Он в ярости обернулся.

— Я посажу вас за дверь, которая никогда на откроется, — с расстановкой проговорил он.

Я подумал о Джейн, ожидавшей нас внизу. Интересно, что она делает? Но представить это было трудно. Прежняя Джейн уже просто стояла бы за дверью, вооруженная и готовая действовать. Но прежней Джейн не было, теперь она совсем другая — апатичная и унылая. Возможно, все еще стоит, прислонившись к стене в кабинете двумя этажами ниже, уставившись в никуда?

Гусенко все еще передвигал книги, тщательно осматривая каждую полку. Внезапно раздался щелчок, и дверь открылась. Он указал рукой на лестницу и сказал:

— Вниз.

Сергей пошел первым, за ним Элин с оружием наготове, следом я, а за мной Гусенко. Между верхней и нижней комнатами Сталина около пятидесяти ступенек, и на полпути есть небольшая площадка, с нее дверь ведет к Троицкой башне.

Джейн нигде не было. Ее не было ни на ступеньках, ни на площадке, ни в комнате Сталина.

Гусенко, который теперь говорил по-английски специально для нас, приказал Элин:

— Держи их здесь. Если что — стреляй!

Она кивнула, и Гусенко один вошел в комнату, где находились документы.

Он оставил дверь открытой, и мы слышали, как он там ходил, осматривая комнату, поворачивал ключи, выдвигал ящики шкафов, шарил на столе.

Наконец его голова показалась в проеме двери, на этот раз он обратился к Элин по-русски. Сергей перевел мне:

— Он узнал тело. Это Власик.

— Кто он? — спросил я.

— Заткнись! — Это уже приказ Элин.

— Сталинский холуй, — продолжал Сергей, будто ничего не слышал. — Злое животное. Должно быть, не угодил хозяину.

— Еще слово — и я буду стрелять, — пригрозила Элин Гундерссон, готовая в любую минуту выполнить свое обещание. Она действительно была потрясающе красива и в то же время потрясающе холодна. Так мы стояли втроем, прислушиваясь к звукам, которые издавал Гусенко за дверью. А я беспокоился о Джейн. У меня было только два предположения: она либо в ванной комнате Сталина, либо ушла, проскользнув через Кремлевскую стену обратно в Александровский сад.

Мы, должно быть, стояли так минут десять или даже больше, когда вдруг раздался какой-то странный звук, а за ним последовал металлический стук. Гусенко что-то крикнул Элин, и она нахмурилась.

— Он поднял засовы камеры, — пробормотал Сергей с недоумением, как только Элин отвернулась. — Какие еще засовы?

— Проходите, — приказала она.

Мы отодвинулись, давая ей возможность пройти в комнату. Она подошла к двери, наблюдая за тем, что Гусенко делает, потом что-то крикнула ему.

— Она сказала: «Осторожно, папа!» — тихо перевел Сергей.

Я переспросил:

— Так он возится с решеткой?

— Похоже, что да.

Элин бросала на нас короткие предостерегающие взгляды, но было достаточно ясно, что все ее внимание сосредоточено на Гусенко, а не на нас. Я прикидывал, увенчается ли короткий бросок успехом, сумею ли разоружить ее. Но Сергей словно угадал мои мысли.

— Не будь дураком, — предупредил он.

А затем раздался металлический лязг, громкий удар, похожий на тот, который мы слышали раньше, пронзительный вопль.

— Нет! Нет! — закричала Элин и, не обращая внимания на нас, ринулась в длинную узкую комнату, где находился ее отец.

— Держу пари, старый ублюдок что-то после себя оставил, — сказал Сергей. — Это был скверный шум.

— Пойдем, посмотрим, — предложил я.

— Что, без оружия?

— Но вы не безоружны, — раздался за нашими спинами женский голос. Голос Джейн!

— Вот. — Она протянула Сергею пистолет.

Я спросил:

— Где ты была все время?

Джейн ответила:

— Пока вы были наверху, я здесь все вокруг осмотрела.

— С тобой все в порядке?

Она улыбнулась:

— Абсолютно, спасибо.

Гусенко все еще вопил, его крики становились громче, и в них слышался ужас.

Сергей первым достиг двери и вошел в комнату. Я последовал за ним. Вопли сменились душераздирающим, отчаянным стоном.

Я преодолел оставшиеся ступени и заглянул в комнату.

За прутьями камеры находились уже двое: к давно умершему Власику присоединился Юрий Анастасович Гусенко, и это он издавал страшные стоны.

Схватившись за прутья, он пытался приподнять стальную решетку. Элин Гундерссон помогала ему снаружи. Оба напрягали все силы, но и совместными действиями не могли сдвинуть ее ни на миллиметр.

Элин повернула голову.

— Эй, вы! Попытайтесь приподнять решетку! — приказала она. — Мы должны освободить его.

— Как это случилось? — спросил я.

— Решетка ушла вверх, в потолок, — простонал Гусенко. — Я отодвинул икону в сторону. Решетка поднялась, я вошел сюда и приподнял одну из плит, ту, что в основании. — Гусенко замотал головой из стороны в сторону. — Там — золото, много золота. Когда я хотел взять его, решетка обрушилась вниз.

— Там, видимо, какой-то механизм, — сказал Сергей. Он повернулся ко мне: — Иди передвинь икону.

— Ну, нет, — возразил я. — Там еще одна решетка. Сделай это сам.

— И не я, — покачал головой Сергей.

— Вы — трусы! — с возмущением завопила Элин. — Он может умереть!

Она бросилась в соседнюю комнату. Чуть поколебавшись, протянула руку к золоченой раме иконы. Ничего не произошло.

Гусенко крикнул:

— Толкни вправо!

Элин толкнула икону вправо и тут же ринулась вон из комнаты, потому что послышался все тот же знакомый звук. Не веря своим глазам, мы наблюдали, как две плиты пола раздвинулись в стороны, почти там, где я стоял, я чуть было не свалился в эту яму. Хотя падать было некуда — все пространство под каменным настилом было заполнено. У меня отвалилась челюсть. Вся яма была забита сокровищами, предметами величайшей ценности, насколько я сразу мог определить. Я лихорадочно пытался осмыслить, что же происходит, но мой мозг отказывался воспринимать и осознавать эту находку. Тем не менее две вещи я узнал: царскую корону и еще одну, о которой прочел совсем недавно. Это был золотой головной убор из сокровищ Трои, тот самый, который Генрих Шлиман надел на голову своей жены и сфотографировал ее в нем.

А за нашими спинами раздавались крики:

— Оставьте все это, бросьте! Поднимите решетку!

— Я посмотрел на Сергея, тот на меня и сказал:

— Как и все они, он готов издеваться над кем угодно, а сам не хочет испытывать это на себе.

Элин приставила пистолет к голове Сергея и заорала, сперва на него, потом на меня. Затем, положив пистолет на пол, сама схватилась за решетку. Решетка оставалась неподвижной.

Гусенко командовал:

— Раз, два, три — поднимай!

Никакого результата.

Потеряв надежду открыть решетку, Элин направилась к двери, и снова раздался вопль ее отца. Наши глаза до этого были прикованы к Элин, теперь мы все повернулись к Гусенко. Он, вытянув руку, пристально разглядывал что-то на ладони. На ней лежало несколько золотистых крупинок. Потом, подняв голову, посмотрел на потолок и что-то испуганно крикнул.

— Песок? — удивился Сергей. — Откуда песок?

Песок тек с потолка маленькой струйкой, такой же, как в песочных часах. И она постепенно утолщалась: была сначала не толще нитки, потом заструился золотой дождь из песка, начавший покрывать пол. Внезапно Гусенко отскочил назад и посмотрел на свои следы. Они заполнялись песком прямо на глазах.

Элин опять бросилась к двери. Вдруг в другом месте камеры появился еще один поток из песка. Мягкий, шепчущий звук падающих песчинок казался очень громким, потому что все застыли в молчании. Поняли, что происходит. Для Гусенко это была смерть, и жестокая: в железной клетке он будет похоронен заживо. Такова месть Сталина из могилы, наказание за посягательство на его собственность даже через сорок лет после смерти.

Мы стояли неподвижно, не могли двинуться с места и смотрели на отверстие в потолке, откуда сыпался песок. Скоро он заструился уже из дюжины щелей. Я взглянул на Юрия Анастасовича и увидел, что песок лег на пол толстым слоем и уже достиг верха мягких кожаных ботинок заместителя председателя КГБ. Несомненно, песок скоро заполонит всю камеру.