Все, привезенное на кораблях и доставленное караванами, оплаченное товарами и серебром, а если надо, то и кровью, за время пути многократно возросшее в цене, – это и есть то, что сделало Финикию, невеликую и выжженную солнцем землю, уважаемой в Ойкумене.

Велика власть мелехов, правящих Тиром, и Сидоном, и другими городами совершенных людей. Выше нее – власть рабби, почтенных и знатных городских советников. Но и князья, и советники их, и даже буйные, крикливые народные собрания почтительно ждут с принятием решений до тех пор, пока не сообщат своего мнения эти пятеро, ибо устами их говорят серебро, и золото, и пурпур, истинно, а не внешне правящие миром…

Не так уж часто собираются эти старики.

Не так уж много причин, способных заставить их покинуть насиженные усадьбы, кряхтя, умоститься в повозки, окруженные тройным кольцом стражи, и отправиться в путь. Они отъездили, отходили, отплавали свое и заслужили право на покой! А дела, и переговоры, и заключение сделок можно доверить и помощникам, усердным и надежным, мечтающим со временем выбиться в люди. В таком доверии нет опасности, ибо право конечного утверждения остается за стариками, избранными архонтами торговых союзов, и ни один документ не обретет силы без оттиска на нем личной печатки Великого Судьи…

Нынешний случай – особый.

И потому они откликнулись на приглашение все как один, и приехали, и угощались фруктами, запивая их шербетом.

И высокорослый, в неполные девяносто сохранивший почти юношескую стать Судия Морской Торговли, без воли которого ни одно судно не отчалит от финикийских пристаней. И некогда могучий, а ныне, после трех мозговых ударов, вяловатый, с трудом поднимающий левую руку Судия Дальних Дорог. И хозяин усадьбы, созвавший их всех по наисрочнейшему делу, Судия Пурпура, верховный распорядитель красилен, выпускающих ткань, идущую на гиматии базилевсам и оцениваемую на вес золота или шелка. Разные, они напоминают один другого, словно братья. Четвертый же, пухло-оплывший, как и все лишенные мужского естества, бороды не имеет, но слово его не легче прочих, потому что это никто иной, как Хранитель Общей Казны, верховный жрец храма Мелькарта Тирского, в подземельях которого хранится пятая часть прибыли от каждого товара и от всякой сделки, заключенной людьми финикийской крови…

Пятый?

Он не знаком никому.

Чужой – здесь?

Неслыханно!

Они по-прежнему молчат, но в молчании этом столько недоумения и недовольства, что хозяин, прежде чем приступить к беседе, считает своим долгом рассеять сомнения.

– Почтенные собратья! – говорит он. – Позвольте представить вам моего младшего собрата, члена сообщества красильщиков и полномочного представителя нашего Союза в Элладе, уважаемого Аполлодора, сына Демохара, уроженца Скироса. Этот человек проверен многократно и достоин всяческого доверия. К тому же именно он, не без риска для жизни и репутации, сумел добыть и доставить сюда документы, обусловившие необходимость нашей встречи…

Два бородача и евнух важно кивают, принимая сказанное к сведению. Конечно, пятый так же походит на Аполлодора, сына Демохара, уроженца Скироса, как двугорбый бактриан на лопоухого ишака, и если он – юнан, думает Судия Дальних Дорог, то я – не паралитик, но в этом кругу не принято оспаривать поручительство, данное одним из равных. Пусть будет Аполлодором, если ему так хочется или почему-либо необходимо! Пускай именуется скиросцем – со своим-то горбатым, не финикийским даже, а скорее иудейским носом, с глазами-маслинами, присущими на всем Востоке одним только уроженцам Ершалайма, с длинными локонами, отпущенными на висках, как и подобает верному почитателю Бога Единого! Пусть будет Аполлодором, сыном Демохара, и хватит о нем! Если он находится здесь, значит, это необходимо!.. И только безбородый жрец Мелькарта давно уже вскидывает на него глаза, скрытые меж пухлых век, пытаясь что-то, неведомое прочим, сообразить…

– Ознакомьтесь, почтенные собратья!

Добыв из широкого рукава небольшой свиток, хозяин усадьбы протягивает его Судие Морской Торговли. Тот, почти мгновенно прочитав, передает жрецу. Оба они сохраняют видимость полного спокойствия, и лишь паралитик, утративший вместе с половиной здоровья и добрую толику невозмутимости, ознакомившись с документом, не удерживается от удивленного вскрика:

– Это правда?!

Хозяин усадьбы кивает:

– Это не просто правда! Это подлинник!

Теперь во взглядах стариков, обращенных к именующему себя Аполлодором, – нескрываемое уважение. Кем бы ни был этот молодой еще, и пятидесяти не достигший незнакомец, он, видимо, мастер своего дела. Ибо хозяин усадьбы сказал правду: можно подделать печать под текстом, но никому не под силу столь совершенно повторить корявую подпись наместника Азии, собственноручно заверившего документ. Образцы личных подписей каждого из диадохов, даже далеких и незначительных наместников Бактрии и Согдианы, хранятся в заветных ларцах хозяев Финикии. Нелегко и крайне недешево встало приобрести их, но дело того стоило, и скупиться не приходилось…

– Вот почему я позволил себе организовать эту встречу, – очень серьезно говорит Судия Пурпура. – Возможно, у кого-либо из вас, почтенные собратья, имеются вопросы к нашему уважаемому другу Аполлодору?

Вопросы есть.

– Как вам удалось? – тоном, граничащим с благоговением, спрашивает Судия Дальних Путей, и равные ему сокрушенно опускают глаза, стыдясь неуместных улыбок. Видимо, мозговой удар не пощадил разума, если почтенный собрат, не так давно еще один из проницательнейших людей Финикии, задает вопросы, которые попросту не положено задавать, ибо на них все равно не ответят.

Чуть заметно улыбается и сомнительный Аполлодор.

Однако же отвечает.

– Купил, – говорит он негромко, крайне уважительно, и паралитик удовлетворенно кивает.

Он так и думал. Купил – это надежно. Мало что есть в мире такого, чего нельзя купить за деньги, а если и встречается, то все равно может быть куплено, правда, за очень, очень большую цену.

– Уваж… э-э-э… почтенному Аполлодору Скиросскому, возможно, известны подробности?

Хозяин слегка прикусывает губу. Для него, сдержанного и не склонного к эмоциям, это – признак высшей меры удивления. Есть чему дивиться! Судия Морской Торговли, поднявшийся до нынешних высот из простолюдинов, а потому крайне ревностно блюдущий титулы, звания и прочие условности, задавая вопрос, повысил чужака в ранге… Нет, не до себя, это было бы слишком! Но, отказав гостю в «собрате», он тем не менее произвел его из «уважаемых» в «почтенные», а это уже говорит о многом…

– Очень немногие, – отзывается именующий себя сыном Демохара. – Могу сообщить почтенному Судии, что инициаторами обращения к наместнику Азии выступили Союз хлеботорговцев Пантикапея, Лига свободной торговли Архипелага, а также лица, в настоящее время изгнанные из полисов Эллады за политическую неблагонадежность…

– Благодарю вас, почтенный Аполлодор!

Старый моряк чуть склоняет голову.

Все сходится. Этого и следовало ожидать. Неудача наместника Азии в войне с Птолемеем, утрата им Месопотамии и дальних сатрапий, тяжелый, по сути – похабный мир, подписанный почти в отчаянии, дали возможность правителям иных земель задрать носы выше облаков. Даже Лисимах Фракийский, осторожный, как лиса, осмелел до того, что втрое повысил пошлины за проход судов, груженных пантикапейским хлебом, через Геллеспонт! Что уж говорить о Птолемее?! Наместник Египта и Аравии наступил на горло торговле островитян Архипелага, запретив Лемносу и Самосу опускать нормы пошлин ниже тех, что установлены в Родоссе, пляшущем перед ним, словно дрессированная собачка. И теперь египетские триеры перекрыли моря, насильно загоняя торговцев в родосский порт. Первая попытка ослушания карается конфискацией половины груза. Вторая расценивается как пиратство, со всеми вытекающими последствиями.

Приходится ли удивляться, что торговые союзы Эллады предлагают Антигону покинуть предавшую его Азию и обратить взор на Европу, гарантируя полную оплату расходов, необходимых на ведение военных действий?..