– А разве Ник не говорил никогда Эдмунду, что вы здесь служите?

– Ник не знал.

– Не знал, где его отец?

– Нет. Видите ли, он рос с большим предубеждением против меня. Даже когда ему было всего десять лет, он уже презирал меня. Ему была ненавистна сама мысль о том, что его отец – слуга. Думаю, это у него – от матери, хотя убежден, что она никогда плохо обо мне ему не говорила. Когда я видел его в последний раз, ему было четырнадцать лет. Он разговаривал со мной очень резко, сказал, что никогда не будет служить никому: ни военному, ни гражданскому. Я попробовал объяснить ему, что это то общественное положение, которое я получил по рождению, и что я горжусь тем, что я – отличный слуга. Способный, надежный, заслуживающий доверия. Но Ник не видел в этом ничего хорошего. Когда он поступал в Белвуд, он взял девичью фамилию матери – Сэбин, с тех пор его так и зовут. Он не хотел иметь ничего общего с отцом, который не был сам себе хозяином.

– Это очень жестоко, – огорченно сказала я.

– Возможно. Но молодые часто склонны оценивать прошлое по меркам будущего, и сейчас я стал лучше понимать сына. Сегодня не многие гордятся тем, что у кого-то служат. И кто может утверждать, что они не правы? Но мне кажется, что за презрением Ника скрывалось что-то большее. Он видел, что о его матери забыли, как он считал, не заботились, что муж-солдат бросил ее на произвол судьбы, а сам проводит большую часть времени в колониях. Конечно, он был прав. Для жены солдата или моряка, брак – это одиночество.

– Значит… вы не видели его с тех пор, как он был ребенком?

– Я видел его случайно три года назад. Но я слышал о нем время от времени. Часто, прислуживая за столом, я слышал, как мистер Эдмунд рассказывал родителям о последних подвигах Ника, поэтому мне было кое-что известно о его приключениях.

– Когда вы его встретили, вы с ним разговаривали?

– Да. У меня был выходной. Мы столкнулись с ним лицом к лицу на Пиккадилли. Я сразу его узнал, но самое потрясающее, что он меня тоже узнал.

– Как он вел себя? Был рад видеть вас или нет?

– Я до сих пор не знаю, – Марш пожал плечами. «Привет, отец! – сказал он. – Вижу, ты все так же прямо держишь спину». Я не понял, что же он имел в виду, и не смог найти, что ответить, мисс Люси. По правде говоря, я едва сдержал слезы. Мы поговорили несколько минут, и я сказал, что служу дворецким у Грешемов. «Будь я проклят! – сказал он. – Надеюсь, они хорошо к тебе относятся, все-таки я пару раз спас от кровопролития нос этого сморчка Эдмунда».

Мистер Марш покачал головой.

– Чуть не сказал, что Нику со мной было неловко. Сомневаюсь, чтобы он хоть когда-нибудь себя неловко чувствовал. Он, возможно, по-своему насмехался надо мной. Я так никогда и не смог понять. На следующий день он отправился в Южную Америку. Легко догадаться, что мы не договаривались встретиться.

Мы долго молчали. Наконец, мистер Марш очнулся от воспоминаний и посмотрел на меня. Я все еще держала его руку.

– Пожалуйста, теперь сядьте, мисс Люси, – беспокойно сказал он. – Нехорошо, что я сижу, а вы стоите на коленях. Мне не положено.

Я не сдвинулась с места.

– Вам положено, мистер Марш. Странно чувствовать боль и счастье одновременно, но это так. Я вам сочувствую и себе сочувствую, но я уже привыкла к мысли, что Ника нет. И я счастлива. Я однажды сказала, что хотела бы иметь такого отца, как вы. Мистер Марш, по закону вы – мой отец. Мы поженились тогда в тюрьме в Ченгфу. Это – мое обручальное кольцо.

Мистер Марш замер, затем потер глаза, медленно покачал головой и посмотрел так, словно он не может понять смысла моих слов.

– Вы… поженились? – наконец произнес он.

– Да. Тогда он и подарил мне это кольцо, с тех пор я его ношу. – Теперь я рассказывала. Я повторила то, что уже говорила ему в поезде. Рассказала, как Роберт Фолкон предупреждал меня о Николасе Сэбине. Я закончила тем, как мы с доктором Ленгдоном пришли на могилу Ника. Мистер Марш немного пришел в себя и наблюдал за мной. Он печально улыбнулся.

– Люси, дитя мое, – прошептал он после долгого молчания, – для меня это – большая честь, – он наклонился и поцеловал меня в щеку.

Я поднялась и обняла его.

– Теперь встань, – хрипло сказал он и помог мне подняться, затем отошел и одобрительно посмотрел на меня, склонив голову набок. – Мы не должны говорить об этом никому, Люси. Пусть это будет нашей тайной. Ничего хорошего не выйдет, если хозяева узнают, что ты вышла замуж за сына их дворецкого.

Я удивилась.

– Почему нет? Я не стыжусь этого! – сердито сказала я.

– Просто не нужно говорить, – очень твердо сказал он. – Это невозможно по твоему положению в обществе, Люси. Ты – барышня, член семьи. А я – слуга. У тебя может быть еще больше неприятностей. Я прошу, послушай моего совета.

– Хорошо… конечно, я сделаю так, как вы хотите, мистер Марш, – неохотно ответила я. – А мы не могли бы с вами куда-нибудь уехать? Разве я не могла бы работать где-нибудь вместе с вами? Я не думаю, что из меня получится настоящая дама. Через несколько месяцев все изменится. Я получу деньги, много денег, которые мне оставил Ник. А позже я получу и «Луноловов», хотя мне этого и не хочется, честно говоря.

– «Луноловов»? Что ты хочешь этим сказать, Люси?

Я рассказала ему о завещании и о том, что получу закладную на «Луноловов». Он почесал лоб и озадаченно вздохнул. Не удивительно: за последний час Марш сделал не одно открытие.

– Мы еще об этом поговорим, Люси, а сейчас у меня голова идет кругом. – Он вынул часы. – Мне нужно работать. Вот, дитя мое, – он отдал мне кольцо. – У меня есть серебряная цепочка матери Ника. Я отдам ее тебе, и ты сможешь повесить кольцо на нее. – Он положил мне руку на плечо: – Мы оба не знали Ника, но он был моим сыном и твоим мужем. Мне приятно, что ты носишь это кольцо в память о нем.

Он расправил плечи, и лицо его приняло обычное спокойное выражение. Только бледность свидетельствовала о пережитом потрясении. Он снова был Маршем – дворецким, когда сказал:

– А теперь, с вашего разрешения, я уйду, мисс Люси. – Он поклонился, не спеша подошел к двери и тихо закрыл ее за собой.

Я сидела, делая вид, что занята вышивкой, и старалась привести в порядок мысли. Я решила, что не хочу теперь иметь никаких секретов от Марша и расскажу ему о Метью Фолконе. Другое дело с вечером пятого ноября. Я так и не знаю, что же все-таки произошло. Но я никому не смогу об этом рассказать, не упоминая того, что я видела, или мне показалось, что я видела, Николаса Сэбина. Я очень отчетливо, как в те страшные минуты, снова увидела его в клубах дыма. Но воображение могло сыграть со мной злую шутку. Ник Сэбин умер. И говорить его отцу о том, что мне померещилось – жестоко.

Мне было обидно, что я не могу сказать Грешемам, что мистер Марш – мой свекор. Я понимала, что его, скорей всего, сразу уволят. Нельзя было этого допустить, у меня еще не было денег, чтобы ему помочь, пока он будет искать новое место. Нужно терпеть, решила я, но как только у меня будут деньги, я попрошу мистера Марша увезти меня отсюда.

Я надеялась, что настроение мое станет лучше и мне будет легче прожить оставшееся время у Грешемов. Ведь теперь я знала, что Марш мне больше, чем друг. Но я ошиблась. Наше положение оказалось невыносимым. Мне было неприятно, когда он прислуживал мне в столовой или гостиной. Но еще тяжелее было наблюдать, как он прислуживает Эмили. Она была всегда недовольна слугами, постоянно дулась и вздыхала, как будто их глупость превращала ее жизнь в невыносимые страдания. Я видела, как краснел Альберт от ее колких замечаний, как она доводила Мэгги до слез. Мистер Марш всегда оставался невозмутимым. Но когда Эмили делала ему язвительное замечание, у меня чесались руки: мне хотелось вцепиться ей в волосы и услышать, как она завизжит.

Как-то после обеда я рассказала об этом мистеру Маршу. Он удивился.

– Господи, дитя мое! Неужели ты думаешь, что замечания мисс Эмили меня трогают? Хозяева срывают свое раздражение на слугах. Это часть нашей работы.