Дальнейший пункт в истории Гаральда, который мы считаем нужным разъяснить в настоящей главе, касается такого [278] замечательного и громкого события, как ослепление византийского императора, и служит самым наглядным доказательством верности нашего критического отношения к сагам вообще и, в особенности, к саге Снорре Стурлесона о Гаральде. Во всех редакциях саги событие рассказывается почти одинаково. Гаральд, возвратившись из Иерусалима в Миклагард, свел знакомство с племянницею (по брату, а в других редакциях — по сестре или даже с дочерью сына) императрицы Зои, по имени Марией; забыв о дочери Ярослава Киевского Елизавете, в честь которой он слагал свои стихи, Гаральд просил руки принцессы, но получил отказ от царицы, потому что Зоя сама хотела иметь своим мужем юного и храброго норвежского героя: так, по крайней мере, рассказывали /442/ «Вэринги, бывавшие здесь в северных странах и служившие в Миклагарде» (сага). Ревнивая Зоя обвинила Гаральда в разных преступлениях, и греческий царь Константин Мономах, разделявший тогда престол с своей супругой Зоей, заключил Гаральда в тюрьму, а вместе с ним и двух его спутников Гальдора и Ульфа. Сверхъестественным заступничеством св. Олаф спас своего брата. Одна византийская дама, которой Олаф явился во сне, вывела Гаральда из темницы: побуждения ее, конечно, были чище, чем побуждения Спес, освободившей Греттира, но некоторое сходство в обоих рассказах все-таки существует. Получив свободу, Гаральд тотчас бросился к Вэрингам, которые при его входе встали и встретили его приветствиями, потом, по приглашению вождя, схватили оружие и устремились туда, где почивал император Константин, схватили его и вырвали ему оба глаза. Слагатель саги приводит двух скальдов в свидетели своего рассказа и все-таки сам удивляется своему повествованию: «В двух похвалах Гаральду и во многих других стихах, к нему относящихся, упоминается о том, что сам Гаральд ослепил царя греческого, и нет основания отрицать, что ослеплен был именно император, потому что поэты могли бы совершенно спокойно сказать, что это случилось с графом или герцогом, если б они знали это за более истинное; сам Гаральд и те, которые с ним были, так передали событие» [279] (Morkinskinna, Flateyjarbók и один список Heimskringla: см. Antiquites Russes I, 374; II, 55. Scripta Island. VI, 156).
Посмотрим, в чем дело. Что Гаральд, так или иначе, участвовал в ослеплении византийского императора, в том не может быть никакого сомнения. Два современных скальда об этом свидетельствуют. Один из них Торарин, сын Скегги (Thórarinn Skeggiason, упоминаемый у Аре Фроди), есть автор стихов, в которых говорится, что «превосходный воитель (Гаральд) наполнил свои руки докрасна раскаленным угольем (то есть, золотом) земли Греческой, а престолодержатель (= император), пораженный сильной раною, превращен был в совершенного слепца». Еще яснее поэзия Тиодольфа: «Укротитель волчьего голода приказал вырвать тот и другой глаз престолодержателя; тогда поднялось сильное смятение (бунт, возмущение). Князь агденский (Гаральд) наложил позорный знак сильному царю на Востоке, и царь греческий подвергся большому бедствию». Итак, греческий император действительно был ослеплен, но только этим императором никак не мог быть Константин Мономах. Очень хорошо известно всем и каждому, знакомому с /443/ историей, что Константин Мономах сохранил зрение до конца своей жизни и умер спокойно на престоле. Опять является пред нами одна и та же дилемма: или мы должны отбросить прозаический пересказ саги, или признать современных событиям исландских скальдов повинными в самой наглой лжи. Но последнее невозможно, а первое совершенно оправдывается уже самым поздним происхождением саги.
Скальды не говорят, какой именно император был ослеплен. Но таким императором мог быть только Михаил V Калафат, действительно низверженный с престола народным возмущением и потом лишенный зрения самым бесчеловечным образом. Низвержение случилось 20-го апреля 1042 года, а ослепление — 21-го апреля. Само собою разумеется, что вместе с перенесением основного факта от Константина Мономаха на Михаила V, падают и все побочные подробности, передаваемые сагой, разрушается вся экономия ее постройки, окончательно подрывается вся хронология, порядок и связь ее [280] эпизодов. Все это, впрочем, и само по себе крайне шатко. Не говоря о чудесах, совершаемых Олафом, мы были бы поставлены в большое затруднение племянницей Зои Марией, если бы считали сколько-нибудь обязательным для себя верить прозаической поэзии саг. Отец Зои Константин VIII не имел детей мужеского пола, а две сестры Зои были тоже бездетны, как и она сама; старшая даже постриглась еще при отце в монахини. [74] Мария, конечно, упоминается в современной Гаральду византийской истории, но это была мать императора Михаила V, изверженного и ослепленного. Если ее похитил норвежский герой во время Константина IX (сага рассказывает о похищении вслед за ослеплением Мономаха), то нужно подивиться его выбору, потому что это была уже слишком пожилая женщина.
Гораздо поучительнее и любопытнее будет сличение данных, сообщаемых современной поэзией севера, с достоверными фактами византийской истории. Быть может, мы найдем при этом объяснение той роли, какую Гаральд играл в Константинопольском мятеже. Восстание было вызвано привязанностью народа к фамилии Василия II и негодованием против Калафата, который отплатил черной неблагодарностью племяннице /444/ Василия Зое, усыновившей его и возведшей его на престол. Пселл, современник и очевидец, один из секретарей Михаила, стоявший, во время смятения, пред дворцом в толпе народной (histor. р. 92), сообщает драгоценные подробности о том, что происходило на глазах у него. Он говорит, что не только туземное Цареградское население, мелкие купцы и лавочники, поднялись против Калафата, но и чужестранные наемники. Вот в высшей степени важные для нас слова историка: «Даже наемники и союзники, которых привыкли держать при себе (кормить) императоры, — я разумею Тавроскифов, — или другие какие (люди) не могли удержать гнева, но все готовы были положить душу за царицу». Pselli hist. p. 91: Άλλ' οὐδ' ὅσον ξενικόν τε καὶ συμμαχικὸν εἰώ amp;ασι παρατρέϕειν οἱ βασιλεῖς, λέγω δὲ τοὺς περὶ τὸν Ταῦρον Σκύθας, ἤ ἓτεροί τίνες, κατέχειν [281] ἠδύναντο τὰς ὀργάς и т. д. Мы видим:
а) что и наемники, и союзники у Пселла здесь одни и те же Русские, точно так, как в рассказе о русском корпусе, присланном из Киева в 988 году, [75] и
b) далее узнаем, что Русские принимают важное участие в апрельской престолонаследной революции 1042 года.
Перед дворцом императорским Пселл (р. 92) своими глазами видел людей, держащих топоры в руках и потрясающих тяжеложелезными секирами: ὁ μὲν πέλεκυν διηγκαλισμένος, ὁ δὲ ῥομϕαίαν τινὰ κραδαίνων τῇ χειρὶ βαρυσίδηρον. В этих людях многие узнают Варангов, но тогда эти Варанги будут русские Варанги… В самом начале восстания, толпа разломала двери государственной темницы и, убив стражей, освободила узников (Attaliot. р. 15). Усиленная ими, она осадила дворец, и когда опасность сделалась грозно-очевидною, «император боялся выйти вперед, но опасался также и оставаться на одном месте; у него не было союзной силы во дворце, да и призвать ее не было возможно; ибо самые наемники, содержимые (кормимые) во дворцах, — одни были как-то двусмысленны в своем настроении и не совсем слушались приказаний, а другие явным образом стояли на противной стороне и, выломившись (из-под послушания), пристали к толпе». Psell. p. 93 sq.: Συμμαχία τε αὐτῷ οὔτε έν τοῖς βασίλείοις ἦν, οὔτε ἐξην μεταπέμψασθαι καὶ αὐτό γὰρ τὸ παρατρεϕόμενον ἐν ταῖς αὐλαῖς ξενικὸν, οἱ μὲν αμϕίβολοι πως ήσαν ταΐς γνώμαις — οἱ δὲ — ἀπερρωγότες τοῖς πλήθεσι συνερρώγεσαν. — Если за две страницы под наемным войском, содержимым императорами, Пселл разумел Тавроскифов, то и здесь, несомненно, речь идет о них же. Русские составляли при Михаиле V иноземный отряд, охранявший дворец и его священную особу. Часть их отложилась от него, так что император должен был вооружить придворную прислугу (Psell. р. 94) на помощь немногим, оставшимся верными. По словам Кедрина (II, 538 = Скилица) дворец был [282] взят все-таки после упорного сопротивления. «Окружающие императора, разделившись на три части, сильно защищались, и было большое убийство. Говорят, что погибло до 3000 человек» (из толпы большей частью безоружной). Император Михаил успел бежать из дворца на морском судне, но та же самая толпа, в которой были опять люди военной службы (Psell. р. 100), явилась пред Студийским монастырем, где искал убежища уже постригшийся император. Утром 21-го он был ослеплен; варварская казнь была совершена какими-то людьми, которых Пселл называет ιταμούς καὶ θρασεῖς (p. 101), жестокими и смелыми.
