— Я всегда знала, что вы — человек честолюбивый, — произнесла я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не звучал осуждающе.

— Я намерен объединить Италию, — произнес Чезаре, придвинувшись ближе; голос его был резок, взгляд — напряжен и внимателен. — Я намерен стать ее правителем. И я прошу вас быть моей королевой.

Мне пришлось изобразить удивление и ничем не выказать, что я уже слышала подобные слова — когда пряталась в шкафу Лукреции.

— Вы не любите меня? — разочарованно спросил он; его чувства наконец-то прорвались наружу. — Санча, я думал, что… нет, я не мог ошибиться в силе чувств, которые связывали нас!

Его слова прорвали мою оборону. Я опустила голову.

— Я никогда в жизни никого не любила сильнее, чем вас, — с сожалением созналась я.

В глубине сердца я знала, что меня нетрудно было бы совратить и я стала бы порочной королевой при короле Чезаре. Эти слова дали ему надежду. Он погладил меня по щеке.

— Тогда все решено. Мы поженимся. Вы слишком дрожите над Джофре. Поверьте мне, он — мужчина. Он оправится от удара.

Я отодвинулась от его руки и твердо произнесла:

— Вы не поняли меня, кардинал. Мой ответ — «нет». Я глубоко тронута вашим предложением. Но я — не та женщина, которая нужна вам для подобной роли.

Покраснев, Чезаре опустил руку и встал; его движения были полны еле сдерживаемой ярости.

— Да, вы явно не та женщина, мадонна. Можете идти. Он не стал больше тратить время, пытаясь переубедить меня; этого не допустило бы его уязвленное чувство собственного достоинства. И все же, встав и направившись к выходу, где ждали меня мои дамы, я была уверена, что мой отказ совершенно сбил Чезаре с толку и даже причинил ему боль. Он не мог поверить, что названная мною причина — забота о Джофре — истинна.

Я вздохнула с облегчением, увидев, что он не смог разгадать подлинную причину: то, что я знала, что он — убийца.

Ожидая расплаты за свой отказ, я положила стилет под подушку, чтобы он был под рукой. И все равно той ночью я то и дело просыпалась. Каждый шорох ветерка, доносящийся от окна, каждое поскрипывание в коридоре казались мне свидетельством приближения убийцы. Я отвергла Чезаре и думала, что поплачусь за это жизнью. Я не ожидала, что проживу после этого дольше нескольких дней, и считала каждое свое утро последним.

Я сказала Лукреции, что отвергла предложение ее брата. Мне было не по себе при этом признании, учитывая склонность Лукреции к двуличности. На самом деле я посоветовалась с донной Эсмеральдой о том, насколько можно доверять Лукреции, но даже собранные Эсмеральдой слухи не помогли прийти к единому мнению касательно ее истинной натуры. Однако я решила, что мне все равно следует попытаться выяснить, какого возмездия мне следует ожидать от Чезаре.

Лукреция выслушала меня очень серьезно. Она была честна — она не стала говорить, что мне нечего опасаться. Но по крайней мере в одном вопросе она меня успокоила.

— Пожалуйста, пойми меня, — сказала она. — Я уже успела поговорить с братом. Он лелеет надежду, что ты одумаешься. Я не верю, что он способен причинить тебе физический вред; его сердце по-прежнему принадлежит тебе.

Это несколько утешало. Но я поразмыслила над тем, к какому возмездию прибегнет Чезаре, осознав, что я не уступлю, и забеспокоилась.

Мы с Лукрецией сохранили дружеские отношения и встречались почти каждый день. Однажды утром в конце весны она пришла ко мне в покои и попросила погулять вместе с ней по саду, и я с радостью согласилась.

Удостоверившись, что наши дамы, идущие позади, не слышат нас, Лукреция застенчиво произнесла:

— Ты рассказывала мне о твоем брате, Альфонсо, и утверждала, что он — самый красивый мужчина в Италии.

— Это чистая правда, — ответила я, пребывая в превосходном расположении духа. — Он прекрасен, словно бог, мадонна. Я видела его прошлым летом в Сквиллаче: он стал еще красивее, когда вырос.

— А он добрый?

— Он самый добрый человек на свете. — Я остановилась на полушаге и уставилась на нее. Меня вдруг охватила уверенность. — Ты и так все это знаешь. Я много раз рассказывала тебе о нем. Лукреция, скажи: он приедет сюда, в Рим?

— Да! — воскликнула она и захлопала в ладоши, словно развеселившийся ребенок.

Я схватила ее за руки, радостно улыбаясь.

— Но, Санча, это еще не все! Все гораздо лучше!

— Что может быть лучше приезда Альфонсо? — спросила я.

Какой же безнадежной дурой я была!

— Мы с ним женимся! — выпалила Лукреция и, улыбаясь, стала ждать ответного взрыва радости с моей стороны.

Я ахнула. Мне показалось, будто я проваливаюсь в чудовищный черный водоворот, удушающую Харибду, откуда я уже никогда не выберусь.

И все же я выбралась, по какой-то неизъяснимой счастливой случайности. Я не улыбнулась — просто не смогла, — но вышла из ситуации, крепко обняв Лукрецию.

— Санча, — произнесла Лукреция; голос ее звучал приглушенно, потому что она уткнулась мне в плечо. — Санча, ты такая милая. Я никогда еще не видела, чтобы ты так расчувствовалась.

Как только мне удалось взять себя в руки, я отстранилась, натянуто улыбаясь.

— И долго ты хранила от меня эту тайну?

Я мысленно обругала Альфонсо. Он ничего не сообщил мне о предполагаемом браке. Если бы он это сделал, возможно, мне представилась бы возможность предостеречь его, объяснить, что он стоит на краю преисподней. Но о том, чтобы написать ему, не могло быть и речи. Мои письма наверняка перехватывались и изучались Александром и Чезаре, если учесть политическое значение этого союза. Я была вынуждена ждать до тех пор, пока Альфонсо не прибудет в Рим — в качестве жениха.

Неужто он не слыхал про обвинения, выдвинутые Джованни Сфорцой? Или у него хватило глупости не поверить им? Вся Италия знала, что Лукреция родила ребенка. Несомненно, Альфонсо поверил лжи, называвшей отцом ребенка Перотто, и решил закрыть глаза на опрометчивый поступок Лукреции, совершенный по молодости лет.

Это все я виновата, — сказала я себе. Я скрывала от Альфонсо отвратительную правду о жизни в Риме.

Я хотела защитить его. И, как подобает настоящей Борджа, научилась помалкивать.

— Недолго, — отозвалась Лукреция. — Отец с Чезаре ничего мне не говорили до сегодняшнего утра. Я так счастлива! Наконец-то у меня будет муж одних со мною лет, красивый и добрый! Я — самая счастливая женщина в Риме! И твой брат согласился поселиться здесь. Мы все будем жить в Санта-Марии.

Она сжала мою руку.

— Всего несколько месяцев назад я была в таком отчаянии, что хотела покончить с собой. Но ты спасла меня, и я всегда буду признательна тебе за это. Теперь у меня снова есть надежда.

Чезаре не мог выбрать более удачного способа заставить меня держать язык за зубами, следить за своим поведением и поступать именно так, как он пожелает. Он знал, как я люблю Альфонсо, — я часто говорила об этом и во время семейных ужинов, и при наших встречах наедине. Чезаре знал, что я сделаю все, чтобы защитить своего брата.

— Я рада за тебя, — ухитрилась выдавить из себя я.

— Я знаю, как сильно ты скучала по нему. Возможно, отец с Чезаре подумали и об этом, когда выбрали его.

Наивность этого утверждения потрясла меня.

— Не сомневаюсь, что именно об этом они и подумали, — сказала я, зная, что Лукреция не уловит иронии в моих словах.

Вернувшись тем вечером в свои покои, я обнаружила, что донна Эсмеральда плачет, стоя на коленях перед своим алтарем святого Януария.

— Конец света приближается, — простонала она, вцепившись в висящий у нее на шее маленький золотой крестик. — Они убили его. Они убили его, и мы все за это поплатимся.

Я подняла ее с колен и заставила сесть на край кровати.

— Кого убили, Эсмеральда? О чем ты?

— Савонаролу, — ответила она. — Посланцы Александра. Он не перестал проповедовать, потому они повесили его, а потом сожгли его тело.

Эсмеральда покачала головой и прошептала:

— Бог погубит Александра, мадонна. Попомните мои слова: даже Папе не дозволено вершить такие злодеяния.