Некоторое время после ухода Бурмина Озерцева сидела в задумчивости. Она вспомнила, как однажды весной в мастерской у Анохина подвыпивший Юрий Пожидаев предлагал познакомить ее с коллекционерами и показать «такие штучки», о которых мало кто знает — хранятся они в «укромных» уголках.
Пожидаев вызывал у Нины чувство неприязни, и она отнеслась к этому разговору как к пустому бахвальству. Но сейчас подумала, что, может быть, Пожидаев действительно знает таких людей. И что за отношения у него с Павлом? Ведь вроде и дружбой не назовешь. Павел явно не расположен к нему, и все же Юрий бывает у него в мастерской, видно, их связывают какие-то общие дела.
Нина внимательно перечитала списки муренинской коллекции. Как же помочь их розыску?.. На днях со знакомым искусствоведом она побывала у коллекционера западной живописи. Какие же у него есть ценные вещи! Многим из них место в музеях, но попадут ли они когда-нибудь туда?!
Надо прикинуть, кого посетить сразу же, и, возможно, разузнать что-нибудь полезное для Бурмина... Вначале навестить коллекционеров, может быть, им известно о вещах из коллекции Муренина — такие сведения передаются от одного к другому. А уж к Пожидаеву съезжу потом — видеть его неприятно... Жаль, что Анохину об этом нельзя рассказать, а то и он мог бы попытаться спросить Пожидаева, не знает ли тот чего...
Нина задумалась: «Павел, Павел, несчастье ты мое...» И ей вспомнилось, как познакомились они с Анохиным.
БОЛЬ МОЯ И РАДОСТЬ
Это было прошлой осенью.
Анохин зашел в художественный комбинат в надежде застать там председателя секции. Его кабинет был закрыт, и Павел заглянул в соседнюю комнату. Там сидела за столом только Нина Ивановна Озерцева. Анохин поздоровался с ней, а она, приветливо улыбнувшись, спросила:
— А что же вы не заходите?
— Увидел, что вы заняты.
— Ну и что же? Это вовсе не срочно. Да заходите же.
Но Павел расценил это приглашение как простую вежливость и подумал, что сидеть возле нее без дела нелепо.
— Спасибо, Нина Ивановна, я ведь жду председателя...
— Должно быть, насчет командировки?
— Какой? Я ничего не знаю.
— Так вас же временно ввели в состав комиссии, у них там не хватает людей, многие уехали. Комиссия вместе с художественным советом едет в Ригу, отобрать работы у латышских художников для нашего комплексного заказа.
— Спасибо. Приятная новость, а то я совсем засиделся, да и у художников Латвии есть чему поучиться. А когда же едут?
— В понедельник. А вы бывали в Риге?
— Нет, все только собирался.
— Значит, вам повезло.
— А вы тоже едете?
— К сожалению, нет.
— Жаль... Но не буду отвлекать вас.
Анохин попрощался и вышел.
С самого утра в день отъезда у Павла было хорошее настроение. Он любил бывать в незнакомых еще местах, новизна обостряла чувства, иногда в таких поездках рождались темы картин...
В поезде, отыскав свое купе и сняв пальто, Анохин вышел в коридор покурить. И там увидел у окна Нину Ивановну. Это было так неожиданно, что Павел вместо приветствия выпалил:
— Как, и вы здесь?!
— Да, тоже еду. Все-таки пришлось послать и меня... Но вы, кажется, не рады? — улыбнулась Нина Ивановна.
— Да нет... что вы... Напротив, я рад!.. Очень... — растерянно уверял ее Павел. В голосе Нины он уловил ласковые нотки, и это приободрило его. А она, взяв его за руку, сказала:
— Пойдемте в соседнее купе, там все наши собрались.
Нина оказалась единственной женщиной в мужской компании, и все старались оказать ей внимание, шутили и всячески развлекали: то и дело раздавались взрывы смеха.
Неожиданно их прервал сердитый пассажир из соседнего купе, напомнив, что время позднее и «надо порядок соблюдать...».
Павел вышел вслед за Ниной в коридор. По правде говоря, ему не хотелось, чтобы Нина ушла сейчас к себе, но понимал, что ей надо отдохнуть.
— Нина Ивановна, доброй ночи. Завтра вам предстоит потрудиться.
— Да, работы у меня будет много. Протоколы, оформление и все организационные дела.
— Я готов вам помогать.
— Нет, благодарю. Что же это, приехать первый раз в такой город и возиться с бумагами? Вы лучше этюды попишите.
— Я взял на всякий случай акварель. Может, наброски удастся сделать...
— Я уверена, увидите Ригу и захотите поработать.. Знаете, Павел Корнеевич, у меня почему-то такое впечатление, что вы живете чересчур замкнуто, отгораживаетесь от людей. И редко участвуете в выставках.
— Это верно. Нести свои работы на совет или выставком для меня просто мука. Пока пишу картину или эскиз, вроде и уверенность есть. А как соберусь показать — сразу сомнения, страх. А насчет замкнутости... таков уж я по натуре. Активности не хватает, это верно. Но первая задача художника — писать хорошие картины... Эх, не то я, не то говорю, но вы, Нина Ивановна, не удивляйтесь. Мне сегодня петь, смеяться хочется, даже стихи вспоминаются лирические... Такое настроение...
— Правда? Люблю, когда люди радуются. А то вы мне казались несколько суровым и угрюмым.
— Я, конечно, далеко не весельчак, не считаю себя и добряком, злости во мне хватает... А вот с вами... С вами мне как-то славно... Вы такая...
— Ну довольно, Павел Корнеевич, очень вас прошу... Ни к чему это...
— Простите. И ради бога, не считайте меня пошляком. Бывают такие минуты, когда хочется высказать сокровенное... Не сердитесь.
— Да я и не сержусь... Заговорились мы с вами, Павел Корнеевич, уже поздно. Доброй ночи. А по Риге мы с вами обязательно походим.
На следующий день на заседании совета вместе с представителем Художественного фонда отбирались работы для художественной лотереи. Было намечено просмотреть все за четыре дня: живопись, графику, произведения прикладного искусства.
После заседания художники разошлись, а Нина предложила Анохину погулять по городу.
Вечер был мягкий, приятный, несмотря на туман. Они пошли старинными кварталами. В эти часы людей на улицах было мало. Нина и Павел то останавливались у какого-нибудь дома времен средневековья и с интересом разглядывали его фасад, а то их внимание привлекал кованый фонарь, четко проступавший на фоне еще светлого неба... Обоих захватило очарование старины. И эта общность ощущений невольно сближала их.
Подошли к Домскому собору. Он был закрыт. Павел взял Нину за руку, и они не спеша пошли дальше. Было радостно и тревожно. В сквере сели на скамью. Нина чувствовала: что-то должно было вот-вот произойти. Молчание становилось тягостным, и она первая нарушила его:
— Павел Корнеевич, а ведь вы еще совсем недавно избегали меня...
— Никогда.
— Как же, вспомните. Я должна была побывать в вашей мастерской, и вас предупредили об этом, а вы ушли как раз в это время. Как это понимать? Конечно, я после этого не пыталась больше навестить вас.
— Не стану отрицать, я и в самом деле почему-то боялся этого визита. Даже не могу объяснить... Но теперь-то вы придете?.. Скажите же, Нина...
Павел взял ее за плечи, приблизил к ней лицо, и она безотчетным движением вдруг прижалась к нему.
На другой день Павел проснулся с радостным ожиданием встречи с Ниной. Его радовало и то, что не надо противиться нахлынувшему чувству.
Павел спустился в вестибюль гостиницы, где был назначен сбор, и сразу же увидел Нину. Он подошел к ней. Шепнул едва слышно:
— С добрым утром, радость моя...
Он смотрел на Нину, и так мило было ему и ее порозовевшее от его слов лицо, и доверчивое движение, каким она протянула руку, дав задержать ее дольше обычного. Ему так хотелось сказать ей что-то особенно приятное, ласковое, но он не мог найти нужные слова, а те, что приходили на ум, казались избитыми, неспособными выразить его чувства.
Наконец все собрались и направились к автобусу, и тут к ним подошла служащая гостиницы:
