– Вы пришли слишком поздно. Скоро закрытие. Рената почувствовала, что должна как-то объяснить свое появление.

– Мне давно хотелось еще раз увидеть «Заскию» Уленбурга. Кто знает, когда мне снова это удастся? Разве уже так поздно?

– Без четверти шесть. Вся публика уже ушла. Действительно, длинная анфилада зал точно вымерла. Кругом стояла пугающая тишина.

Прозаическая трезвость Вандерера раздосадовала Ренату. Стоило ради него приходить сюда! Молча шла она рядом с ним по просторным залам, не обращая внимания на картины, изображавшие героев, детей и ландшафты.

– Я люблю бывать в этом избранном обществе богов и героев, которые молчат и с которыми не надо разговаривать, – задумчиво произнес Анзельм.

– Разве вы так молчаливы?

– Очень.

– Все молодые люди так тщеславны, – сказала Рената, качая головой, – и это тоже один из видов тщеславия.

– А вы заметили, как смущают окружающих молчаливые люди? Они кажутся опасными и загадочными.

– Да? – Ее радостно-вопросительное «да» было восхитительно.

– Но стоит такому человеку заговорить, как он мгновенно теряет весь свой престиж; его похлопывают по плечу и переходят на «ты». Когда я был ребенком, в нашем доме жил глухонемой – безобидный, скромный человек. Но мне он казался страшным.

– Я это понимаю, – согласилась Рената.

Вдруг она порывисто схватила его за руку и безмолвно указала на картину в углу. Это была «Заския», по странной случайности освещенная огненными лучами заходящего солнца, отчего вечерняя заря на полотне горела неземными красками. Мать и дитя на ее коленях реяли в золотых лучах.

Вандерер ничего не сказал, и Рената была ему за это благодарна. Чувство безмятежного спокойствия наполнило ее душу. Она медленно опустила глаза и задумалась. Скоро надо было уходить.

– Могу я вас проводить? – неуверенно спросил Вандерер. Она вздрогнула, точно ее разбудили, и молча кивнула ему головой.

Когда они вышли, уже смеркалось. И чем темнее становилось, тем медленнее шла Рената; предстоящий вечер казался ей все противнее и унизительнее. Она болтала о пустяках, а в душе ее звучало: «Неужели никто не видит, что я страдаю?» Когда они были позади дворцового парка, где шумит подземный ручей, Рената остановилась и сказала:

– Если бы меня теперь кто-нибудь взял и увез в Австралию, я не знаю, как была бы я ему благодарна.

Вандерер на секунду взглянул в ее блестящие глаза. Глубокая искренность этих слов исключала банальный ответ.

– О, если бы вы были со мной до конца откровенны! Она покачала головой с грустной улыбкой.

– Разве это невозможно?

– Невозможно.

– Но все-таки я кое-что знаю… Как странно, что сегодня я могу вас провожать, а через две недели я буду вам ни на что не нужен.

– Да, через две недели, – машинально повторила Рената, все более ускоряя шаг.

Через пять минут она была у ворот своего дома, откуда озабоченно выглядывал слуга.

– Ну, Рената! В своем ли ты уме? Остался всего лишь час до выезда – и как ты думаешь все успеть?

– Я не поеду на вечер, – ответила Рената и, видя ужас и недоумение матери, прибавила из сострадания:

– Я больна.

Лони и Марта стояли бледные, как две лилии. Лицо фрау Фукс помертвело. Рената сняла кофточку и шляпку и прилегла на оттоманку.

– Но что с тобой, Рената? У тебя голова болит? Ты устала? Не послать ли за доктором? Почему же нет? Тебя знобит? Надо скорей уведомить герцога.

«Если бы я сама знала, что со мною, – тоскливо подумала Рената. – Только завтра мне опять захочется пойти посмотреть на „Заскию“ Уленбурга».

Фрау Фукс скоро успокоилась. Когда она сама выходила замуж за Фукса, с нею тоже случались непредвиденные недомогания. В конце концов все уладится. Скоро Рената станет герцогиней, и все эти волнения останутся позади. Сегодня она разложит об этом пасьянс.

Рената лежала. Около нее сидели на корточках Лони и Марта. Рената молчала, а сестры, не переставая, болтали меж собой. «Так ты говоришь, белокурый лейтенант преследовал тебя до самого дома»? – «Нет, только до моста». – «Я его недавно видела. Его усы стали заметно длиннее». – «Он тебе кланялся? Мне он всегда кланяется». – «Знаешь, кого он мне напоминает? Асессора в „Современных женщинах“». – «Тише! Вдруг мама услышит…»

От болтовни сестер Ренате стало еще тоскливее. Неясные мысли и смутные образы проносились в сознании: красивые южные ландшафты, лицо ребенка на картине Рембрандта, и, наконец, вынырнула строка: «Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты»…

Дверь первого этажа хлопнула. Вошла служанка прибавить углей в камин. С улицы донесся стук экипажей. Лони распространялась об эспаньолке придворного тенора. Проза действительности назойливо лезла из всех углов.

Фрау Фукс пришла с письмом, которое только что принес почтальон.

– Ну, дети, слушайте. Папа пишет, что на днях мы получим дворянство. В воскресенье он уже будет здесь.

Рената медленно приподняла голову с подушки и облокотилась на руку. Возвращение отца было обстоятельством, требовавшим немедленного решения. Но к какому решению могло прийти ее слабое сердце? Она неподвижно смотрела в темноту вечера и думала о бегстве. Точно какое-то безумие овладело ею.

Комната казалась девушке тюрьмой, и ее неудержимо тянуло прочь. Вернулся слуга с запиской от герцога:

«Милая Рената! Ты поставила меня в большое затруднение своей загадочной болезнью. Я почти не знаю, что мне делать. Вряд ли это можно будет исправить. В данную минуту я, конечно, не могу приехать; заеду завтра утром. Скверная история.

Рудольф».

Дикая и счастливая усмешка промелькнула на лице Ренаты, и она вдруг встала.

– Я ухожу к себе, спокойной ночи, – сказала она.

– Так рано? – с удивлением спросила фрау Фукс. – Впрочем, ты права, Рената. Сон целителен. Спокойной ночи, дитя мое!

Придя наверх, Рената поспешно оделась, накинула шаль, заперла свою комнату и прошла в прихожую, где уже было темно – фрау Фукс экономила на освещении. С бьющимся сердцем она прислушалась, медленно спустилась с лестницы, еще раз прислушалась и, уловив, как горничные с лакеем поют в кухне, поспешно вышла.

Ветер дул ей в лицо и развевал шаль. Путь был неблизкий. Дворец герцога находился в противоположном конце города.

Все окна были освещены. У главного входа гарцевали два конных жандарма. Величественный швейцар стоял у двери и презрительно осматривал улицу. Он решительно преградил дорогу Ренате, когда та попыталась пройти в подъезд, но, узнав ее фамилию, от изумления мгновенно утратил все свое величие и, распахнув дверь, долго глядел ей вслед с самым глупым видом.

Все, что произошло потом, походило на видение расстроенного мозга. Мрачная угловая комната в башне; полуспущенные газовые рожки; зеленоватая, точно заплесневевшая, мебель; твердые, но не торопливые шаги; герцог, остановившийся на пороге; тишина комнаты, сделавшаяся теперь вдвойне ощутимой; изумленный и негодующий голос, звучавший точно откуда-то издали; слова:

– Так ты здорова, Рената? Зачем же ты все это сделала?

– Я не знаю. Мне хотелось хоть на один час почувствовать себя свободной. И еще я хотела испытать, – тут голос ее сделался едва слышным, – найду ли я в тебе сочувствие. Но я не нашла.

– Я не понимаю тебя, Рената. Я не из щепетильных, но некоторые вещи необходимо соблюдать, чтобы жить в мире с обществом. Я мало ценю свой герцогский титул. Моим идеалом всегда было жениться на девушке из бюргерской семьи, чтобы обновить кровь. Ты превзошла мои лучшие мечты.

Он провел рукой по ее волосам. Рената мучительно ощутила бесполезность своего ночного путешествия. В сущности, все осталось по-прежнему.

– Ты, может быть, думаешь, – сказала она, – что я горда и меня смущает опасение быть принятой из милости в ваш круг. Но ты ошибаешься: моя гордость простирается еще дальше. Я презираю мнение вашего круга.

Герцог беспокойно улыбнулся, посмотрел на дверь, прислушался, что-то пробормотал насчет швейцара и лакея, которым надо будет приказать, чтобы молчали. Он чувствовал себя бессильным перед молодой девушкой, которая выросла в его глазах, оттого что он перестал ее понимать. Он захотел обнять Ренату. Рената сделала испуганное движение.