И вся прогулка сопровождалась громким насвистыванием «Стрелочка». Он так увлёкся своим «показом», что почти забыл о цели своей затеи. Но когда он вернулся в свою комнату, его снова охватила нестерпимая тревога. Вызвать от тёти Машу, сейчас рассказать ей? Как же она тогда сможет прислуживать за обедом?.. Дядя по её виду догадается, что дело неладно, и запрёт её… Обед в пять часов, когда ещё светло… Нет, пусть узнает перед самым побегом.
Ваня переоделся в свой обычный костюм и бросился на кровать, зарывшись лицом в подушки. Он совсем не думал о том, что, вероятно, навсегда потеряет Машу и останется снова одиноким, и не с кем будет слова сказать. Одна мысль гвоздила его: удастся ли Маше уйти? Он старательно продумывал план побега. Только тут он впервые по-настоящему понял, кем стала для него Маша.
Перед обедом он зашёл к тётке. Адель Львовна лежала усталая, побледневшая. У окна сидела Маша и что-то шила. Сердце у Вани замерло; он боялся взглянуть на неё.
— Тётя, вам лучше? — спросил он почтительно.
Адель Львовна тяжело вздохнула.
— Не лучше, Ваня. Это я вчера очень расстроилась. Твой дядя такого мне наговорил!.. Такого!..
— Не надо, барыня, вспоминать, — мягко сказала Маша и, подойдя к кровати, поправила подушки. — Ну, повздорили, и прошло всё.
— Правда, тётя, не надо вспоминать, — сказал и Ваня. — Вам бы поспать, тётя!
— Да, да… Мне сейчас Маша покушать принесёт, а потом я авось засну… Ночь не спала…
— Сейчас, барыня, — и Маша вышла из комнаты.
— Тётя, — тихо сказал Ваня, когда дверь за Машей закрылась, — отпустили бы вы после обеда и Машу поспать. Она всю ночь за вами ухаживала…
— Ишь ты! Заступник нашёлся! — усмехнулась Адель Львовна. — Пусть идёт спать, на что она мне!
* * *
Дядя и племянник пообедали в глубоком молчании. Оба были очень бледны. Ваня насильно заставлял себя есть, хотя кусок не лез в горло. Нет, надо, чтобы не видели, как он волнуется. Вставая из-за стола, дядя резко сказал:
— Завтра, Маша, в город не пойдёшь. Барыня больна, и я не могу тебя пустить.
По лицу Маши пробежала тень.
— Барин, барыне лучше… Они поправляются… А у меня тётя очень…
— Пойдёшь в понедельник, — перебил хозяин, с усмешкой посмотрев на Машу, и веско повторил: — В понедельник!
И быстро ушёл в кабинет.
Маша растерянно глядела ему вслед.
— Маша, — шепнул Ваня, проходя мимо неё, — тётя позволила тебе лечь спать. Загляни к ней и иди наверх. Важные новости.
Маша молча кивнула головой.
Через несколько минут она вошла в комнату Вани.
— Спит тётя, — сказала она. — Что за новости у тебя?
— Маша… через час наступят сумерки… тебе надо уходить, бежать отсюда… Маша, слушай… — и спеша, сбиваясь, еле переводя дух, Ваня рассказал ей всё.
Маша заговорила не сразу.
Она как-то вся выпрямилась и смотрела куда-то, точно не видя Вани.
— Да! — сказала она, и Ваню поразило её внешнее спокойствие. — Да, бежать надо… только в город, предупредить товарищей…
— Нет, Маша!.. Тебя схватят!.. У нас в саду полно шпионов.
— Всё равно! Может быть, прорвусь!
— Постой! — Ваня крепко держал её за руку и заговорил вдруг сильно и властно, как взрослый. — Нельзя идти, ещё светло. Ты уйдёшь в сумерки. Я всё подготовил. Ты наденешь мой новый светлый костюм. Мы одного роста. Я в нём нарочно бегал сегодня по парку и по двору. Они все меня видели. Свистеть умеешь? Я насвистывал «Стрелочка», размахивая тростью. И ты так пройдёшь через парк. Они в темноте примут тебя за меня. Я всё обдумал. Ты выйдешь из парка не на дорогу, а в овраг. Пойдёшь оврагом. Там уже будет темно. Там сбросишь светлый костюм. Под него наденешь мой чёрный. И не ходи в город, Маша!.. Иди прямо на пристань. В одиннадцать пойдёт пароход вниз. Сядешь на него и уедешь.
Маша провела рукой по лбу и села.
— Постой. Дай мне прийти в себя. Дай обдумать.
Молчание длилось долго. Маша сидела с закрытыми глазами. Ваня ждал.
— Спасибо, Ваня, — заговорила она наконец, и Ваню снова удивила её выдержка — она говорила почти спокойно. — Попробую сделать так, как ты придумал. Да, в город мне идти нельзя. Если меня схватят, я не смогу спасти товарищей. Да, я пойду на пристань. Там есть свои люди, они дадут знать в город. Но ты-то, ты-то как?
— А что я? Я как будто ничего не знал.
— А костюм? — Она усмехнулась. — Впрочем, меня всё равно объявят воровкой. Ну, я украла костюм…
— А ну его, костюм! Ты его засунь в овраге куда-нибудь в хвою, чтоб не нашли… Маша! Начинает смеркаться…
— Да, пора, Ваня! — Она легко вскочила на ноги, вся прямая, вся стремительная, с высоко поднятой головой. Это была опять совсем новая Маша. Быстрым движением она выхватила шпильки из причёски, и тяжёлая коса упала ей на спину.
Она повернулась спиной к Ване.
— Возьми ножницы. Режь! Покороче.
Полчаса спустя в Ваниной комнате в сгустившихся сумерках стояли, взявшись за руки, два мальчика одинакового роста.
— Маша! Неужели я никак не узнаю, спаслась ли ты?
Маша на минуту задумалась.
— Вот что! Если я уцелею, я пришлю на имя Адели Львовны открытку, как будто от её институтской подруги, с совсем неразборчивой подписью. Она будет недоумевать и гадать: от кого это? А ты поймёшь. А теперь прощай, Ваня… Спасибо за всё! Я тебя никогда не забуду, мальчик мой! Если я уцелею, мы в жизни ещё встретимся, я верю в это.
— Маша! Я обещаю тебе, — я никогда не буду таким, как они! Я хочу быть, как ты!
— И в это я верю, мальчик! Пора! Спустись, посмотри, свободен ли путь… А потом подумай, не надо ли и тебе уйти отсюда… Не место тебе в этом доме!
Ваня бесшумно, сев на перила, соскользнул с лестницы. Внизу было тихо, только из кабинета доносилось щёлканье костяшек счётов. В прихожей тускло горела керосиновая лампа. Ваня на всякий случай прикрутил фитиль.
— Иди, — громко шепнул он. На лестнице они в последний раз сжали друг другу руки — и вот раздался знакомый скрип выходной двери…
Ваня вбежал в свою комнату и встал у окна, скрываясь за занавеской. Из парка доносился, удаляясь, весёлый свист…
— Я хочу вам рассказать… рассказать… рассказать… — машинально вторил ему шёпотом Ваня словами песни.
Когда свист затих вдали, он с трудом оторвался от окна и остановился посреди тёмной комнаты. Он сейчас не чувствовал ничего, кроме безграничной усталости. Потом он подошёл к своей кровати и, как сноп, свалился на неё.
Его разбудил гудок парохода. Он поднял голову. Три раза… Значит, первый и второй гудки он проспал… Сейчас пароход отчаливает… «Маша, Маша, увозит ли он тебя?!»
И голова его снова упала на подушку.
* * *
Прошло недели три. Ваня жил как во сне. Вялый, безучастный ко всему, он не замечал ничего, что происходило вокруг. Уже отшумела буря, разразившаяся в доме после таинственного исчезновения Маши, и, как отголоски этой бури, всё ещё велись разговоры о воровке, сбежавшей с кучей драгоценностей и двумя костюмами барчука. Он даже не замечал, что после злополучной поездки на молебен дядя дуется на него и присматривается к нему. Безучастно отвечал он и на расспросы следователя, приезжавшего в дом. Да, он вечером выходил в парк. Да, в светлом клетчатом костюме. А потом? А потом пришёл домой и лёг спать. А костюм? Костюм повесил в шкаф. И ничего больше не слышал? Нет, он спал и ничего не слышал. А что он знает о горничной Маше? Горничная как горничная, а что он о ней может знать?
И оживлялся он только на несколько минут в сутки, когда конюх Василий привозил почту. Он первый брал из рук Василия чёрную кожаную сумку, доставал из неё письма и газеты и тщательно разбирал их. Открытки не было и не было. И Ваня с тревогой ждал следующего дня.
Но вот однажды среди конвертов, газет и пакетов мелькнуло что-то пёстрое… Открытка с иностранной маркой и видом города Кракова. Ваня оглянулся. Он был в кабинете один. Он сунул открытку в карман и, бросив неразобранную почту на стол, побежал к себе.
