Если за собой с профессиональной точки зрения тщательно следить, то ничего плохого в съемках в сериале нет. Конечно, если замылиться, начать тиражироваться — такое иногда бывает… Но на это есть Митя Светозаров: «Ты чего? Я тебя в следующей серии пулей в лоб прямо в первом кадре и убью. Чему ты учился в институте?» Начинаем придумывать интересные ходы, историю взаимоотношений героев, которых в сценарии нет. Иногда сидим с Пореченковым, треплемся, ради шутки что-то изобретаем, и оно как-то откладывается в наших персонажах. С Пореченковым у нас замечательные отношения. В первых сериях играли то, что написано, а сейчас чувствуем друг друга буквально как партнеры по экстремальным ситуациям. Нам уже не надо договариваться, взаимодействуем даже па подсознательном уровне.

Первый раз я в ЛГИТМиК провалился. Год работал монтировщиком сцены в Театре имени В.Ф. Комиссаржевской. Первая роль в кино тоже не состоялась — не сошлись с режиссером взглядами на образ героя. Когда я зашел к Динаре Асановой, которая меня, в общем-то, и нашла для кино, и гордо рассказал ей, что отказался сниматься, такое началось! Она меня обругала словами, которые я, даже работая монтировщиком, ни разу не слышал.

Вскоре пришла повестка явиться в военкомат. Армия, Северный полярный круг. Отвертеться от выполнения долга не удалось, несмотря на справки из психоневрологической больницы и, невзирая на то, что шесть ансамблей города готовы были принять меня в штат. Пришлось отложить не только кино, но и театр — я к тому времени уже год служил в Театре Ленинского комсомола (ныне театр «Балтийский дом»), играл главную роль в «Кукараче», был полон надежд на работу с замечательным режиссером Г. Опорковым. Никто ничего не понимал. А пока я служил в армии, умерли и Опорков, и Асанова. Причину, по которой меня практически насильно взяли в армию, я узнал гораздо позднее (см. рассказ Андрея о службе в армии. — А. В.). Когда я вернулся из армии, в Ленкоме режиссером работал Егоров, поэтому мне там просто нечего было делать, я ушел. В театры меня не принимали: напротив фамилии Краско стояла отметка «баламут». Особенно тяжко пришлось в начале 90-х, когда фильмов почти не снимали. В театрах тоже не платили. Тогда не только я, многие актеры зарабатывали разного рода «шабашками», не связанными с профессией.

Не только папа, но и все родные считали, что артист из меня не получится, потому что человек должен быть энергичным, а я неторопливый, даже ленивый. Но папа все же послушал то, что я готовил для чтения. Я учился у блистательных педагогов — Аркадия Кацмана и Льва Додина, вместе с Бехтеревым, Акимовой, Скляром, Власовым… Когда я смотрю спектакли в МДТ, я их чувствую — у нас ведь одна школа, нас учили одинаково. Я бы с колоссальным удовольствием поработал с ними. Но поступать в театр — любой — на постоянную работу не хочу.

После института я попал в Томск — по распределению. Тогдашний ленинградский «босс» Григорий Васильевич Романов подарил наш курс Лигачеву для открытия в Томске ТЮЗа. Пришлось ехать. Но долго я там не продержался, как и в Ульяновском театре. У меня отношения с администрацией как-то не складываются, наверное, по причине того, что я всегда говорю то, что думаю. Не люблю, когда человек говорит ерунду или врет, и прямо могу ему об этом сказать.

Никто не знал, что я в артисты пойду. Никто не ожидал от меня такой прыткости. Я достаточно скромный юноша был, никакими особыми актерскими талантами не блистал. И вдобавок постоянно менял пристрастия. Все в детстве кем-то хотят быть — космонавтами, военными, летчиками… У меня все менялось, как стеклышки в калейдоскопе. В один день я хотел быть и космонавтом, и доктором, и пожарным, и шофером… Шофером — чаще всего. Но никак не артистом. Просто так получилось, что это единственная профессия, в которой можно быть всем, кем захочешь. Мало того, у меня первая роль в кино была шофер. Но все считали, что для актера у меня темперамента недостаточно. Тем не менее, что-то во мне педагоги разглядели — Аркадий Иосифович Кацман, руководитель курса, Лев Абрамович Додин и Валерий Николаевич Галендеев. С мастером мне повезло. Я так думаю, что Аркадий Иосифович — это один из последних людей, которые занимались исключительно тем, что учили, не были параллельно режиссерами в театре, у него был талант именно педагога. Выпускались мы тремя спектаклями. Один готовили три года, с поездками в глубину России, это были «Братья и сестры». Второй спектакль мы делали быстрее и не ездили, к сожалению, никуда — это был Шекспир, «Бесплодные усилия любви». А третий спектакль был просто шоу. Такой «Огонек на Моховой», где каждый делал какой-то номер, близкий к эстрадному. А потом у меня был город Томск — это когда Григорий Васильевич Романов подарил наш курс Егору Кузьмичу Лигачеву. Открыли там ТЮЗ и стали поднимать культуру. Наш народ начал оттуда разбегаться уже через четыре месяца. Я ни секунды не жалею, что там оказался, считаю, что это дало потрясающую профессиональную закалку. Когда я приехал в Ленинград, Ургант мне говорит: «Чего ты ходишь, иди к нам в театр, в Ленком». Я пошел к Геннадию Михайловичу Опоркову, покорил его своей наглостью, потому что спросил: «Что показывать? Мы же взрослые люди, оба понимаем, что если вы будете меня брать, то на какое-то амплуа или на какую-то роль. Вы скажите конкретно, что вам нужно, а там по ходу дела разберемся, что я еще могу». Он вызвал Тыкке, который тогда делал диплом, они мне дали прочитать «Кукарачу», я выбрал три отрывка и показывался через семь дней, хотя мне дали на подготовку месяц. Когда закончился показ, Геннадий Михайлович велел мне идти оформляться тем числом, когда я к нему в первый раз пришел. Так я стал работать в Лейкоме. А потом меня забрали в армию — после истории с «Кукарачей», после того как Чурбанову доложили, что Кукарача в исполнении Краско не соответствует образу советского милиционера, совершает неприемлемые для стража порядка поступки и позорит таким образом солдат внутренних войск. И заслали меня — дальше некуда, в Северный полярный округ. И там я служил полтора года, о чем тоже не жалею. Перед армией у меня был творческий роман с Динарой Асановой. Мы с ней понимали друг друга. Я должен был сниматься у нее в «Пацанах», в роли плохого преподавателя, и всех ребят, которые там снимались, пробовал я. И когда меня внезапно забрали в армию, Динара была так сердита, что с отцом не разговаривала, наверное, год, — думала, что он может что-то сделать… К сожалению, пока я служил, умерла Динара, умер Геннадий Михайлович, и я вернулся в никуда. Сыграл несколько спектаклей, потом в театр пришел Егоров, и я понял, что мне там больше делать нечего. Поболтался немного в Ленинграде и уехал в город Димитровград. Там в театре было два человека с высшим театральным образованием, из них один я. На балконе театра на втором этаже росли кусты, а внизу паслись козы. Потом меня снова пригласили на съемки, директор не хотел меня отпускать — он просто не верил, что я действительно еду на съемки, а не к друзьям своим. Я уволился и, пока непонятно было, утвердят меня или нет, пошел работать на автоагрегатный завод руководителем танцевального кружка. А после съемок в фильме «Прорыв» начались какие-то бесконечные метания по театрам, что-то меня все не устраивало, а потом были десять лет, когда практически никто ничего не делал ни в кино, ни в театре. Это отдельная тема: шитье штанов, курток, оградки на кладбище, евроремонты, торговля книжками, потом появилась машина — она не давала погибнуть даже в самые трудные дни. Но ее надо было сразу, как я ее купил, переделывать, я пошел работать в автосервис: я крутился возле мастеров, подворачивал гайки, а мастера мне объясняли, как перебирать двигатель, и контролировали процесс. Потом возник первый проект «Улицы разбитых фонарей», и я внаглую стал в него напрашиваться. Но меня не утвердили, я снялся только в эпизодах и продолжал работать на студии фактически шофером: реквизит отвезти, привезти костюмы… Тем временем оказалось, что на меня написали роль в «Операции «С Новым годом!». Потом был «Блокпост» и многое другое. В каком-то интервью меня спрашивали: «У кого бы вы хотели сниматься?» У кого хочу, у того и снимаюсь! У меня в кино, я считаю, счастливая судьба, режиссеры, с которыми я работаю, все мне очень нравятся, мы думаем — не одинаково, но в одном направлении(Минина Е. // Театральный Петербург. 2001. 1 февраля.).