– Почему ты ничего не делаешь? Я недостаточно волную тебя?

Юноша смущенно пробормотал:

– О, Марта, Марта, ты самая волнующая женщина в мире. Ты прекрасна, как Ева в соборе, и желанна, как греческая богиня. Это все возбуждение, пойми же.

– Да ты трепач! – Марта рассмеялась и с улыбкой спросила: – Ты еще ни разу не делал этого с женщиной?

Леберехт помотал головой. Он стеснялся, ведь в восемнадцать лет ему уже давно следовало бы посвятить себя в радости любви с помощью какой-нибудь пожилой проститутки. Но все мрачные мысли исчезли в одно мгновение, когда Марта взяла его руки и прижала к своим большим грудям. Какими теплыми, мягкими и податливыми были они, как они подрагивали в его ладонях!

Пока Леберехт, позабывший обо всех молитвах и в бурном ликовании готовый запеть благостное Te Deum или Alleluja, предавался экстазу от сладчайшего груза, который когда-либо несли его ладони, член его, накаленный до предела, безо всяких усилий прокладывал себе путь, а тело напряглось и выгнулось, словно арка моста.

Марта же испустила счастливый вскрик и, крепко вцепившись в длинные волосы юноши, начала танцевать на его теле. Леберехт уже не видел, что происходит вокруг него, ибо закрыл глаза. Сладострастная дрожь, сотрясавшая его тело, отнимала у него разум. Чувствуя ее губы своими губами, ее язык – своим языком, он не заметил, как дал унести себя мощному урагану. Наверное, именно таким и должно быть вечное блаженство, какое он знал из проповедей!

Когда же юноша вновь пришел в себя, улыбающаяся Марта возвышалась над ним, подобно сфинксу. Ее яростные движения пошли на убыль, как волны, накатывающиеся на берег моря. Леберехт увидел, как по щекам ее бегут слезы. Она заметила его вопросительный взгляд и объяснила:

– Пойми меня правильно. Слишком много времени прошло с тех пор, как я любила мужчину так, как сейчас люблю тебя. У меня такое ощущение, будто все это происходит со мной впервые.

В своей беспомощности Леберехт схватил руку Марты и покрыл ее поцелуями.

– Боже мой, – запинаясь, пробормотал он, – что это было?

Тут уж Марта рассмеялась.

– Что это было? Ты спрашиваешь всерьез? Два любящих человека подарили друг другу свою любовь. Понимаешь? Я люблю тебя!

Леберехт прикрыл ладонью ее рот.

– Не так громко! Ты забываешься! – Никогда прежде он не слышал из уст женщины этих слов: «Я люблю тебя». И только теперь, в это мгновение, он осознал, что произошло. Он не осмеливался думать о том, что будет завтра, а о дальнейшем тем более.

– Это грешная любовь, – произнес он чуть слышно, – это против естества и накличет инквизитора.

– Ты не любишь меня? – вспыхнула Марта.

– Что ты! – возразил Леберехт. – Я люблю тебя больше, чем Мадонну. Но это против природы! Бог никогда не простит нас. – Едва он договорил, как до него дошла абсурдность ситуации: Марта, такая набожная, казалось, не испытывала никаких сомнений по поводу своей греховности, в то время как он, вольнодумец, мучится от угрызений совести и терзается опасениями, словно кающийся грешник.

Марта прильнула к Леберехту и теперь смотрела прямо ему в лицо.

– Может ли Бог запрещать любовь двух людей? – спросила она, и глаза ее ярко сверкнули, как драгоценные камни.

Леберехт молча обхватил Марту обеими руками, и она добавила:

– Впрочем, у любви собственные законы. Я не могу сказать, что не люблю тебя, если на самом деле я тебя люблю. Ты можешь отречься от отца, матери и от своего лучшего друга, но невозможно отречься от любви. Значит, ты отрекаешься?

– О нет! – смеясь, воскликнул Леберехт. Ему приходилось следить за собой, чтобы от содроганий его тела Марта не упала с него.

– Если любовь – это счастье и удовлетворение, то сегодня, в день Богоявления, я встретил любовь.

Они посмеялись над своими патетическими словами, а потом просто лежали и молчали, каждый – с ощущением счастья от близости другого, пока громкий шорох в доме не вспугнул их.

– Если хозяин застигнет нас, он убьет обоих! – прошептал Леберехт.

– Не бойся! Уже пятнадцать лет прошло с тех пор, как Генрих в последний раз входил в эту комнату. С чего бы ему делать это именно сегодня?

Леберехт кивнул, хотя не сразу понял, что хотела сказать Марта. Но потом он начал считать и обнаружил, что Марте – при условии, что Кристоф находится в том же возрасте, что и он, – должно быть тридцать четыре года.

«Слава Господу, – подумал Леберехт, – она уже зрелая женщина, но тело у нее, как у молодой, и я люблю ее, я желаю ее, и я не променял бы ее на вечную жизнь в раю». Да, ему самому еще не было и восемнадцати, но что значило это различие, когда они лежали в объятиях друг друга?

– Думаешь о моем возрасте?

Леберехт ужаснулся. Марта, похоже, прочитала его самые сокровенные мысли.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – поспешно ответил он. – Я думаю, что это вообще не играет роли. Ты ведь тоже могла бы назвать меня молокососом, который недостоин твоей любви. Кроме того, ты умеешь так ублажить молодого человека, что ему отказывают и слух, и зрение и он желал бы, чтобы женщина в его постели была бы на пару лет старше и поспокойнее.

– Значит, я оказалась слишком буйной для тебя?

– Ах, Марта. Я хотел бы, чтобы между нами так было всегда.

Он еще говорил, когда Марта затушила пальцами маленькую масляную лампу, лившую теплый свет с табурета, стоявшего рядом с кроватью.

– Тихо!

Теперь и Леберехт услышал шаги на лестничной площадке. Сквозь окна проникал лунный свет, и поэтому он смог без приключений на цыпочках прокрасться к двери и прислушаться. Он не осмеливался дышать, поскольку с другой стороны двери явственно слышалось дыхание неизвестного. Бесконечно тянулись минуты, но ничего не происходило. Затем шаги удалились по лестнице на верхний этаж.

Когда после ночи любви Леберехт ранним утром проскользнул в свою комнатку, уже ворковали голуби и щебетали на кровлях воробьи. Ночь с Мартой, его приемной матерью, разожгла в нем огонь. Его поступь была легкой, как будто он шел по облакам, а душа радостно пела. Мысль о том, что он обладает такой женщиной, как Марта, вызывала у Леберехта головокружение, и походка его напоминала пошатывание блаженствующего фавна. Прошлое казалось далеким, ужасные переживания словно стерлись из памяти. Леберехт никогда бы не поверил, что ужасные сцены инквизиции, которые ежедневно, как наяву, вставали у него перед глазами, и мрачные мысли, связанные с поисками Софи, которые мучили его подобно нестерпимой боли, могли так быстро забыться.

Несмотря на избыток чувств, Леберехт все же заметил, что зловещий посетитель, навестивший его каморку прошлой ночью, перерыл все вещи. Но поскольку ничего из его скудных пожитков не пропало и даже монеты в сундуке остались лежать нетронутыми, Леберехт больше не придавал значения этому происшествию и обратился к более приятным мыслям.

Есть люди, которые не в состоянии дать отчет за десятилетия своей жизни, поскольку они не знают об этом времени ничего иного, кроме того, что они ели, пили, исполняли свою работу и за кружкой обсуждали разные сплетни с соседями и людьми своего круга. К Леберехту Хаманну, каменотесу из собора, это не имело никакого отношения. Во-первых, он уже юношей узнал о жизни куда больше, чем доверяют ушам исповедника в Страстную Седмицу, а во-вторых, он шел по жизни с широко открытыми глазами. Что касается важных событий и мыслей, то Леберехт поверял их сшитому им самим дневнику из обтрепанной пожелтевшей бумаги, которую получил в подарок от печатника с того берега реки.

Если раньше Леберехт фиксировал лишь происшествия, которые казались ему ценными как воспоминание, то с той ночи, когда он лежал в объятиях Марты, он записывал и свои мысли, планы и мечты, а подчас строил воздушные замки на окутанной голубой дымкой горе будущего.

Много времени должно было пройти прежде, чем он, освещенный солнцем счастья, набрался мужества и навестил место работы своего отца в Михельсберге. Могила Адама Фридриха Хаманна была занята другим; ни крест, ни доска не напоминали о его земном существовании.