И они посмотрели друг в друга напряженно-потаенными, максималистскими глазами. Был первый день весны. В воздухе лучилась тревожная, призрачная надежда.
В городе начинала буянить весна. Изумрудная дымка обволакивала деревья. На домах веяли майские стяги. Темнела в бетонных берегах наполненная река. В парке популярными песнями гремел репродуктор.
Маша курила на балконе. Смотрела в парк. Парк наполнялся отдыхающей публикой. Пестрели обновленные краской аттракционы. Лодки Чертова колеса тоже были выкрашены в вульгарно яркие цвета.
На балкон выбрался муж; был в старом, обвислом трико.
— Ты много куришь, Машенька!
— Я знаю, — ответила.
Муж взялся за старенький, попорченный дождем и снегом столик, потащил его к стене.
— Ты последнее время чем-то озабочена. Что-то случилось?
— А что такое? — спокойно спросила.
— У тебя так часто меняется настроение. — Установил столик между перилами и стеной.
— Странно-странно, — курила. — Что же ты раньше этого не замечал?
— Что? — спросил муж. — Наверное, ты устала?
— Устала-устала, — усмехнулась Маша. — Что ты делаешь?
Муж переступал через высокий порог; уходил в комнату.
— Да лыжи… надо повесить… мешают… под ногами…
Маша смотрела на парк. Вдруг заметила: дрогнуло Чертово колесо, качнулись его лодки; затем снова замерло. Маша со странной страстью следила за изменениями, которые происходили там, за рекой.
Неприятный деревянный стук заставил ее оглянуться. Муж втаскивал громоздкие, нелепые лыжи, свои и сына.
— Помоги, — попросил. — Будь добра… — Прислонил лыжи к перилам, начал взбираться на столик. — Как бы не улететь…
— Такие, как Ты, не летают, — усмехнулась Мария, но смотрела в спину мужа жестким взглядом. Тот крепил лыжу на высокой ржавой скобе, тянулся; из трико свешивалась жирноватая складка живота.
Маша перевела взгляд на парк. Чертово колесо крутилось. Медленно, тяжело, неповоротливо, но плыли по майскому воздуху его лодки. Маша оскалилась в победной улыбке.
— Ты чего? — Вопрос мужа — как удар. — Давай лыжу-то.
— Смотри, — сказала резким, пугающим голосом, ткнула лыжей в сторону парка.
Муж непроизвольно оглянулся, качнулся на столике. Быстрый и решительный толчок лыжей в обрюзгший бок — и он, давно обреченный, тряпично взмахнув руками, пропал. И туда, куда он пропал, Мария швырнула и лыжу. И смотрела-смотрела-смотрела странным, маниакальным взглядом на Чертово колесо. Оно было в безостановочном, победном движении.
Изумрудная дымка обволакивала деревья. Темнела река. В парке гремел репродуктор популярными песнями. Гуляли отдыхающие. Работали аттракционы. Женщина на балконе развешивала мокрое, липкое белье. Потом, взглянув на парк, вернулась в комнату.
— Чтобы у них уши повяли…
— Что такое? — спросил Павел, листая новый журнал по своей специальности.
— Сезон открыли в парке… Закаруселили…
— Да? — заинтересовался Павел, поднялся с кресла, пошел на балкон.
Закурил. Смотрел сквозь прорези мокрого белья на парк. Неотвратимо и победно крутилось Чертово колесо. Лодки летали в светло-синем, свободном небесном пространстве.
— Павлуша! Я стираю-стираю, а ты коптишь. — Голос жены — как удар.
— Да-да, — поспешно загасил слюной сигарету.
— К тебе там пришли…
— Кто? — удивился.
— Да что-то с соседом, — показала глазами себе под ноги. — Допился… любитель…
Павел направился в коридор, жена остановила его.
— Я подремлю… устала… Ключи возьми…
— Да-да. — Вышел в прихожую. В дверях стоял, маясь, моложавый человек в кожаной куртке. — Минутку-минутку. — Искал ключи, нашел их, зазвенел, как бубенчиками. — Ну, что случилось?
— Не знаю, — пожал плечами моложавый человек. — Чего-то у дядьки живот…
— Племянник? — закрывал дверь. Хруст ключа в скважине.
— Да, приехал вот я…
— Пошли-поехали…
Быстро спустились по лестнице. Дверь в квартиру была открыта. Сосед-автолюбитель грузно лежал на диване, стонал. Павел задрал ему майку, принялся мять живот, прислушиваясь к больному организму. Сосед ойкал.
— Павлушенька, ты? Вот… доносился… как дурак с торбой!
— Спокойно-спокойно, ничего… — Оглянулся на племянника: — Ноль три!
— Боже мой! — испугался сосед. — Что же это у меня, Паша?!
— Пока ничего. Грыжа. Всем грыжам грыжа…
— Я вызвал, — появился из коридора племянник.
— Прекрасно! — улыбнулся Павел. — Все будет тип-топ… Еще в гонках… Я покурю… на балконе?…
— Э… э… там бензин, — простонал сосед.
— Да-да, — вспомнил Павел. — Тогда на кухне…
Стоял у кухонного окна, смотрел сквозь пыльное стекло на парк. Крутилось-крутилось-крутилось Чертово колесо как знак необратимых изменений.
Появился племянник, тоже закурил, пошутил неловко:
— Будет жить?
— Все будем жить, — усмехнулся. — Но с ним надо…
— Конечно-конечно… Только он ждет звонка… там тачку…
— Я подежурю… в смысле…
Бесцеремонно затрещал звонок в коридоре. Забухали ботинки, ударились о шкаф носилки, кто-то ругнулся.
— Узнаю родную медицину, — и вместе с племянником отправился встречать гвардии рядовых службы «03».
Потом смотрел с балкона, как выносят тяжелые носилки из подъезда, как торопливо отъезжает карета «скорой помощи»… Перевел взгляд на парк; там по-прежнему гремел радиорепродуктор популярными песнями и по-прежнему крутилось Чертово колесо.
Павел странным, маниакальным взглядом всматривался в манящую даль, где безостановочно и победно работали необратимые механизмы жизни-смерти.
Машинально вытащил пачку сигарет, спички… Хотел закурить, но, меняясь в лице, оглянулся… Огромная, двухсотлитровая бензиновая бомба стояла в углу, накрытая старым байковым одеялом. Рядом — канистра.
Павел медленно приподнял голову на свой балкон, пожевал губами в задумчивости. Потом, словно решившись, резким движением сорвал байковое одеяло с бочки. Отвернул крышку. Присел перед канистрой, взболтнул ее, распечатал… Пятясь задом, проложил бензиновую дорожку от бочки в коридор. Вернул канистру на место. Мельком взглянул в сторону парка. Потом потоптался в сумрачном коридоре. Курил, пряча лицо в тени. Наконец сигарета вспыхнула сигнальным огоньком у его лица… И он ее бросил на дорожку смерти… Она вспыхнула веселым, синим пламенем, целенаправленно набегая стремительным огнем к балкону…
Павел сбегал по лестнице… 9-й этаж… 8-й этаж… 7-й этаж… 6-й этаж… 5-й этаж… когда мирный дом содрогнулся от чудовищного, неистового взрыва.
Лопнул разноцветный детский шарик; ребенок обиделся, захныкал. Бабушка утешала. Маша улыбнулась, вытащила из сумочки маску — очки с бульбой-носом, протянула… Мальчик замолчал, смотрел.
— Спасибо-спасибо, — застеснялась бабушка. — Он еще мал… Сейчас будет тебе шарик…
Мария стояла у касс ЦПКиО. Многочисленная, праздничная, шумная (много детей) толпа текла с моста, образовывая у касс бестолковые заводи очередей.
У входа в парк митинговала агрессивная группа людей с рдеющими стягами. Хрипел мегафон:
— Долой!.. На рельсы!.. Хватит пить нашу кровушку!.. Предатели!.. Родина в опасности!.. Обнищание масс!.. Позор временщикам!..
Маша засмотрелась на митинг, потом услышала за спиной:
— Девушка, разрешите познакомиться… Кажется, где-то мы уже виделись?…
Благоухал букет роз в руках Павла.
— Я на улице не знакомлюсь, — улыбнулась. — С женатыми мужчинами.
— А вы разве не замужем?
— Нет, я одна, — ответила серьезно. — Теперь я одна…
— И я теперь один… Смею вас уверить… — Да?
— Да! — твердо ответил.
Они посмотрели друг на друга. Она взяла букет роз из его рук, понюхала; взглянула поверх пурпурных, как кровь, цветов, сказала:
— Спасибо.
Они шли по шумному, ранне цветущему, праздничному парку; были радостны и беспечны. Бушевала водная стихия фонтанов, визжали, смеялись, кричали дети и взрослые на аттракционах, по реке плыли первые прогулочные пароходы, гремел репродуктор популярными песнями.
