– Дурочка, – шептались соседи у нее за спиной.

– С приветом, – ворчала мать.

Но Плюш понимала, что проблема не в ней, а в них: они просто не видели дальше собственного носа.

Для них пределом оказалась лишь Недалекая Страна, тогда как она узрела весь временной континуум и замысел Божий.

Так она и росла, зачарованная пленница сокровенного танца, пока на Северное море не обрушился шторм, утопив Муни и еще полудюжину рыбаков. Ей было пятнадцать. Горе и одиночество повлекло за собой невнимательность и бесстрашие. В течение нескольких месяцев Плюш пыталась забыться в объятиях любого парня, который предлагал утешение. В конечном счете она забеременела, и мать выгнала ее из дома.

– Моя дочь не родит ублюдка и не станет растить его в моем доме! – рявкнула она на прощание.

Плюш устроилась официанткой в отеле «Брейс» и переехала в маленький каменный коттедж у моря, где спустя несколько месяцев родила девочку, которую назвала Коллин. Дочка стала утешением и радостью, и целых два года Плюш наслаждалась безмятежным покоем – до того дня, когда по заявлению матери из опеки не пришла женщина. Мать решила добиться опекунства, заявив, что ее дочь не способна растить ребенка по причине умственной неполноценности.

От подобной наглости Плюш потеряла рассудок и впала в истерику. Она бросила работу и снова принялась бродить по берегу в одиночестве, моля Господа оставить ей дочь. Никакие видения больше не посещали ее разум.

Зимние дни на Оркнейских островах всегда короткие и темные. Однажды в феврале, когда Плюш бродила по холодному берегу, Муни впервые вышел из моря. На нем были рабочие шаровары и свитер в заплатах. Он выглядел так, будто только что встал из кресла у камина, но при этом его тело было тонким, как паутинка, и пропускало тусклый свет.

– Никому не рассказывай, что видела меня. А завтра приходи одна, мы с тобой погуляем, – сказал Муни. – Не вешай нос. Я помогу тебе.

И он вновь погрузился в мерцающее море.

Радость Плюш не знала границ. Ей было так хорошо, что непременно хотелось с кем-то поделиться. На следующий день, когда она отправилась на берег, она взяла с собой Коллин. Но как только девочка увидела призрак старика, поднимающийся из сверкающей воды, она расплакалась и вцепилась в руку матери.

Призрак прошел пару шагов и остановился. Контуры его тела начали исчезать, поглощаемые морем, подобно сахарной вате, которую жадно лижет ребенок.

Старик посмотрел на Плюш, вздохнул и развернулся, чтобы уйти.

– Подожди! Не уходи! – закричала Плюш.

Она бросилась в море, потянув за собой дочь. Девочка жалобно кричала и пыталась отбиться, пока волна не нахлестнула и не сбила ее с ног.

Плюш схватила Коллин на руки и потащила по воде, держа перед собой. Забыв про опасность, она заходила все глубже и глубже. Она видела призрака в нескольких ярдах, скользившего по оловянной воде, как парящая над морем олуша. Но он исчезал слишком быстро, сливаясь с бесцветной линией горизонта.

Сланцевая вода обрушилась стеной и затопила горло: легкие онемели, блокируя дыхание. К ее счастью, поблизости оказались двое рыбаков, которые вышли проверить устричные садки. Они схватили Плюш и бездыханное тело Коллин и отнесли обеих на берег.

Безусловно, Муни они не видели. Они видели лишь женщину, которая боролась с волнами, желая утопиться, и тащила ребенка, – и рвались дать свидетельские показания о пережитом.

Плюш обвинили в убийстве и попытке самоубийства. В зале суда вместе со стражами порядка присутствовал батальон врачей. Суд проходил в Инвернессе. Плюш признали невменяемой и отправили в Глазго.

Так она и провела два десятка своей жизни в двухсотлетней психиатрической больнице на Каррик-Гленн-роуд, служившей в прошлом веке монастырем. В подобной атмосфере, угнетенная скукой и чувством вины, Плюш лишилась единственного убежища – видений. Они развеялись, как запах парфюма, перебитый зловонием испражнений. Суровая, стерильная Страна Недалеких Людей поглотила Плюш, подобно водам Северного моря, что забрали ее дочь.

Не было больше ни видений, ни волшебной вселенной, ни загнивающей жизни и бурно цветущей смерти. Остались лишь отупляющая полужизнь, которую все считали реальностью, и бремя вины…

…до той ночи, когда за стеной заплакала кошка, и в плотной ткани Страны образовалась крошечная щель.

По утрам обитателей Данлоп-Хауз загоняли в общую комнату отдыха, мрачную и грязную гостиную, куда разрешили пускать посетителей. Стены были испачканы в каких-то желтых подтеках, серых комках спермы и пятне в форме сердца. Сердце нарисовала влюбленная шизофреничка и написала внутри свое имя и имя возлюбленного собственной менструальной кровью.

Прошло около двух недель с той ночи, когда Плюш услышала кошачьи крики. И они так и не прекращались. Теперь кошка кричала громче, хотя и нерегулярно. Она приходила в любое время ночи, вторгаясь в ее сны, превращая утренний подъем в настоящую пытку.

– У кого-то живет кошка? – спросила Плюш сестру Лорну, глядя в худое измученное лицо, блестящее, словно облизанный леденец. – Мне показалось, я слышала кошачье мяуканье.

Она постаралась говорить как можно спокойнее, но если ты двадцать лет заперт от нормального общества, все навыки лжи, увы, забываются.

Сестра Лорна изобразила жалостливое выражение, как бы говоря: «Бедная, несчастная дурочка».

– Ты же прекрасно знаешь, что животных здесь нет.

Плюш постаралась выглядеть как можно несчастнее.

– От одиночества и не такое померещится. Я очень скучаю по Джеральдайн. Можно ее навестить?

Сестра Лорна хмыкнула, намекая, что просьба Плюш тяжким грузом легла на ее добрую, усталую душу.

– Джеральдайн очень больна. Она не готова принимать посетителей. И ее лицо… Понимаешь, после перенесенного инсульта, она больше не та Джералдайн, которую ты знала.

Плюш кивнула, но упорство вынудило Лорну через несколько дней сопроводить ее в палату к Джералдайн в больничное крыло. Половина ее лица мирно дремала, в то время как вторая была перекошена в молчаливой обезьяньей гримасе.

Плюш знала, что инсульт разрушил нервы с одной стороны лица, но к такому зрелищу была не готова. Она и представить не могла, что столь ужасная напасть коснется дорогой Джералдайн, которая вообще-то была ведьмой и бывшей Королевой Лотианско-Викканского ордена. В своем элитном доме в Эдинбурге она в голом виде совершала тайные языческие ритуалы и уверяла, что общалась с духами Алистера Кроули и Святого Магнуса. Она даже умудрилась отравить мужа-алкоголика. Тот от ее действий впал в глубокую кому. Теперь Джералдайн превратилась в жалкую старушку, которая проводила почти все время за чтением мистических романов и исторических книг, регулярно присылаемых детьми. Кроме того, Джеральдайн являлась неофициальным библиотекарем Данлоп-Хауза. Для тех, кто не мог читать или не изъявлял желание, дабы не перетруждать и так пустые мозги, она была единственным источником информации, слухов и историй.

Плюш с неподдельным душевным состраданием смотрела на свою подругу, как вдруг здоровый глаз Джеральдайн открылся, и серебристая струйка слюны стекла с уголка неподвижной половины ее рта.

– Вот и ты, моя дорогая.

Сестра принесла Джеральдайн обед: тарелку чечевичного супа, булочку с маслом и маленький кусочек твердого сыра. Джеральдайн пожаловалась, что ей тяжело есть такую пищу ввиду отсутствия половины лица, так что Плюш разломала булочку на маленькие кусочки и начала кормить ее супом с ложки, постоянно вытирая лицо.

– Достаточно, – сказала Джеральдайн, оттолкнув тарелку.

Она внимательно посмотрела на Плюш и пробормотала не очень внятно, как это бывает у жертв инсульта:

– Что у тебя случилось? У тебя потерянный вид.

Плюш, уже готовая расплакаться, выпалила:

– Эта новая комната, куда меня перевели после твоей болезни… с ней что-то не так. Там что-то есть… что-то живое.

Она боялась, что Джеральдайн рассмеется. Но та лишь спросила: