Вот-вот! Уже интереснее… А теперь, панове, про корчмарей бы и про арендаторов… Но о том, кто были эти арендаторы и управляющие, в другом месте сообщаются совершенно фантастические сведения: оказывается, «особенно тяжело приходилось селянам тех сел, которые были отданы в аренду или управление мелкой шляхте».[98] Какие там евреи… Вам почудилось.

Да и сам факт резни чуть ли не померещился полякам. С большим осуждением пишется об оставшихся в живых детях растерзанного гайдамаками губернатора Умани Младановича: «Через 60 лет, в 77-летнем возрасте, Вероника написала воспоминания про „Уманьскую резню“, а ее брат Павел свои домыслы так и назвал — „Уманьская резня“. В этих домыслах подлинные события переплетаются с выдуманными жалостливыми историями, порожденными в польской среде».[99]

А евреям погром даже и мерещиться не может — на Украине их попросту не было.

С удовольствием сообщаю, что в польских учебниках по истории сведения даются другие, и уж по крайней мере о жидах-арендаторах школьник получает представление.[100]

В какой бы стране ни жил еврей-ашкенази, выйти в современную жизнь он мог, только ассимилируясь в рядах другого народа. Нравится это евреям или нет — их проблемы. Но жизнь еврейского местечка, еврейского квартала в большом городе — это и в начале XX века туземная жизнь. Жизнь в полном подчинении кагалу и его ставленникам. Жизнь, подчиненная традициям. Неукоснительное послушание раввину и мнению «обчества». Выход был один — разрыв с этим средневековым мирком. Разрыв политический и социальный: формальный выход из общины. Но если выйти — то куда идти? На что жить? На кого опираться в случае беды или болезни?

Разрыв религиозный: выкрещивание в католицизм, лютеранство или православие. То есть полная «смена кожи», разрыв с культурной традицией, своим народом и своей цивилизацией.

Стать выкрестом для традиционно воспитанного еврея было не тем же, что для русского принять католицизм или лютеранство. А тем же, что принять мусульманство или буддизм… И поселиться среди арабов или китайцев.

К тому же почему надо ассимилироваться именно в стране, в которой родился этот еврей? Если уж ассимилироваться, то ведь ассимилироваться можно не только в России или Польше, но и в других странах западной цивилизации:

— в Австро-Венгрии или Германии — в странах, где тоже живут евреи ашкенази;

— в любой европейской стране, которая готова принять;

— в США.

При этом ведь в Германии ассимиляция легче, чем в Польше, в Польше легче, чем в России, а в России легче, чем в Румынии. Чем страна современнее и богаче, тем больше возможностей предоставляет она как раз для тех, кто оказался вне общины и традиционного уклада.

Гражданское общество требует соблюдать законы и правила общежития, но безразлично к роду-племени своих членов. Чем оно менее традиционно, тем легче чужаку в него войти.

В Германии свободнее… в Британии еще свободнее… В США просто рай по сравнению в Европой. Вообще не нужна никакая «крыша», никакая система взаимопомощи. Еврей? А никого это не волнует. Подумаешь, вера такая. Синагога тебе нужна? Строй и молись.

Потому и течет поток ашкеназских евреев за океан или в заморскую Британию.

Не в одной России число путей из местечка ограниченно. По словам польской исследовательницы Риты Прагер, старшее поколение евреев «еще до войны знало традиционный образ жизни»…[101] Эти люди чувствовали себе евреями, а не поляками. Из этого состояния «довоенного еврея» вело «три дороги: ассимиляция, выезд в Палестину и „равенства и справедливости“».[102]

Уточним, что ассимиляция возможна была в разных странах и что «путь равенства и справедливости» бывал весьма разным. Вот что любопытно — огромный процент ашкеназских евреев пошел по пути этого самого «равенства и справедливости».

Уточним еще, что и путь ассимиляции «здесь и сейчас», и путь эмиграции — пути изменения своего положения в реальном мире.

А вот путь построения «равенства и справедливости» — путь построения утопии.

Этим путем пошли буквально толпы евреев.

Ученым давно известно, что революции порождают не голод и гуманитарная катастрофа, а обманутые ожидания. Когда человек действительно голоден и убог, он не восстает — он судорожно борется за существование.

«Голодные бунты обычно устраивают сытые люди. Парадокс состоит в том, что революционным ситуациям, кризисам обычно предшествуют периоды экономического роста, а не упадка. Беспорядки в обществе начинаются не тогда, когда приключается „обострение выше обычного нужды и бедствий“, не тогда, когда ситуация в экономике плоха по объективным показателям, а совсем наоборот — когда экономика растет! Потому что параллельно растут ожидания людей. А поскольку потребности и ожидания всегда растут быстрее экономики, нарастает неудовлетворенность, людям представляется, что они живут совсем не так, как они должны были бы жить, что их существование невыносимо.

Возникает то, что в психологии называется ретроспективной аберрацией, то есть смысловой переворот — хотя по объективным критериям уровень жизни вырос, людям кажется, что все ужасно и в прошлом было лучше. И именно так это описывают мемуаристы, летописцы, выдавая свои ощущения за фактическое положение дел…

Дальше, когда экономический рост по каким-то причинам сменяется относительным спадом, а ожидания по инерции продолжают расти, разрыв влечет за собой социальные обострения…»[103]

Вот он, механизм начала революции: когда было хорошо, но стало чуть хуже прежнего — тут обыватель начинает возмущаться. Для него ведь «очевидно», что кто-то виноват в отсутствии белых булок и в необходимости платить еще один налог.

«…еврейские историки конца XIX века совершенно не сомневались в том, что и власть и народ России ненавидели евреев… Оглядываясь на XIX век, они нимало не сомневались в том, что политические, социальные, экономические условия жизни евреев постоянно ухудшались. Эти историки ставили перед собой задачу установить и выявить те принципы, которые опирались на казавшуюся неистребимой ненависть русских к евреям».[104] О «неистребимой ненависти» сказать несложно: точно так же и многим русским, полякам и немцам казалась неистребимой ненависть евреев к России, Польше, Германии и ко всему христианскому миру.

А в то же время каждый из нас знает проявления отнюдь не злобы между этими двумя народами — трудно ведь всерьез говорить о «неистребимой ненависти» друг к другу, когда треть русских евреев жената на русских, а треть евреек находит русских мужей. Тут, что называется, одно из двух: или «неистребимая ненависть», или смешанные браки (то же самое можно сказать и о польских и немецких ашкенази).

Михаил Агурский предполагает, что участие в революционном движении было своего рода «более приличной ассимиляцией», потому что позволяло войти в русскую общественную среду и притом не требовало крещения. К тому же оно и выглядело более благородно, потому что шла ведь пропаганда и против еврейской буржуазии, а не только против русской.[105]