с» было свойственно самому Михаилу Афанасьевичу. Например, письмо брату 24 августа 1929 г. он завершает словами: «Ну-с, целую тебя, Никол, твой М. Булгаков». — Ю. В.).

— Поперечное положение, — быстро ответила Анна Николаевна, продолжая подливать воду в раствор.

— Та-ак, — протянул я, нахмурясь, — что ж, посмотрим….. Рука Пелагеи Ивановны откинула одеяло, и я, присев на край кровати, тихонько касаясь, стал ощупывать вздувшийся живот. Женщина стонала, вытягивалась, впивалась пальцами, комкала простыню.

— Тихонько, тихонько… потерпи, — говорил я, осторожно прикладывая руки к растянутой жаркой и сухой коже… Хмурясь, я продолжал ощупывать со всех сторон живот и искоса поглядывал на лица акушерок. Обе они были сосредоточенно серьезны, и в глазах их я прочитал одобрение моим действиям. Действительно, движения мои были уверенны и правильны, а беспокойство свое я постарался спрятать как можно глубже и ничем его не проявлять.

… А пора уже на что-нибудь решиться.

— Поперечное положение., раз поперечное положение, значит, нужно… нужно делать…

— Поворот на ножку, — не утерпела и словно про себя заметила Анна Николаевна.

Старый, опытный врач покосился бы на нее за то, что она суется вперед со своими заключениями. Я же человек необидчивый…

— Да, — многозначительно подтвердил я, — поворот на ножку» .

В рассказе «Крещение поворотом» описывается, очевидно, первый из трех акушерских поворотов на ножку, которые произвел Булгаков в Никольском. Это действительно одна из сложных и ответственных акушерских манипуляций, поскольку поперечное положение плода относится к крайне необлагоприятным положениям в родах. Чтобы спасти мать и ребенка, при таком положении нередко прибегают к кесареву сечению.

«Роженица беспокойна и возбуждена, появляется двигательная реакция. Роженица вскакивает и требует помощи» — так характеризуется в руководствах по акушерству несвоевременное распознавание поперечного положения. В строках «Крещения поворотом» это лаконичное описание крайне тревожной ситуации передано в реальных деталях. Болезненная гримаса роженицы, прилипшие ко лбу намокшие от пота пряди волос, жалобные и тяжкие стоны, боли такой силы, что женщина заламывает руки, вытягивается, комкает простыню — так описывает Булгаков состояние роженицы. Вести роды выжидательно уже нет возможности. Роль врача при этом очень ответственна, он не должен упустить момент полного открытия матки, чтобы, пока не истекли воды, приступить к операции поворота. «Сладкий и тошный запах начал наполнять комнату». Очевидно, герой рассказа, как и автор, под наркозом, в который ввели роженицу, определил, что подвижность плода сохранена и начал делать комбинированный поворот. К счастью, выпадения ручки не отмечалось, с этой патологией Юный врач встретится позже, в Грищево. Но в Мурьев участковый земский врач, шесть месяцев назад окончивший университет (эти сроки, март — сентябрь, полностью совпадают со временем присвоения Булгакову звания лекаря и приездом в Никольское), осуществляет рискованное вмешательство совершенно правильно. В рассказе приводятся точные выписки из акушерских руководств о жизненных показаниях к отказу от поворота, полностью сохраняющие свое значение и сейчас. Но вот булгаковский план действий: «… Важно одно: я должен ввести одну руку внутрь, другой рукой снаружи помогать повороту и, полагаясь не на книги, а на чувство меры, без которого врач никуда не годится (разрядка моя. — Ю. В.), осторожно, но настойчиво низвесть одну ножку и за нее извлечь младенца. Я должен быть спокоен и осторожен и в то же время безгранично решителен, нетруслив» . Будущие медики для овладения секретами ответственной своей профессии должны знать эти строки — помня, разумеется, и весь рассказ. Причем, думается, здесь не нужны какие-либо дополнительные доказательства того, что найти такие слова мог лишь врач, наделенный талантом. Ведь это тот вид хирургического счастья, которое, как указывает академик Б. В. Петровский, связано со способностями, знаниями и честным отношением к больному.

Знаменательно, сколь близко булгаковское описание тактики врача при приеме родов к советам также прошедшего тяжелый путь земского врача профессора В. Ф. Войно-Ясенецкого (архиепископа Симферопольского и Крымского Луки) из его «Очерков гнойной хирургии»: «Осторожно обнажите весь живот и положите на него плашмя всю руку, едва касаясь кожи… Начав ощупывание столь нежно, вы скоро получите возможность значительно усилить и углубить его… Мы часто видели врачей, грубо тычущих рукой в очень болезненный живот, ничего при этом не узнающих и сразу лишающихся доверия больного». Обратим внимание, что и М. А. Булгаков и В. Ф. Войно-Ясенецкий подчеркивают — осторожно.

«… Возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не приехал звать меня на роды. И в течение двух недель по санному пути меня ночью увозили раз пять» .

Эти строки отражают подлинные условия работы доктора Булгакова в земстве. «Для него было вообще естественным отправляться на помощь по первому зову, — вспоминала Т. Н. Лаппа. — Сколько раз приходилось вместо сна и отдыха садиться в сани и в стужу отправляться по неотложным делам в дальние села, где необходим был доктор. Но никогда я не видела его раздраженным, недовольным из-за того, что больные досаждали ему. Я не слышала от Михаила никаких жалоб на перегрузку и утомление».

Какое значимое свидетельство! Но вчитаемся в один из самых удивительных рассказов Михаила Афанасьевича. Речь идет о «Вьюге».

Рассказ «Вьюга» (1926) в современных изданиях произведений М. Булгакова следует за «Крещением поворотом» (1925). Популярность Юного врача после того, как он удачно ампутировал ногу у девушки, попавшей в мялку, показал себя с лучшей стороны и в других трудных случаях, возросла до того, что он едва не погибает под тяжестью своей славы. Но это настоящий земский врач (причем, как писала Н. А. Булгакова-Земская в не опубликованном при ее жизни предисловии к «Рассказам», поразительно перекликающимся с воспоминаниями Т. Н. Лаппа, чувства, переживания, отношение к своей работе — это подлинные чувства и переживания самого автора), главным для которого, по словам известного теоретика и организатора земской медицины Д. Н. Жбанкова, является только больной, встречающий одинаковый прием и в свитке, и в пиджаке, и в платье, и в сарафане. Но доктор изнемогает от объема работы. Более восьми часов подряд длится ежедневный прием, а есть еще и стационарное отделение на тридцать человек (не коек, а человек, — пишет Булгаков!) и операции.