Силки ответил не сразу. Он перевернул открытку, взглянул на текст и покачал головой.

— Бессмыслица какая-то, — невнятно прошептал он, — Хм, отправлено из Марстауна. Мы проторчали там три дня на прошлой неделе.

Он вернул мне открытку.

— Никогда ее раньше в глаза не видел. Забавно.

Это прозвучало убедительно. Я взял карточку и вопросительно посмотрел на кота. Но тот уже потерял ко мне всякий интерес. Пока мы разбирались с открыткой, он развернулся и взобрался обратно на помост. Устроился в кресле, зевнул и закрыл глаза.

И это, собственно, все, что произошло. Мы вышли на улицу и распрощались с Силки. Позднее, по пути домой, этот эпизод казался еще более непонятным, чем в цирке.

Не знаю, как долго я спал, пока вдруг не проснулся. Перевернулся на другой бок, намереваясь заснуть опять, но случайно заметил, что в комнате горит свет. Испугавшись, я поднялся.

В кресле в трех футах от меня сидел кот.

Стояла мертвая тишина. Я не мог произнести ни слова. В памяти всплыло услышанное в цирке: «Не опасен!» Однако в тот момент я этому не очень верил.

Уже третий раз этот зверь приходит сюда. Из них дважды — чтобы оставить записки. Мысленно я постарался прочесть их текст. «Кот хочет поговорить с вами!» Неужели это существо может говорить?

Кот сидел спокойно, не двигаясь, что в конце концов придало мне решимости. Набравшись храбрости, я разлепил губы:

— Вы можете говорить?

Он шевельнулся, медленно и осторожно поднял руку, как бы не желая испугать меня, и указал на ночной столик, стоящий у кровати. Глазами я проследил за его пальцем. Под лампой стоял какой-то аппарат, из которого неожиданно для меня раздался голос:

— Мое тело устроено так, что я не могу издавать звуков, соответствующих человеческой речи, но сами слышите, этот прибор — превосходный посредник.

Должен вам сказать, что я едва не подпрыгнул. Мне казалось, что шарики закатываются за ролики, и только по мере того, как я осознал, что все стихло и мне ничто не угрожает, я понемногу пришел в себя. Не знаю, почему я решил тогда, что эта его способность говорить с помощью механического устройства может быть опасной для меня. Но решил я именно так.

Полагаю, что в действительности это было нечто вроде ментального шока. Мозг отказывался принимать реальность такой, какой она оказалась. Прежде чем я снова смог ясно рассуждать, из аппарата на столе донеслось:

— Передача мыслей с помощью электронных устройств основана на ритмическом использовании энергии мозга.

Это утверждение взволновало меня. В свое время я читал много работ по этой теме, начиная с отчетов профессора Ханса Бергера за 1929 год об исследовании ритмов мозга. Заявление кота не вполне соответствовало современным научным представлениям по этому вопросу.

— Разве его энергия потенциально не слишком мала? — спросил я. — И кроме того, ваши глаза постоянно открыты, что подавляет ритмическую активность мозга. В действительности столь большая часть коры головного мозга принадлежит зрительным центрам, что при открытых глазах не определяется никакая ритмика.

Тогда мне не пришло в голову, но теперь я понимаю, что отвлек кота от его истинной цели.

— А какие проводились измерения? — спросил он. Даже через это своеобразное «радио» было слышно, что он заинтересован.

— Фотоэлектрические ячейки, — ответил я, — регистрируют целых пятьдесят микровольт (или что-то около этого, если быть более точным), в основном в активных областях мозга. Вы знаете, что такое микровольт?

Кот кивнул и через мгновение проговорил:

— Чтобы не пугать вас, я не скажу, какой поток энергии генерирует мой мозг, но и это не потолок. Я всего лишь студент, путешествующий по Галактике. Так сказать, поездка после окончания учебы. Знаете, у нас есть определенные правила… — Он замолчал. — Вы, кажется, хотели что-то сказать?

Я сидел онемевший, ошеломленный. Затем тихо произнес:

— Вы сказали… Галактика?

— Да, это так.

— Н-но разве такое путешествие не занимает многие годы?

Мой мозг напрягся, пытаясь схватить, понять смысл сказанного.

— Мое путешествие продлится более тысячи ваших лет, — спокойно продолжил кот.

— Вы бессмертны?

— О нет.

Тут я замолк. Не мог произнести ни звука. Я сидел как бы с выключенным сознанием, слушая дальнейший рассказ этого удивительного существа.

— По правилам нашего студенческого братства, прежде чем покинуть планету, мы должны рассказать о себе одному ее обитателю. А потом мы забираем с собой какой-нибудь сувенир на память о существующей здесь цивилизации. Интересно, что бы вы посоветовали взять в качестве сувенира о Земле? Это может быть все, что угодно, лишь бы в наибольшей степени отражало основные качества человеческой расы.

Вопрос охладил меня. В голове перестала крутиться чехарда сумасшедшего напряжения, сменяемого полнейшей пустотой. Я явно почувствовал себя лучше. Устроившись поудобнее и задумчиво потирая щеку, я искренне надеялся, что произвожу впечатление человека, к чьему мнению стоит прислушаться.

Но тут меня охватило чувство бесконечной растерянности. Оно посещало меня и раньше, но теперь, перед необходимостью принять решение, мне стало казаться, что люди — чрезвычайно сложные существа. Как можно взять какую-то одну грань и сказать: «Это человек!» или «Это представляет человечество»? Я спросил:

— Произведение искусства, научный труд или просто статью — тоже можно?

— Все, что хотите.

Мне стало страшно интересно. Все мое существо активно впитывало необыкновенность происходящего. Казалось чрезвычайно важным, чтобы великая раса, способная пересекать Галактику из конца в конец, получила верное представление о человеческой цивилизации. Я сам поразился, когда наконец натолкнулся на ответ, поиски которого заняли у меня столько времени. Но в тот момент, когда я его нашел, я знал: это то!

— Человек — прежде всего существо религиозное, — сказал я. — Со времен весьма и весьма отдаленных, о которых не осталось никаких письменных свидетельств, ему необходима была вера во что-либо. Сначала он полностью отдавался природным богам, типа рек, ураганов, растений; затем его боги стали невидимыми, а теперь понемногу опять оживают. Экономическая система, наука — что угодно. Главное, что человек поклоняется этому, невзирая ни на какие причины, другими словами, чисто религиозно.

Я закончил с тихим удовлетворением:

— То, что вам надо, — выполненная из прочного металла скульптура человека с запрокинутой назад головой, поднятыми к небу руками и восхищенным выражением лица. И надпись у основания: «Верую».

Я чувствовал, что кот смотрит на меня в упор.

— Очень интересно, — сказал он в конце концов. — Мне кажется, вы были близки к настоящему ответу, но все-таки не нашли его.

Он встал.

— А теперь я хочу, чтобы вы поехали со мной.

— А?

— Пожалуйста, одевайтесь.

Это было сказано очень просто, без всяких эмоций. Страх, сидевший глубоко внутри меня, на мгновение вернулся — подобно костру, в который подбросили сухих веток.

Я вел машину. Кот сидел рядом. Ночь выдалась прохладной и освежающей, но темной. Из-за стремительно бежавших облаков время от времени выглядывал диск луны. Иногда сквозь темное синее небо просачивались проблески звезд. Мысль о том, что откуда-то сверху спустилось на Землю это существо, смягчала мое напряжение. Наконец я отважился спросить:

— Ваш народ намного опередил нас в понимании глубинного смысла бытия?

Это прозвучало скучно и как-то по-академически. Я быстро добавил:

— Надеюсь, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов?

Опять вышло не так. В отчаянии от того, что провороню этот шанс, выпавший человечеству раз за многие столетия, я молча проклинал свою профессорскую выучку, из-за которой каждое слово звучало сухо и пусто. Наконец я процедил:

— А открытку вы послали?

— Да.

Устройство, лежащее на коленях у кота, выдавало звуки — тихие, но четкие.