В советском «Королевстве кривых зеркал» буквально любое правдивое слово оборачивалось покушением на официальную сказку. Естественно, это бесило правителей страны, а вместе с ними – и многих советских людей.

Для болтунов действовали статьи 70 и 190.1 УК РСФСР, каравшие за «антисоветскую агитацию и пропаганду» и за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».

Применить эти статьи к правителям и гражданам других государств было трудненько, но в высказываниях и даже действиях правителей СССР часто видно желание «показать этим парням за то, что они ругаются такими словами».

Административно-командную систему только ленивый не объявлял громоздкой и неэффективной. На самом деле эта система работала, и неплохо, когда надо было делать что-то огромное и важное: например, создать целый промышленный район, построить новый город или стратегическую железную дорогу (БАМ, например). Система была очень эффективна в режиме чрезвычайщины: война, стихийное бедствие, прорыв на новые территории.

Эта система крайне скверно работала, когда ничего чрезвычайного нет. Ведь именно в такие периоды спокойной жизни нет нужды никого никуда мобилизовывать, нужно просто жить день за днем, делать обычные бытовые дела. Когда надо было делать что-то частное, мелкое, локальное, система сразу пробуксовывала: инициативу система не приветствовала, а на местном уровне и решения нужно принимать тоже местные. По инициативе местных властей и местной общественности.

Еще хуже система умела развиваться и меняться. Это вызывало протесты в самой верхушке КПСС. Наивно видеть КПСС монолитным идеологическим единством. В верхушке КПСС насчитывали, по крайней мере, четыре «внутренние партии»: брежневистов, сталинистов, либералов и националистов.

Брежневисты считали, что все в порядке, и никаких перемен вообще не хотели.

Сталинисты хотели вернуться ко временам, когда «был порядок», а за опоздание на работу давали от 5 до 10 лет.

Националисты хотели изменить идеологию правящей партии, но не изменять самого принципа партократии. Среди них были сторонники самых разных идей, от евразийства до православного фундаментализма. Фактически это были потенциальные представители разных партий, объединенных по одному, хотя и очень важному, принципу.

Но в каждой республике националисты были свои. Не отменяя командно-административной системы, они хотели своего, местного, национального социализма: киргизского, грузинского или русского. Эти идеи становились все более популярны, и не случайно во многих республиках при крушении СССР пришли к власти именно местные националисты. В Грузии – писатель-деревенщик Гамсахурдиа, в Эстонии – тоже свой писатель-деревенщик Лутс.

Либералы хотели сломать административно-хозяйственную систему. Непоследовательны они были необычайно. Многие были фактически никакими не либералами, а троцкистами, бухаринцами или социал-демократами и хотели не создания либеральной системы «как на Западе», а некоторой либерализации уже существующей системы… Причем мнения о том, как именно и в какой степени ее надо либерализовать, у них тоже были разные.

Эти «партии в партии» долгое время, все «годы застоя», существовали разве что в кружках, на сборищах лично знакомых людей, единомышленников.

В конце 1980-х принято было смеяться над колоссальным аппаратом управления. Считалось, что в нем занято 18 млн человек. Сергей и Татьяна Никитины пели на слова Эльдара Рязанова (музыка А. Петрова):

Представляете себе?! К концу «застоя» бюрократический аппарат вырос до 18 млн человек! Он стал одним из самых больших в мире!

…Правда, в США и в странах Европы аппарат управления был ничуть не меньше… ну и что?!

…Правда, при героических «демократах» аппарат не уменьшился, а вырос. И отважная певица, непримиримый борец с аппаратом, сама стала чиновницей… Ну и что?! Главное – бороться… Бороться за то, чтобы борьба стала главным содержанием нашей борьбы.

…Но у каждой «партии в партии» было свое мнение, как избавляться от ужасного «аппарата», что с ним делать и куда вообще двигаться.

Равнодушный к лести и знакам отличия, Юрий Владимирович Андропов появлялся на людях с единственной Золотой Звездой Героя Социалистического Труда. На фоне «иконостаса» на груди Брежнева это выглядело сдержанным и скромным. Андропов говорил внятно, коротко, грамотно. Хорошо разбирался в музыке, красиво пел, сочинял стихи. Органически не переваривал взяточничества и казнокрадства. В кругу «своих» позволял себе весьма либеральные рассуждения, но, похоже, искренне верил в «историческую правду» коммунизма.

Человек этот очень непростой, и нет никакой веры в то, что мы знаем «настоящего Андропова». Это касается даже семьи: старший сын Владимир от первой жены, Нины Ивановны Енгалычевой, прожил короткую жизнь «приблатненного» «работяги» без всякого образования и умер от алкоголизма в 35 лет. Разумеется, ходил слух, что его «убрали», и в смерти Андропова-младшего действительно есть много загадочного. Но меньше всего оснований думать, что отец избавился от неудачного сына. Реально думать так нет оснований. Что отец не хотел видеть непутевого сына и даже на его могиле никогда не был – это факт.

Что вполне вероятно, как раз враги отца стали спаивать сына, хотели его втянуть в неприятную историю. Возможно, ему предложили что-то, от чего он решительно отказался. Но все это – только догадки.

От того же брака дочь Евгения работала в Ярославле детским врачом. На пенсии, двое внуков.

От второй жены, Татьяны Филипповны Лебедевой, были сын Игорь и дочь Ирина. Игорь Юрьевич был послом СССР в Греции, затем послом СССР по особым поручениям.

Дочь Игоря Юрьевича Татьяна и сын Ирины Юрьевны Дмитрий живут в США. Его потомки от разных браков между собой никогда не общаются: ничего общего.

Мнения об этом человеке крайне противоречивы. Знавшие его лично полагали, что человек он добродушный, интеллектуальный. По крайней мере, на фоне Политбюро очень и очень выделялся. Был не лишен чувства юмора, мог подшутить и над собой[36].