Он потер глаза.

– Да, я знаю, все не просто. Мы так заняты своими повседневными заботами, что у нас нет времени задуматься о будущем. Но это важно, Люси. Когда свершится, будет очень плохо. Я знаю эту страну. Я знаю Ченгфу. И я знаю мандарина Хуанг Кунга. Он ждет не дождется своего часа, у него руки чешутся, ему не терпится натравить своих солдат на чужаков. Я сам напишу вашему послу в Пекине. Я обращусь к американским миссиям. Кто-то должен взять на себя заботу о детях, чтобы ты могла уехать домой.

– Да, доктор Ленгдон, – ответила я, потому что невежливо спорить со старшим, да к тому же с мужчиной, но то, о чем говорил доктор, было совершенно невозможно. Иногда мне так хотелось увидеть эту неизвестную страну – Англию, частью которой я была и о которой так часто рассказывала мисс Протеро! Но я знала, что этого никогда не произойдет, как и знала, что бесполезно надеяться, что кто-то позаботится о детях. Не было никого, кроме меня.

Я медленно, чтобы продлить удовольствие, доела шаопинг и теперь чувствовала себя спокойнее. Может быть, я волновалась потому, что была голодна?

– Как ты думаешь, сможешь продержаться месяц или чуть больше, пока я все организую? – спросил доктор Ленгдон, смешивая какие-то лекарства в углу комнаты на другом столе, заставленном флаконами.

– Да, конечно смогу, спасибо.

Он взглянул на меня и скорчил смешную рожицу.

– Жаль, не могу подкинуть тебе пару долларов: я только что все отдал за новую партию лекарств и, что называется, «вылетел в трубу». Думаю, от мисс Протеро ты такого не услышишь. Это значит, что у меня нет денег. – Он размешивал лекарство длинной стеклянной палочкой. – Большинство моих пациентов слишком бедны, чтобы платить.

– Мне очень жаль. У вас нет богатых пациентов, доктор Ленгдон?

Он улыбнулся. Улыбка сделала его моложе, и он уже не казался таким уставшим.

– Есть, но не много. В основном, я лечу бедняков, которые не могут себе позволить китайского врача. Для них это к лучшему. Китайский доктор загонит тебе иголки в руку, чтобы вылечить желудок, или обмотает рану бумажкой с волшебными заклинаниями, чтобы изгнать злых духов из крови.

Он разлил лекарство в два флакона и закупорил их крышками.

– Ну, барышня, готово. Я приготовил двойную порцию, думаю, хватит.

Мне стало страшно.

– Вы хотите сказать, мисс Протеро больше… больше не понадобится?

– Похоже, нет. – Он положил руку мне на плечо. – Если боли усилятся, увеличь дозу. Она будет спать почти все время, но это уже не имеет значения. Все, что мы можем сделать для нее, это облегчить ей боль. Я приеду в миссию на следующей неделе, если ты не пришлешь за мной раньше.

– Да, доктор. – Хоть я и понимала, что мисс Протеро умирает, ужасно знать, что ей так мало осталось. – Мне нужно выполнить одно поручение. Можно я зайду за лекарством на обратном пути? – спросила я.

– Когда тебе удобно. Если меня вызовут к больному, я оставлю лекарство у соседки, прачки. На нее можно положиться.

Я надела пальто и шляпу, поблагодарила доктора Ленгдона за чай с печеньем и уже собиралась отвесить ему поклон, но вдруг вспомнила, как должна вести себя английская девушка. Я протянула доктору руку и сделала реверанс. Он ласково взял мою руку и, как-то странно глядя на меня, сказал:

– Интересно, ты сама знаешь, какая ты красивая, Люси?

Я покраснела от стыда, потому что подумала, что доктор Ленгдон смеется надо мной, но увидела, что он не шутит, и вдруг до меня дошло, что чужакам могут нравиться девушки с круглыми глазами, большими ступнями и белой кожей, потому что они сами такие же, как я.

– Забавно, – медленно продолжал он, – по всей Англии и Америке у многих девушек твоего возраста самая, может быть, большая проблема на сегодняшний день – как завить локоны. – Он вдруг улыбнулся. – Будь я на тридцать лет моложе, я бы променял миллион таких, как они, на одну такую девушку, как ты, Люси.

Я не совсем поняла, что такое «завить локоны» или что означает «променять миллион девушек на меня», но я поняла, что он сделал мне комплимент, и от этого мне стало очень не по себе. Если бы доктор знал, что я собираюсь сделать, он бы перестал меня уважать и уж никаких комплиментов я бы от него не услышала.

Двадцать минут спустя я шла вдоль мастерских и палаток, в которых работали золотых дел мастера. Здесь обитали и торговцы драгоценными камнями, но я выбрала золото. Сначала я прошлась перед мастерскими, стараясь решить, в которой из них мне может повезти. Мальчики-подмастерья раздували мехи маленьких кирпичных печей, внутри которых, в тиглях, плавилось золото. Мастера заглядывали в их утробы, чтобы посмотреть, как золото плавится, как меняется его цвет. Другие сидели за специальными лавками, орудуя формами, молотками, покрытыми кожей, тонкими резцами, щипцами странной формы. Не было видно ни небрежно разбросанных денег, ни золотых вещиц.

Я повернула за угол и пошла по узкой улочке за мастерскими. Если бы мне удалось забраться незаметно в мастерскую с черного хода! Может быть, я попаду на маленький склад, где удастся что-нибудь стащить. Только у шести мастерских был черный ход, я осторожно попробовала каждую дверь, лишь одна оказалась незапертой – в мастерской в самом конце улицы.

Сердце колотилось сильнее и сильнее, страх вперемежку со стыдом, словно лед, замораживал внутренности, вызывая растущее чувство тошноты. После первой кражи я думала, что привыкну и буду меньше бояться, но с каждым разом мне становилось хуже. В эту минуту я бы все отдала, чтобы повернуть обратно и отправиться домой. Но это было невозможно: я не могла вернуться с пустыми руками.

Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда что-то холодное и влажное коснулось моей руки.

Я посмотрела вниз и увидела большого пса. Много таких бездомных собак, грязных с выпирающими ребрами, бродило по Ченгфу. Я издала вздох облегчения, дала псу несколько оставшихся просяных зерен и, стараясь не шуметь, отогнала его прочь. Я замерла, сцепив ладони, чтобы унять дрожь, и осторожно толкнула тонкую дверь.

Передо мной была комната чуть больше посудного шкафа. На стенах висели инструменты, пол был завален всяким хламом, пустыми мешками, обрывками веревки, глиняными горшками и кусками ржавого железа. Взять было нечего. Через приоткрытую дверь напротив доносился стук молотка.

Я толкнула заднюю дверь и снова оказалась на улице. В мастерской не было подмастерья. Мастер был крупный мужчина со свисающими усами. На нем был кожаный передник. Он делал филигранную брошь. Я стояла перед окнами мастерской и смотрела, как он осторожно закрепил брошь в деревянных тисках и взял тонкий стальной инструмент. Мимо меня проходили люди, а я стояла и смотрела. Наблюдая, как он работает, я почувствовала, что у меня стали покалывать щеки, как будто от них отхлынула вся кровь. Я придумала.

Я прекрасно знала, что, если буду медлить или начну все обдумывать, моя решимость иссякнет, поэтому я стремительно обогнула мастерскую и снова оказалась на узкой улочке. Бродячий пес все еще был там. Я щелкнула пальцами и шепотом позвала его. Он сразу же подбежал ко мне, очевидно, надеясь получить еще просяных зерен. Я подманила его к мастерской, осторожно открыла дверь и протянула руку, чтобы подобрать обрывок веревки с грязного пола. Стараясь шепотом приободрить пса, я сделала из одного конца веревки что-то вроде ошейника, надела его на собаку, закрепив таким образом, чтобы он не соскочил, затем втолкнула пса в комнатку-шкаф и плотно закрыла дверь, просунув в нее свободный конец веревки.

Я помчалась за угол и резко перешла на шаг, как только оказалась у входа в мастерскую. Пройдя мимо нее, я задержалась у соседней мастерской и сделала вид, что рассматриваю серебряные гребни и булавки на маленьком подносе рядом с лавкой, в которой работал мастер по серебру. Уголком глаза я следила за человеком со свисающими усами – хозяином «золотой» лавки. Я постоянно прислушивалась, потому что была уверена, что пес, которого я затолкала в мастерскую, испугается и начнет лаять.