Другая не преминула бы спросить Кейлин, чего же она в таком случае хочет. Криво усмехнувшись, Кейлин убрала со стола недоеденную овсянку. Воистину, ответа она и сама не знала. Но сердце подсказывало старшей жрице, что служение Великой Богине – это нечто большее, чем все эти чисто формальные ритуалы, дразнящие несбыточной надеждой на подлинное могущество.

В тайном учении друидов рассказывалось о незапамятных временах, когда в Британию явились жрецы с погибшего острова, что навсегда канул на морское дно. Жрецы эти владели магией; они породнились с правителями живущего там народа, а после – с завоевателями, которые волна за волной приходили на тамошнюю землю: так в веках сберегались исконная кровь и исконное знание. Но те, кто был наиболее сведущ в древней мудрости, погибли на острове Мона, а вместе с ними и вся их ученость.

Порою Кейлин казалось, что в Лесной обители сохранились лишь жалкие остатки былого величия. Прочие женщины в большинстве своем довольствовались своей пустячной магией, но Кейлин иногда одолевала странная уверенность, будто магия – это нечто гораздо большее. Помощница сказала Лианнон правду: она не хотела быть жрицей-Прорицательницей. Но тогда чего же она хочет?

– Пора на утреннюю молитву.

Голос Лианнон вывел Кейлин из задумчивости. Пожилая жрица встала, опершись руками о стол.

«Не приведи Богиня, чтобы мы отступили от церемонии хоть в мелочи!» – в сердцах подумала Кейлин, помогая Верховной жрице выйти в сад и подводя ее к грубому каменному алтарю. Кейлин зажгла светильник, установленный на камне сверху, рассыпала перед алтарем цветы – и почувствовала, что в душу ее отчасти возвращается мир.

– Се, грядешь Ты с зарею, цветами разубранная, – тихо проговорила Лианнон, воздевая руки в приветственном жесте.

– Свет Твой сияет в живительном солнце и в священном огне, – откликнулась Кейлин.

– На востоке воспряла Ты, дабы принесть в мир новую жизнь. – Голос Верховной жрицы звучал все моложе и звонче, и Кейлин знала, что если приглядится, то увидит, как с лица Лианнон исчезают морщины – и во взгляде отражается краса Богини-Девы.

Но к тому времени та же самая сила уже переполнила ее собственное сердце.

– Где ступает Твоя нога, расцветают цветы; земля зеленеет там, где проходишь Ты…

И, как уже случалось много раз до того, размеренный речитатив обряда уносил Кейлин в царство гармонии и мира – туда, где единовластно правит Госпожа и Владычица.

Наутро праздника Белтайн Эйлан проснулась еще до рассвета в доме женщин, где спала вместе с сестрами. Кровать Эйлан – деревянный каркас, обтянутый сыромятной кожей и сверху покрытый шкурами и одеялами из тонкой шерсти, – была встроена в стену и упиралась в низкую, покатую соломенную крышу – так, что девушка с легкостью дотянулась бы рукою до потолка. Стены были обмазаны глиной; за многие годы Эйлан расколупала в штукатурке щелочку, сквозь которую могла выглянуть наружу. Над миром только-только забрезжила весенняя заря.

Девушка со вздохом откинулась назад, пытаясь вспомнить, что такое ей снилось. Что-то про праздник… а затем картина поменялась. Там был орел, а она была лебедем, а потом орел, кажется, тоже превратился в лебедя и они вдвоем улетели прочь.

Малышка Сенара еще дремала; ее обычно укладывали к стене, ведь она еще так мала, что, чего доброго, свалится с кровати. Ее острые коленки впивались Эйлан в бок. В противоположном конце комнаты спала Майри с ребенком: она временно переселилась обратно к сестрам, пока не выяснится, что сталось с Родри. Диэда пристроилась на краю постели, ее светлые волосы рассыпались по лицу, сорочка распахнулась: Эйлан заметила на шее девушки цепочку с кольцом – подарком Кинрика.

Реис и Бендейгид еще не знали, что эти двое дали друг другу слово. Эйлан немного тревожилась: такая скрытность была ей не по душе. Но влюбленные собирались объявить о своей помолвке уже сегодня, на празднике, и попросить родичей начать непростые переговоры о приданом и о домашнем обустройстве молодой четы. В конце концов, у Кинрика никого из кровной родни не осталось – это всяко облегчает дело.

Единственной мебелью в комнате, помимо кроватей, была скамья, придвинутая к самой стене, и дубовый сундук – там девушки хранили свои запасные сорочки и праздничные наряды. Сундук принадлежал Реис еще до ее замужества, и она не уставала повторять, что он достанется в приданое Диэде. Эйлан ничуть не завидовала: старый плотник Ваб уже мастерил для нее сундук ничуть не менее красивый. В свой срок сделают такой и для Сенары. Девушка своими глазами видела, как до блеска отполировали дубовые доски и проморили нагели, чтобы крепеж не бросался в глаза.

Младенец сонно захныкал – и заорал во весь голос. Майри, вздохнув, села; пушистые кудри ореолом обрамляли ее лицо. Она встала перепеленать ребенка, затем вернулась и уложила его поперек кровати. Малыш довольно загукал, и мать ласково похлопала его ладонью.

Эйлан сунула ноги в деревянные башмаки.

– Я слышу, мама уже во дворе. Надо бы и нам вставать. – Девушка натянула платье. Диэда открыла глаза.

– Я сейчас оденусь, я быстро.

Майри рассмеялась.

– Я помогу Реис – вот только ребенка покормлю. А вы с Эйлан оставайтесь здесь, прихорашивайтесь к празднику. Ежели вам приглянулся кто-то из юношей, надо сразить его наповал! – Она тепло улыбнулась своей юной родственнице. Дома у Диэды было двое младших братьев, и ей там особо не потакали; так что всякий раз, как девушка гостила у сестры, все наперебой старались ее чем-нибудь да побаловать.

Майри с малышом на руках вышла за порог. Диэда сонно улыбнулась.

– А праздник уже сегодня, да? Я думала, только завтра…

– Во всяком случае, уже сегодня вы с Кинриком наконец-то обменяетесь обетами! – поддразнила Эйлан.

– Как думаешь, Бендейгид возражать не станет? – забеспокоилась Диэда. – Он все-таки приемный отец Кинрика.

– О, если твой отец даст свое согласие, что там думает мой, уже неважно, – прозорливо заметила Эйлан. – А если бы он не хотел, чтобы вы были вместе, он, верно, давным-давно об этом сказал бы. Кроме того, нынче ночью мне снился праздник и вы с Кинриком.

– Ой, правда? Расскажи! – Диэда села на постели, кутаясь в одеяло: в комнате все еще веяло прохладой.

– Да я почти ничего не помню. Но твой отец был счастлив. Ты вправду так хочешь замуж за моего братца?

– Очень хочу. – Диэда улыбнулась краем губ, и Эйлан поняла, что больше ничего от нее не добьется.

– Ладно, я порасспрошу Кинрика – глядишь, он окажется поразговорчивее тебя! – рассмеялась Эйлан.

– Это вряд ли, – отрезала Диэда. – Он болтать не любит. Ты ведь не мечтаешь сама за него пойти, нет?

Эйлан решительно замотала головой.

– Он же мне брат!

Если она когда-нибудь и выйдет замуж, то уж точно не за этого бестолкового верзилу, который в детстве подбрасывал ей в постель лягушек и дергал ее за волосы!

– Он ведь на самом-то деле вам не родной, – напомнила Диэда.

– Он – мой молочный брат, а это все равно что родной, – поправила ее Эйлан. – Если бы отец хотел, чтобы мы поженились, он бы не взял его на воспитание. – Девушка потянулась за резным роговым гребнем и принялась расплетать блестящие пряди волос.

Диэда со вздохом откинулась на подушку.

– Наверное, Лианнон на празднество тоже придет… – обронила она спустя какое-то время.

– Конечно, придет. Ведь до Лесной обители рукой подать, она стоит близ источника у подножия крепости на холме. А что?

– Да сама не знаю. Теперь, когда я собираюсь замуж, меня просто в дрожь бросает при мысли о том, чтобы прожить жизнь так, как живут жрицы, – объяснила Диэда.

– Так тебя никто и не просит, – отозвалась Эйлан.

– Напрямую – нет, – призналась Диэда. – Но отец как-то раз спросил меня, не думала ли я о том, чтобы посвятить себя служению богам.

– Прямо вот так и спросил? – Глаза Эйлан расширились.

– Я сказала «нет», – продолжала Диэда, – но после того меня много недель кошмары мучили: мне снилось, что мы поссорились и отец заточил меня в дупле дерева. А я так люблю Кинрика. Кроме того, я бы просто не смогла всю жизнь прожить в Лесной обители – я вообще не хочу сидеть взаперти, где бы то ни было! А ты согласилась бы?