Мы начали работать в прямом эфире с начала перестройки. Мы – это знаменитая тогда передача «Ничто, нигде и никогда!» и наш учитель – режиссер Тормошилов. Так вот, прямой эфир – это как танец. Нельзя остановиться и присесть отдохнуть, нельзя даже споткнуться.

В московском бизнес-центре готовился новогодний выпуск передачи. Заканчивался 1990 год. На дворе 31 декабря. В японском ресторане центра в самом разгаре была подготовка передачи. Часа в четыре дня официанты разошлись, метрдотель сдал помещения телевизионной группе, и началось превращение ресторана в телевизионную студию. Ужасно люблю этот момент! На глазах один мир превращается совсем в другой, сказочный и нереальный. Постановщики носят и прибивают какие-то детали декораций, мебель, стулья, скамейки для публики. Световики ставят бебики. Звукорежиссер говорит: «Раз, раз, Юра ответь, если меня слышишь». Операторы молча ставят камеры. Словом, волшебные превращения, которым позавидовали бы сказки «Тысяча и одной ночи». Поэтому я и пошла работать на телевидение. Из-за этого чуда превращений.

К тому времени я уже была старшим редактором. А старший редактор на советском телевидении – это все. Ничего нельзя, а отвечаешь за все. Смешно сказать теперь, но самой приходилось мыть сортир. Нанять кого-то денег не давали, а чистоту требовали. Наш любимый монстр орал, что у нас важные гости сходить в туалет не могут! И я брала тряпку – и вперед. За важных гостей отвечала тоже я.

Есть тогда было нечего – в магазинах очереди и на прилавках пусто. В голове одна мысль: а детям что поесть будет? Приехали мы из «Останкино», не евши с утра, и с моей подругой художницей Татьяной начали рыться по ящичкам официантов, в надежде найти что-то съедобное из украденного ими за день. Да, поесть нормально в бизнес-центре было невозможно: все за доллары, а мы тогда еще и не знали, как они, эти доллары, выглядят. Нашли мы массу интересных вещей, которые хранили у себя на рабочем месте официанты: украденную посуду, вилки, ложки, какие-то часы, запонки и кольца, наверное, забытые клиентами, но все несъедобное. Наконец в одной из тумбочек мы находим целую вазу свежей черешни. Это в конце декабря! Мы и в июле-то этой черешни тогда не видели! Ресторан был устроен так, что отдельные кабинеты отгораживались полупрозрачным зеркалом. Как в американских фильмах про опознание преступников. Кто сидит в кабинете – видит зал, а кто в зале – не видит, что делается в кабинетах. И вот мы сидим с Татьяной в кабинете и, как голодные вороны, со страшной скоростью едим эту черешню. Только косточки летят. И на наших глазах зал ресторана трансформируется. Через несколько секунд черешни кончились, и надо было приниматься за работу, тем более что на съемочной площадке появился Сам. Небрежно кинув пальто референтам, бросив дипломат со сценарием на пульт режиссера, он сел в режиссерское кресло.

В этот момент раздался «дзинь». Монтировщики ставили на место зеркало. Мальчики-декораторы загляделись на явление великого режиссера в студию и уронили огромное зеркало в виде карты Советского Союза, перед которым должны были сидеть участники передачи. Маэстро выбежал в студию поглядеть на печальные осколки.

– Сережа, поменяй немедленно, – крикнул он старшему администратору.

Тому стало плохо. 31 декабря в шесть часов вечера в целой вселенной не найти работающей зеркальной мастерской. Он начинает что-то бормотать о том, что переделать все невозможно.

– Тогда поставь запасное.

– Запасного нет.

– Ну и черт с вами тогда. Я в такой обстановке работать не буду.

И великий мастер влезает в пальто, услужливо поданное референтом, хватает дипломат с текстом и выбегает из студии. Ассистенты и администраторы со словами: «Ах, простите, мы больше не будем!» – бегут за ним вслед. Все в ужасе: на носу прямой эфир, декорации нет, режиссера нет. И только моя мудрая подруга Татьяна успокаивает всех. Шеф горяч, но отходчив. Пока он будет приходить в себя, давайте склеим осколки зеркала. В зале все молчат. Разбить зеркало – нехорошая примета. Это все знают, но боятся сказать вслух. Один только бессовестный Виталик Прокуроров, самый младший помощник, сказал:

– Это к покойнику.

Но все творческие силы под руководством Татьяны уже собрали куски зеркала, спрятали трещины под новогодним серпантином, набросали на зеркало конфетти и теперь художественно писали «С Новым, 1991 годом!»

– Кто же в будущем году будет такой крупный покойник? – не унимался Виталик.

– Ты язык-то прикуси и лучше делом займись.

Сколько раз потом, когда Виталик стал депутатом и выступал по телевизору, мне хотелось сказать ему то же самое!

– Гонг повесь на место, вместо того чтобы языком молоть, – сказала Татьяна, не отрываясь от зеркала. Такого чудесного новогоднего зеркала больше не было никогда в нашей передаче!

Тут на площадку в окружении администраторов и ассистентов вернулся Тормошилов. Весь красный от негодования, он мельком глянул на творчество Татьяны, но что-то в его взгляде подсказало нам, что передача состоится.

– Свет дайте, – потребовал шеф и пошел к себе за пульт.

Из служебного входа с гонгом на голове под полным светом появился Виталик. Он был похож на гриб-боровик из мультфильма. Все пробегавшие мимо не могли удержаться, чтобы не стукнуть его по шляпке. Раздавался долгий печальный звук.

– Это не съемочная площадка, это дурдом, – глядя на Виталика, сказал великий режиссер. – Ладно, давайте пройдем музыкальные номера. Кто там у нас сегодня?

Гостем передачи был модный певец Нарцисс Недосеев с танцевальным трио «Депрессия».

Виталик все стоял с гонгом на голове на съемочной площадке и не видел, куда его нужно вешать. Перезвон продолжался.

– Да кончится это когда-нибудь! – заорал Тормошилов по громкой связи на весь ресторан.

Все смолкли. Я взяла за руку Виталика и отвела к тому месту, где должен висеть гонг. Понимая, что шеф совсем не в духе, все стали разговаривать полушепотом, как на поминках.

Про случай с Виталиком и совсем не хотелось бы вспоминать, если бы Виталик не стал сейчас олигархом и депутатом. Не так давно на приеме в Кремле мы случайно встретились. Врут философы, что все меняется, все течет. Ничего не изменилось. Раньше все в столовой «Останкино» знали, что у Виталика после обеда рукава в супе и с ним в это время нельзя здороваться за руку, потому что он любил куриные косточки собирать в кулачок. Теперь он, когда ест, макает в суп манжеты своей роскошной рубашки с большими бриллиантовыми запонками. Причудливо распорядилась судьба…

Потом вышел Норя Недосеев со своими оторвами. Танцевали они классно. Тогда у него все получалось, он еще не задыхался после каждого танца от выпитого и выкуренного за тяжелую артистическую жизнь. Секса в стране все еще не было, но он постепенно появлялся. Про голубых только-только начинали говорить, да и то шепотом. А тут вдруг по первой программе – Норя, голубей голубого, да еще и с девками-лесбиянками! Но номер получился красивый, и начальство, слава богу, ничего не поняло.

Появились ребята в серых костюмах, а значит, у меня начиналась еще одна работа. Чтобы не пропустить лишнего в прямой эфир, советская власть этот эфир контролировала. Ребята в серых костюмах со списками присутствовавших подходили к каждому и лично знакомились. Я представляла всех работающих и приглашенных по очереди. Кагэбисты смотрели, запоминали, что-то записывали. Под пиджаками оттопыривались пистолеты. Скажи что не так в эфире, попробуй организовать провокацию – можно и пулю в лоб получить. И никого чужих!

Но вот двери закрываются, заставка шоу идет в эфир, и все началось! Бригада Тормошилова работает как швейцарские часы – четко, точно, беззвучно, без сбоев. Великая школа! В самом разгаре представления в дверь влезает Денис Воронов по прозвищу Дэн. Наш хороший друг, диссидент, бард. Что его принесло, не знаю. Позвал, наверное, кто-то из участников. Надо было за неделю сдать паспортные данные, а он ввалился совершенно свободно. Никто Дэна не остановил. У меня прямо сердце ёкнуло. В зале каждый второй кагэбешник. Но КГБ было увлечено плясками нетрадиционных сексуалов, к большому счастью Дэна. У него и так были нелады с властями. Я объясняю Норе Недосееву, что зритель любит, когда артист кокетничает с красивыми девушками. Дэн подходит в уголочек, где я учу телевизионным приемам Недосеева, лезет здороваться, хотя мне сейчас совсем не до него.