Сходное объяснение, в котором подчеркиваются мужская агрессия и нежелание женщин вспоминать о ней, вместе и приводящие к молчанию, уже предлагалось в связи с другими событиями. Так психолог Эрика Хернинг занималась изучением аналогичного феномена в послевоенной Восточной Германии, занятой советскими войсками. Она доказывает: пока немецкие женщины, подвергшиеся насилию со стороны советских солдат в 1945 г., сохраняли в целом преданность своим мужчинам и не винили их в том, что произошло, сами мужчины-немцы все отрицали и часто обвиняли опозоренных и запуганных женщин в дружбе с врагом. Иначе говоря, жертву насилия преследовали с двух сторон: ее терроризировали советские войска и подвергали остракизму свои же родные и общество[281]. Считалось, что женщина “добровольно согласилась” вступить в половую связь (ведь она осталась в живых, вместо того чтобы умереть, но потерять свою честь). Отсюда делался автоматический вывод о том, что она помогала насильникам, а потому заслуживала не сострадания, а презрения.
Во всех описанных выше сценариях, есть вполне достаточные комбинации для достижения удовлетворительного, хотя и трагического, объяснения относительно замалчивания вклада женщин, и о гендерном насилии в украинском восстании. Украинские женщины внесли слишком значительный вклад в борьбу Украины, и имеется мало оправданий или объяснений последующего молчания об этом.
Динамика советских карательных операций
Для того чтобы объяснить очевидное расхождение в оценках советских и украинских источников, простая справедливость требует обратить внимание на жертвы. Массовый террор и аресты, тюремное заключение, пытки, насилие — все это подпадало под рубрику советской “дезорганизации” повстанческих баз. Насилие со стороны советского государства было лишь средством, но не самоцелью. Оно не было произволом со стороны отдельных лиц — насилие было составной частью преднамеренной кампании. Эта кампания была нацелена на то, чтобы разрушить идентичность местных жителей, вбить клин между организованным сопротивлением и “обществом в целом”, запугать оппозицию и предотвратить потенциальные акции протеста. Два сообщения, заимствованные дословно из доклада Контрольной комиссии ЦК ВКП(б) об итогах первых восемнадцати месяцев борьбы украинских партийных организаций с националистическим подпольем на Западной Украине (1946 г.), показывают, что офицеры МВД/МГБ в этом регионе часто использовали насилие в своих собственных личных и оперативных интересах:
Начальник Глинянского райотдела МВД Львовской области Матюхин П. E. в феврале [1946 г. — Дж. Б.], допрашивая [этническую украинку] Михальскую Е. Г., изнасиловал и жестоко избил ее. Просидев под арестом с 27 января по 18 февраля с.г. Михальская из-под стражи была освобождена за недоказанностью обвинений. Матюхиным также было изнасиловано по крайней мере четыре других девушки, арестованных незаконно: Патернак, Костив, Покира и Степанова. [Все] они были освобождены после учиненного над ними насилия и издевательства[282].
Начальник Богородчанского райотдела МВД Станиславовской области Беспалов М. Д. и его заместитель Борисов И. З. в феврале сего года незаконно арестовал гражданок Снытько Марию и Фанегу Прасковью. Во время допроса их избивали, а затем посадили в холодную камеру. После освобождения из-под ареста, от перенесенных побоев Снытько умерла. Тело Снитько в течение двух дней находилось в ее квартире, пока оно не было обнаружено соседями, которые угрожали отомстить тем, кто это сделал из райотдела МВД[283].
Насилие было неотъемлемой частью советских методов допроса западно-украинских женщин. В своем дневнике польский врач Зигмунт Клуковски вспоминал: “В нашей камере мы могли иногда слышать крики и громкие вопли допрашиваемых… особенно женщин”[284]. О том, что там в действительности происходило, можно догадаться на основании красноречивого высказывания заключенной-польки Евгении Свойды: “[Как] женщина, я была доведена до отчаяния”[285]. Латышка, которая вынесла шесть месяцев заключения и допросов в далеких 1940-х гг., а потом молчала о пережитых испытаниях на протяжении полувека, вспоминает:
Меня допрашивали различными способами, били по всякому, вытворяли все что угодно. Приводили меня туда, где вырывали ногти, где люди корчились на электрических стульях. Мне говорили: “С тобой будет то же самое, если ты не скажешь нам, где твои братья и все остальные”. Боже мой! Что я могла сказать?[286]
Столкнувшись с организованным массовым террором со стороны советской власти, местное население было запугано до покорности, боялось сказать лишнее слово. Страх заставлял людей молчать многие десятилетия, после того репрессии прекратились. Возможно в этом этом и заключался смысл насилия: дезорганизовать местное население, лишить его любой надежды на возможность успешного сопротивления советской власти.
Использование Советами насилия в качестве тактического оружия в борьбе с оппозицией прекрасно иллюстрируют отчеты одной из советских спецгрупп, действовавших на Западной Украине. Как следует из документов, особый замаскированный под повстанцев отряд МГБ регулярно терроризировал местных украинских женщин. Приведем только один из множества примеров, обнаруженных нами в материалах советских органов безопасности:
В ночь на 23 июля 1948 года этой же спецгруппой [замаскированной под повстанцев — Дж. Б.] из с. Подвысоцкое была уведена в лес гражданка РЕПНИЦКАЯ Нина Яковлевна, 1931 г.р. В лесу РЕПНИЦКАЯ была подвергнута пыткам.
Допрашивая Репницкую, участники спецгруппы тяжко ее избивали, подвешивали вверх ногами, вводили в половой орган палку, а затем поочередно ее изнасиловали.
В беспомощном состоянии Репницкая была брошена в лесу, где ее нашел муж и доставил в больницу, в которой Репницкая находилась продолжительное время на излечении[287].
Зачем это было нужно? Следуя полученным инструкциям, сотрудники НКВД переодевались в повстанцев, затем совершали злодеяния от их имени, надеясь таким образом посеять недоверие и вражду между отрядами повстанцев и местным населением. В этих условиях гендерное насилие было не самоцелью, а тактическим оружием: женское тело использовалось для разрастания конфликта.
Были ли насильники в советской форме мелкими должностными лицами местного аппарата или сотрудниками спецгрупп, выполняющими приказ, советская власть сама сыграла решающую роль в создании образа врага. Этот образ распространялся не только на украинских мужчин, но и на женщин и детей. Логика строительства институтов советской власти в регионе диктовала образ врага, который оправдал бы использование насилия против молодежи и стариков, мужчин и женщин. 23 апреля 1947 г. во Львове, на встрече тридцати пяти секретарей обкомов, офицеров МГБ и МВД Западной Украины с Лазарем Кагановичем, Никитой Хрущевым и Министром Государственной Безопасности УССР С. Р. Савченко, первый секретарь Дрогобычского обкома партии Горобец заметил, что шестьдесят процентов всех местных жителей, обвиненных в 1946 г. в принадлежности к украинскому националистическому подполью, составляли женщины и девушки, в то время как среди рядовых местного отряда УПА женщин было только восемь процентов[288]. Первый секретарь Станиславовского обкома М. Слонь объяснил причину повышенного внимания карательных органов к украинским женщинам и детям: “Мы должны репрессировать членов семьи, как врагов народа. Мы должны выслать семьи бандитов [повстанцев — Дж. Б.] как опасную угрозу безопасности государства”[289]. Массовые аресты и депортации были направлены не только повстанцев, но также против их родных и близких — всех, кто попал в руки органов за "пособничество" организованной антисоветской оппозиции. Кроме того, массовые репрессии всегда приносили практический результат. Повстанцев-мужчин нужно было еще захватить в плен, в то время как наказать их жен, матерей, дочерей, родственников и соседей не составляло труда для сталинского карательного аппарата.
