— Да нет, я и это знаю. Приятель Шишкина, Савицкий пошутил.

— Савицкий, говорите? Он плохой человек.

— Не знаю, не общалась.

— Так вот, недавно я поняла, что может меня полностью вылечить. Это то, если вот этот художник нарисует такую же картину, но только без медведей. — А почему это вам поможет?

— Я этого не знаю, я это чувствую. И еще там должна быть березка среди этих елок.

— Не думаю, чтобы береза там смогла вырасти, для нее там очень плохие условия.

— Не важно, она должна там быть. Но для того чтобы он это сделал, я должна попросить его об этом, и я смогу хорошо заплатить. Владислав и Вадик обещали мне, что познакомят меня с ним, но только они просят за это очень большие деньги. Очень большие. Практически они хотят получить все, что у меня есть, за эту картину. И я согласилась, потому что никакие деньги не нужны, ничто не нужно, только бы не было этих постоянных страхов, вы не можете себе представить, какими они могут быть, нет, страх — ничто по сравнению с тем, что иногда я чувствую. Когда приходит ужас (она это так произнесла, будто «ужас» — имя какого-то живого существа), — меньшее, чем можно назвать мои ощущения, мое состояние, которое у меня возникает временами. О картине, от которой мне может стать еще хуже, я не буду говорить, достаточно того, что я сказала об этом Владиславу. Нет, не подумайте, что он меня этим шантажировал, но иногда он так глупо шутил по этому поводу, он, например, мог сказать, что вдруг он перепутает, какая именно картина должна мне помочь, и закажет другую.

Да, шутка совсем безобидная, подумала я, такой утонченный садизм, от которого ему двойная польза: и удовольствие садиста, и больше денег можно получить.

— А вот эту картину, — я указала на ту, которую видела У Мишель, — вам тоже Владислав принес?

— Да, я же сказала, как и все остальные.

Странно, а из разговора Владислава и Вадика, который я подслушала здесь же, в этом доме, получалось, что они не виноваты в смерти Мишель. Хотя Владислав как-то странно отвечал на вопросы Вадика. Сейчас я вспомнила это, и мне теперь понятно, что если и не Владислав виноват в том, что Мишель умерла, то он знает, точнее, знал, кто это сделал. А про Олю говорил просто так этому дурачку Вадику. Наверное, он и картину без него продал Галине, а так бы Вадик спросил у него, как он ее достал. А может, и спрашивал, и Владислав как-нибудь ему объяснил, но только если у них и был такой разговор, то без меня.

— Так вы поможете мне найти этого художника? Он и вашему приятелю поможет, — уже уговаривала меня Галина. — А мне с ним нужно поговорить без посредников. — Я вам заплачу за это.

Я бы сама отдала что угодно, только бы мне узнать, где он сейчас, этот художник.

— Но почему Владислав вас с ним не познакомил? — спросила я.

— Господи, я же вам объясняю — он хотел получить все мои деньги, они считают меня за сумасшедшую, а я не сумасшедшая, я просто боюсь, меня мучают страхи, и уж я не дура. Он не хотел меня с ним знакомить, потому что понимал, что тогда бы я заплатила не ему, а этому художнику, и он требовал, чтобы я дала ему деньги, а он, как посредник, договорился бы с этим художником. Но я ведь понимаю, что я могла отдать ему деньги и на этом бы все и закончилось.

Мне нужно найти этого художника. Вы мне поможете? — снова спросила она и снова добавила:

— Он и вашему приятелю поможет.

— Да, конечно, — согласилась я, — я, конечно, вам помогу. А заодно и себе, — прибавила я искренне.

— Только это будет нашим с вами секретом, — предупредила она меня. — Владиславу ничего не говорите. А я вас отблагодарю.

— Это будет лишним, мы просто поможем друг другу.

Так где его можно найти?

— Я не знаю, — сказала она. — Я же вам сказала, Владислав скрывает это от меня.

Да, она это говорила, только мне от этого повторения не легче, а даже наоборот, потому что приятная весть не становится приятнее сколько раз ее не повторяй, а вот что-то нехорошее начинает от повторений угнетать еще сильнее.

— Но хоть что-то вы знаете?

— Да. Я слышала из разговора Владислава с Вадиком, что у него есть девушка, ее зовут, кажется, Мурка. — Она тихо засмеялась. — Очень неплохое имя для работы на сцене.

Если на сцене драматического театра, то сомневаюсь, подумала я, но спорить не стала.

— Ну а еще что-то, больше ничего вы не слышали, не поняли из их разговоров?

— Да я и это случайно услышала. Они при мне ничего такого не говорили, что бы могло натолкнуть на то, чтобы найти как-то его. Хотя нет, подождите, они упоминали какого-то Феликса, тоже, наверное, прозвище. Но только с ним, если я правильно поняла, связано обратное.

— В каком смысле обратное?

— В том, что он чем-то им мешает. Да, и еще о какой-то женщине говорили. Между нами, я вам скажу, эта женщина была их любовницей. Они вдвоем вместе с ней спали, у нее какие-то странные сексуальные вкусы — спать с гомосексуалистами.

А у самой Галины, у нее это, значит, не странный вкус.

Но только я так подумала, она меня сразу успокоила:

— Только не думайте подобного обо мне. Для меня Вадик, он как сын, и это совсем другое.

— Так при чем здесь эта женщина?

— Насколько я поняла, у нее были какие-то свои планы относительно этого художника.

— Какие планы?

— Не знаю. Похоже было даже на то, что она в него влюблена.

— Влюблена?!

— Мне так показалось из их разговоров.

Женщина, которая спит и с Вадиком и с Владиславом одновременно и которая влюблена в Сергея. А не Мишель ли это была? Они ведь тогда вдвоем к ней приезжали.

— А не могла быть этой женщиной Мишель? — спросила я.

— А знаете, — подумав, сказала Галина, — очень возможно. И даже скорее всего именно так, — сказала она почти убежденно, и тут же ей в голову пришла еще одна мысль:

— Да, я почти уверена еще в одном: эта женщина спит и с тем, кого называли Феликсом. И я думаю, это могла быть только моя сестра — Мишель. Это очень на нее похоже, ей всегда было всего мало, особенно мужчин, она даже с моим мужем спала.

Нет, всему этому доверять нельзя, во всяком случае про Сережку, — она ненавидела свою сестру за то, что та отбила у нее мужа, и готова теперь навесить на нее все, что только можно: и любовников гомосексуалистов, и Феликса, и еще и Сергея. А хотя.., но если у Сережки правда с ней что-то было, то он последняя сволочь. Ладно, это все потом.

— А еще что-нибудь, кроме интимной жизни вашей сестры?

— Больше ничего не знаю. Разве только… Почему-то у меня в голове все время крутится какой-то загородный особняк. Не знаю почему, но как-то у меня все это связано и с художником, и с этой женщиной, и с картинами. Почему — я не знаю. А может, это мое подсознание, как-нибудь на астральном уровне что-то улавливает.

Ну вот, только мистики мне и не хватало. Хорошо, что Галине в голову не приходят разные инопланетяне, какая-нибудь новая Венера или старая, которая вернулась на землю и снова начала соблазнять всех подряд мужиков, начиная с ее мужа. Хотя нег, ее мужа соблазнила Мишель.

Я поняла, что больше я ничего здесь не узнаю. Да я и не узнала ничего. Нет, узнала — Феликс. Значит, он связан как-то со всем. И ведь он смог убежать, когда в квартиру ворвались те четверо. А может, это и не он убежал, может, убежал Владислав или Вадик?

— Мне пора, — сказала я Галине.

— Да, конечно. Но мы с вами договорились? Если вы сможете найти этого художника, вы поговорите с ним, вы сможете привезти его ко мне, скажите, что я очень хорошо заплачу ему. И вам тоже.

— Конечно, не беспокойтесь, — пообещала я.

Мы пошли обратно по лестнице вверх из этой галереи, составленной из Сережкиных картин.

Потом я попрощалась с Галиной и вышла на улицу. Я почувствовала себя как Эвридика, которая выбралась наконец на свободу, вот только Орфей где-то там застрял, потому что я сделала какую-то глупость. Я перепутала? Все наоборот? Но это не имеет значения, могло быть и так.