– Нужно показать твое плечо армейскому лекарю, – только и сказал Мацеллий, когда рассказ подошел к концу.

– Да все с ним в порядке, – раздраженно отмахнулся Гай.

Но Мацеллий продолжал настаивать, и спустя какое-то время явился старик Манлий, размотал аккуратно наложенные Кинриком повязки и принялся осматривать и ощупывать плечо, нажимая и надавливая здесь и там. Гай побелел как полотно, на лбу у него выступили капельки пота. Только тогда лекарь торжественно объявил, что рана и впрямь почти зажила, как если бы он сам пользовал ее с самого начала.

– Я тебе так сразу и сказал, – пробормотал юноша, стараясь не встречаться с отцом глазами.

«Вот и отлично, – подумал Мацеллий, – мальчик понимает, что спорить со мной не следует».

Гай обессиленно откинулся назад, уронив здоровую руку – ему так и не удалось заколоть фибулу на тунике. Мацеллий, привстав, склонился над сыном и помог ему справиться с непослушной застежкой. Юноша широко усмехнулся и сжал отцовскую ладонь в своей.

– Да говорю же, я здоров как бык, старый ты стоик, – грубовато проговорил он. А Мацеллий снова задумался: мальчуган хорош собой, знать бы, что он там набедокурил? Что ж, молодость имеет право порезвиться малость… Правда, Гаю лучше об этом не говорить…  Мацеллий откашлялся, радуясь про себя, что в это время дня в банях никого, кроме них, нет.

– Ну, так чем ты оправдаешь опоздание из отпуска, сын?

Гай кивком указал на раненое плечо.

– Понимаю; конечно, с такой раной отправляться в дорогу было никак нельзя; я поговорю с Секстиллом. Но следующий раз, рассчитывая время, делай поправку на непредвиденные задержки. Ты не сынок патриция, который может позволить себе лодырничать. Твой дед фермерствовал под Тарентом, а мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем я достиг своего нынешнего положения. Гай, а что, если тебе не возвращаться в Глев?

– То есть меня отдадут под суд за то, что я на пару дней опоздал из отпуска из-за раны? – Вид у юноши был настолько расстроенный, что Мацеллий поспешил его успокоить.

– Нет-нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, не хочешь ли ты перейти в мой штат? Мне нужен помощник; я переговорил с наместником, когда он заезжал в Деву по пути на север, и он согласился в порядке исключения разрешить тебе служить под моим началом. У меня тут сложились обширные деловые связи: пора мне тебя познакомить с этими людьми. Провинция растет, Гай. Умный энергичный человек далеко пойдет. Если я сумел подняться до сословия всадников, а от него только одна ступенька до нобилитета, кто знает, сколь многого достигнешь ты?

Во взгляде Гая промелькнула тревога. «В чем дело, ему больно?» – недоумевал Мацеллий. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем юноша ответил:

– Я никогда не понимал, отец, почему ты остался здесь, в Британии. А не удалось бы тебе возвыситься быстрее, если бы ты поехал служить куда-то еще? Империя-то велика.

– На Британии свет клином не сошелся, но она мне по душе, – проговорил Мацеллий. Лицо его посерьезнело. – Мне однажды предложили должность судебного легата в Римской Испании. Надо было мне соглашаться, хотя бы ради тебя.

– Но почему в Римской Испании, отец? Почему не в Британии? – Едва вопрос сорвался с его уст, Гай понял, что допустил ошибку. Лицо Мацеллия окаменело.

– Император Клавдий был так занят преобразованиями в Риме, начиная с сената и чеканки монет и заканчивая государственной религией, что до военных реформ у него руки так и не дошли, – объяснил Мацеллий, – а императоры, которые правили после него, по-видимому, полагали, что он, как всеми признанный покоритель Британии, знал, что делает.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь, отец.

– Я однажды побывал в Риме, – рассказывал Мацеллий. – На тот Рим, который я с детства привык почитать, сегодня больше похож Лондиний, нежели Рим как таковой. В империи страшный беспорядок, Гай, и это не должно тебя удивлять. – Он нахмурился, а затем с внезапным раздражением обернулся к стоящему рядом рабу и потребовал:

– Принеси нам что-нибудь подкрепиться, не стой тут, открыв рот!

Когда отец с сыном остались одни, Мацеллий снова обратился к юноше.

– То, что я сейчас скажу, недвусмысленно определяется как измена; так что, когда я закончу, тотчас же забудь все услышанное, идет? Но я – офицер легиона, и на мне лежит определенная ответственность. Если какие-то преобразования однажды и случатся, то начнутся они в провинциях вроде Британии. Тит… опасный это разговор!.. Тит действует из самых лучших побуждений, но он, похоже, радеет не столько об империи, сколько о собственной популярности. Домициан, его брат, по крайней мере, человек дела, но я слыхал, честолюбия ему отпущено больше, чем терпения. Если он унаследует пурпур и станет императором, тогда сенат и римский народ утратят даже те жалкие остатки власти, которыми располагают до сих пор.

Мне бы хотелось, чтобы мой род возвысился добрым старым способом – благодаря безупречной службе и весомым достижениям из поколения в поколение, – неспешно рассуждал Мацеллий. – Ты спросил меня, почему я остался в Британии. Еще десяти лет не прошло с тех пор, как Юлий Классик попытался создать галльскую империю. Веспасиан разбил его наголову – и после того постановил, что вспомогательные войска должны служить вдали от тех мест, откуда солдаты родом, а комплектовать легионы следует из жителей разных областей империи. Вот почему мне было так трудно добыть для тебя разрешение служить в Британии, и вот почему нам было бы разумнее попытать счастья в Римской Испании или еще где-нибудь. Больше всего на свете Рим страшится, что покоренные народы взбунтуются снова…

– Но ты воспитал меня в почтении к древним добродетелям Рима. Чего ты хочешь, отец, – раз уж мы говорим откровенно! – и чего ты страшишься?

Мацеллий вглядывался в гладко выбритое юношеское лицо, высматривая черты, которые бы свидетельствовали о грубой, мужественной силе, присущей его собственному отцу. Пожалуй, некоторое сходство угадывается в резко очерченном подбородке, а вот нос – кельтский, короткий и чуть вздернутый, как у матери. Неудивительно, что, увидев сегодня сына в дверях, Мацеллий подумал: ну, вылитый бритт! «Он слаб или просто еще слишком юн? – гадал отец про себя. И еще: – На чьей он все-таки стороне?»

– Я страшусь хаоса, – очень серьезно сказал он. – Страшусь, что мир перевернется вверх дном. Что опять повторятся времена четырех императоров или Кровавой королевы. Ты этого не помнишь, но в год, когда ты родился, нам всем казалось, что настал конец света.

– Ты полагаешь, что восстание римлян и мятеж бриттов одинаково опасны? – заинтересовался Гай.

– Ты читал Валерия Максима[11]? – внезапно спросил отец. – Если нет, почитай на досуге; в здешней библиотеке легиона должен быть экземпляр-другой. Скандальная книга; не следовало ему такое писать. Он едва не лишился головы во времена Нерона, и я ничуть не удивлен. Он взялся за перо во дни обожествленного Тиберия, но ему и про последующих императоров было что сказать – некоторые, мол, столь же небезупречны, как… эгм, если я скажу как боги, это никакая не измена – во всяком случае, сегодня. Суть в том, что даже плохой император лучше гражданской войны.

– Но ты только что говорил, что преобразования, скорее всего, начнутся в провинциях…

Мацеллий поморщился. Во всяком случае, память у мальчика хорошая.

– Преобразования, а не мятеж… Если помнишь, я еще сказал, что в наши дни Лондиний таков, каким когда-то был Рим. Древние римские добродетели, возможно, сохранятся в провинциях, вдали от испорченности и разврата императорского двора. Местные племена во многом похожи на тех простых поселян, среди которых я родился и вырос. Дайте им лучшее от римской культуры, и, возможно, Британия однажды станет такой, каким должен был стать Рим.

– Поэтому ты и женился на моей матери? – спросил Гай в наступившей тишине.

Мацеллий посмотрел на сына – и сморгнул: перед его внутренним взором снова возникло девичье лицо – с тонкими чертами, в обрамлении сумеречно-темных волос; он снова слышал, как она поет, расчесывая роговым гребнем свои густые кудри, искрящиеся алыми бликами в свете очага. «Моруад… Моруад… почему ты меня покинула?»