На этом месте фантаст прервал Пашу:

– Вот видишь, я прав, тут дальше про меня. Это, парень, надо сжечь. Дочитай, конечно, если хочешь.

– А ты отвозил коньяк Сушкину?

– Вечно его Иваныч баловал. Работать-то он не очень, все больше фантастика, – вставил другой могильщик.

– Да, отвез. Тогда же никакой доставки не было. Хочешь чего-то отвезти, вези сам.

– Ну и как Сушкин?

– Да я его только и видел раз. Живым. А так еще в кино. «Малина зеленая». Классный фильм, я его раз сто смотрел. Только неправда там все, конечно. «Здрасте, – говорю, – я от Иваныча». Он говорит: «От какого такого Иваныча?» Я говорю: «От директора Спасо-Преганьковского». Тот говорит: «Рано что-то с Преганек за мной приехали». А я говорю: «Подарок вам». Взял он его, похвалил Иваныча – вот и все.

– Что, и не угостил? – спросил Паша.

– Колись, пили коньяк? Теперь-то все равно, столько времени прошло.

– Да я же за рулем, мне же еще обратно через всю Россию ехать!

– Прямо сразу в обратный путь, и не заночевал даже! Кому ты врешь!

– Ну, было. Он же, Сушкин, не пил один. А я страшно коньяк люблю, это прямо наркотик для меня. Как вижу хороший коньяк, так меня прямо трясет!

– Все вы, писатели, такие, подавай вам коньяк!

– Нет, Сушкин не такой был, он простую водку больше уважал, он ведь из Сибири.

– А ты откуда знаешь?

– Да когда мы с ним сели, он, оказывается, уже хороший был.

– Сильно выпимши?

– Сказал же, хороший. Они там с актерами жахнули после съемок.

– Ну и что в оконцовке?

– А чего? Умер. Обпился.

– Стало быть, ты и есть смерть Сушкина! А Иваныч себя до конца дней казнил, что это он виноват.

– Я-то при чем? Просто коньячку захотелось!

– Точно ты шпион, не зря тебя засадили!

– А мне говорили, что Сушкин погиб на съемках, – сказал Паша, чтобы отвлечь могильщиков от глупой ссоры.

– Погиб, это точно. Я сам там был и могу подтвердить. Обожрался.

– Не надо так о покойнике. Сам знаешь, у нас не положено. Еще Иваныч всегда учил: о мертвом или хорошо, или ничего.

– Ладно, некогда тут рассиживаться, посмотри, что там дальше, и сожги.

Паша поднял глаза на следующую страницу:

«…И вот после ссоры с тобой меня понесло. Возомнил себя богом. Решил, что сам могу решать, кому пора ко мне на кладбище. Этому журналюге с бомбой в портфеле или бандиту Гургенидзе. За что и поплатился. Теперь прости, если сможешь. Возвращаю письмо с австрийского кладбища. Все я понял без перевода».

– А вот это совсем никому видеть не надо, – сказал сидевший рядом фантаст и достал зажигалку.

У Паши шевельнулось подозрение:

– Ты и в остальных делах помогал? Журналист Жарков, братья Гургенидзе, сын композитора Мылова? Иванычу теперь все равно, что ты так волнуешься?

– Он Иванычу завсегда помогал, это точно. Мы копаем, а он по городу бегает, да еще коньяк пьет, зараза! Шпион!

Помня, как обычно поступают с ненужными свидетелями, Паша сам взял зажигалку и зажег письмо.

– Вот так лучше всем.

– Рассказ Сушкина – это тетке. Она литературовед была.

– И старинное письмо забирай, раз сам Иваныч распорядился.

Паша посмотрел, как горячий серый пепел падает на кладбищенский песок, встал и молча, не прощаясь, пошел к выходу. Настроение было никакое, и поэтому он решил зайти в Институт германских языков к знакомой, которая помогала с переводами в редакции. Единственной загадкой в это истории оставалось то старинное немецкое письмо.

Рассказ Савелия Сушкина

В институте знакомая переводчица, как ни странно, оказалась на месте. В ответ на просьбу перевести письмо она деловито взяла рукопись и села за компьютер, как будто с утра ждала, что Паша принесет его. Паша бросил куртку на стул и достал рассказ, из-за которого все началось.

С.М.Сушкин

Черный человек

По выходным у Василия начинало колоть сердце. Как будто острый шип боярышника втыкался ему в грудь. Он прямо-таки мог нащупать его сучок, торчащий из груди. Конечно, к врачу Василий ходил. Врач, старый, измученный жизнью человек, долго слушал Василия и вздыхал. Потом его вели в другой кабинет и обматывали проводами. Щекотно было пяткам, к которым прилепляли какие-то алюминиевые железки. Потом врач смотрел в бумажное полотенце, разрисованное жизнью Васильева сердца, но никакого шипа не видел. Не было шипа! И все-таки Василий чувствовал его каждый день, когда не надо было идти на работу.

Так и сегодня с утра Василий сидел у окна и тяжело дышал от сердечной боли. Жене его Лидии, большой белой женщине, сердечные боли были неведомы.

– Что, опять болит?

– Знаешь ведь, болит.

– Что-то ни у кого не болит, а у тебя болит. Ну, сходи, что ли, с друзьями-алкашами выпей, может, и полегчает.

Василию не хотелось ругаться. Каждое слово отдавалось иголкой в груди, но и промолчать он не мог. Понимал, конечно, что сам был виноват в прошлый раз, когда с другом Колькой попали они в вытрезвитель. Колька спьяну говорил, что изобрел неслыханной силы бомбу, а в отделении они кричали, что продали чертежи американцам, чтобы их посадили как шпионов.

Никакой бомбы у Кольки и в помине не было, что тогда на них нашло, неизвестно, но отвечать пришлось по всей строгости. До сих пор жена вспоминает. Сколько же можно!

– Я с тобой, Лид, ведь по-хорошему говорю, а ты…

– А я что, и слово ему не скажи. Бирюк!

Василий отвернулся к окну, чтобы не сказать чего-нибудь покрепче. На это он был мастер! Боль ныла в груди и подсказывала, что сегодня лучше промолчать. Он смотрел на листья, которые стали темно-зелеными, а недавно были салатовыми. Скоро они пожелтеют и упадут под порывами осеннего дождя, думал Василий, а следующей весной снова пробьются из почек мягкие и липкие – и так всегда. В чем смысл этой череды, Василий не знал, и это опять болью ударяло ему в сердце.

Василий заметил, что жены в комнате нет, и никто ему не мешает думать о круговороте дней и о смысле этого вращения. Какое-то время он философствовал, но потом почувствовал беспокойство. Зайдя в спальню, он обнаружил жену перед зеркалом в бюстгальтере. Она примеряла новую юбку.

– Чтой-то ты наряжаешься?

– А тебе-то что, болей. К брату сегодня должен один интересный человек в гости прийти, еще там люди будут, меня позвали.

– Кто же это такой интересный?

– По твоей болезни специалист – директор кладбища.

– Давай вместе пойдем. – Василия и правда интересовало, что же там, после смерти, и Лидия это знала.

– Пойдем, и тебя звали, только смотри: нажрешься, как в прошлый раз, – убью!

– То давно было, и водка у Кольки была несвежая.

– Надевай выходной костюм. Брюки погладь. Все мужики как мужики, брюки себе гладят, ты бы хоть раз что-то в доме сделал.

Василий вздохнул, боль в груди стала тупее. Он взял утюг, тряпку. Поплевал из стакана воды и начал утюжить брюки.

Квартира Лидкиного брата была старинная, с высокими дверями, как в больнице. В ней все время собирались какие-то знаменитые люди. Василия приглашали редко, зная его непростой характер. Приглашали только с женой, чтобы она помогала по хозяйству. Она, женщина трудовая, на это не обижалась, даже, наоборот, гордилась. Дулся на ее брата сам Василий, считая, что его жену эксплуатируют почти как при буржуйском режиме. Дулся, но в гости ходил, когда звали.

Курили на кухне, резали колбасу и сыр, открывали бутылки, пока не пришел кладбищенский начальник. Тогда и сели за стол.

Василий хотел, конечно, сразу перейти к покойникам, поспрошать, не вытворяют ли те чего на старом кладбище. А если вытворяют, то узнать, как администрация борется с такими безобразиями в социалистическую эпоху.

Но разговор за столом был все про каких-то американцев, про кино и книги. Выпили первые три рюмки, Василий молча присматривался. Напротив, рядом с кладбищенским директором, сидела какая-то женщина скучного, ученого вида. Директор был в черном костюме, как и сам Василий, только костюм у директора был поновей и черная ткань —потемнее. После третьей рюмки Василию показалось, что пора поговорить об интересных делах. Директор смотрел на него открыто, не стесняясь интереса к себе. Было даже похоже, что он чувствовал себя в центре компании, поглядывал на остальных красивыми глазами и, как артист, ждал, когда же начнутся расспросы.