– Через какое-то время взвод…или то, что от него осталось, был уничтожен. Все были убиты или смертельно ранены. Азиаты добивали их минами, ракетами, пулемётами 50-го калибра, гранатами РПГ. Такая вот хреновая штука…
Из всего взвода только трое остались в живых. Помощи ждать было неоткуда. Взвод был отрезан и через 24 часа полностью разбит. В конце концов, солдатам пришлось вызывать артиллерию и напалм на себя.
Но даже это не помогло отбить атаку; к тому времени у Криса и других кончились боеприпасы. Пришлось отбиваться штыками и камнями.
"Я разговаривал с одним из оставшихся в живых, – продолжал Солтс. – Он рассказывал, что косые ходили среди тел и тыкали их ножами. Кто остался жив, тот спрятался под трупами товарищей и притворился мёртвым. Вьетнамцы обшарили карманы убитых : искали часы и другие ценности, потом раздели трупы и забрали оружие. Один азиат сел на голову солдата, пока тот прикидывался мёртвым, подсчитал награбленное и, смеясь, ушёл.
Когда на следующий день обнаружили тела, пришлось здорово потрудиться, чтобы отыскать личные знаки. Ребят подвесили за ноги, прикрутив лианами к ветвям, на телах зияли глубокие ножевые раны, с них были сняты скальпы, выпущенные наружу внутренности опутали головы. На лицах застыл ужас, а во рту торчали отрезанные гениталии".
В конце концов, дело дошло до рукопашной. Солтс сказал, что руки мёртвых американцев как клещи застыли на горлах мёртвых вьетнамцев, лица исказила смерть, и кровь запеклась под ногтями. Некоторые солдаты зубами рвали глотки врагу.
– Я слышал, как трудно было снимать руки ребят с вьетнамских шей и что многие умерли с открытыми глазами. Поэтому мы больше не берём пленных. Шлёпаем на месте…
– Ну, пора сниматься. Скоро идти в дозор. Приятно было встретиться, Брекк. Мне бы тёплое местечко в Сайгоне!
– Счастливого пути, Солтс. Желаю тебе выбраться отсюда…
Я пнул комок грязи и пошёл назад в нашу палатку.
– Чёрт бы побрал эту войну! ЧЁРТ БЫ ЕЁ ПОБРАЛ!
Мне нужна была новая пара штанов. На старых мотня обтрепалась и разошлась по швам до колен. Белья я не носил, поэтому москиты без жалости пили кровь из моих яиц. Я смазывал пах репеллентом, но от него жгло как от керосина. Наконец, я сдался.
– К чертям собачьим!
Через час вместе с ротой мотопехоты я отправился в страну монтаньяров*.
Майор Бум-Бум предположил, что задание может продлиться неделю-другую.
– Оставайся там, пока не получишь полной картины, да привези побольше фотографий : снимай всю операцию, от начала и до конца, – напутствовал он.
– Это стоящее дело, и мы рассчитываем на него…оно выставит армию в добром свете…поможет завоевать сердца и умы людей, и всё такое. Будь там, пока всё не разнюхаешь. Мы надеемся на тебя, сынок, ты наш герой…
– Я испеку пирог, сэр…можете делать заказы. Мне всё равно, сколько недель придётся провести вдали от Сайгона, от пивнушек и красавиц с аллеи "100 пиастров", – пообещал я.
Мы ехали в горские деревни верхом на БТР-ах. Это вездеходы с острым носом и плоской крышей, на которой установлены пулемёты : один 50-калиберный и два поменьше – М-60. Крашены они на любимый армейский манер – в оливково-коричневый цвет, на бортах – большие порядковые номера, изрядно облупленные, но читаемые.
На бортах машин и на изогнутых щитах пулемётов остались отметины от осколков гранат, мин и пуль. В машине помещалась группа в пять человек.
Пока сталь бряцала и попирала землю, я трясся на верхотуре.
Наверху опасно : может снять снайпер. Залезешь внутрь – и азиатская пушка зажарит тебя живьём. Противотанковые мины тоже опасны для этих машин, но тогда уж всё равно каюк, не важно, снаружи ты или внутри.
Каждая машина старается точно попадать в след передней. Ведь это единственно известная безопасная часть дороги после того, как по ней прокатятся колёса.
С нами через джунгли двигались несколько больших транспортных грузовиков, чтобы помочь горцам перебраться в новые жилища.
Машины шли по старым тропам, которыми пользовались только местные племена. Перед отъездом из бригады нам говорили, что северяне могли заминировать эти пути, поэтому я предпочёл ехать на второй от головы колонны машине.
Мы вступили в страну монтаньяров, их деревушки, спрятанные под покровом джунглей, попадались тут и там на горных склонах.
Около 40 процентов местного населения болеет туберкулёзом. Люди долго не живут. Три четверти новорождённых в племенах умирают в первые дни, а три четверти из оставшихся в живых болеют и умирают до 18 лет. Продолжительность жизни среди горцев, маленькой расы пересечённых гор, была 30-35 лет.
Монтаньяры – таинственные полудикие люди, ведущие тихий замкнутый лесной образ жизни. Их женщины ходят с голой грудью и относятся к живущим в долинах вьетнамцам с древним холодным презрением, в то время как вьетнамцы боятся горцев и питают к ним отвращение как к дикарям и полулюдям.
В ближайших деревнях раздавался бой барабанов. То был завораживающий звук. Я никогда раньше не слышал ничего подобного. Это горцы передавали друг другу сигналы. Одно это нагоняло страху на Нагорье.
С нами было два переводчика : один сержант, говоривший по-вьетнамски, и вьетнамский рейнджер, понимавший горские диалекты.
Когда мы въезжали в деревню, вьетнамец объяснял людям, что они должны уехать, что их дома сожгут, потому что они находились в зоне свободного огня.
Молча и стоически горцы принимали предложение южно-вьетнамского правительства.
На новое местожительство в Эдап Энанге горцев вывозили огромными вертолётами "Чинук", длина которых 40 футов. Каждому позволялось вывозить столько, сколько он мог унести.
Мы привязывали свиней и коз к шестам и тоже вывозили их вертолётами. Однако из нескольких деревень проще было эвакуировать живность на грузовиках, особенно рогатый скот.
Каждая деревня насчитывала от 50 до 75 человек, иногда меньше. Их дома представляли собой примитивные соломенные хижины на сваях.
Горцы – кочевой народ, но в основном занимаются земледелием; это мирные люди, они понятия не имеют о войне, да им и всё равно. Они просто хотели, чтобы их оставили в покое.
Когда им говорили, что надо уезжать, новость, понятное дело, потрясала их до глубины души. Даже детские губы кривились от плача, когда до их сознания доходила дурная весть.
Монтаньяры сродни индонезийцам, полинезийцам и малазийцам, у них круглые глаза, скуластые лица и очень тёмная кожа. Мужчины выше вьетнамцев, очень уродливы по западным меркам, молчаливы, ходят босиком и носят только набедренную повязку.
Женщины тоже черны и непривлекательны. Вокруг бёдер они оборачивают кусок полотна, который доходит им до лодыжек. Некоторые ходят с непокрытой грудью – огромной и отвислой, с большими сосками – и носят детей на спине, привязав их к себе самодельными плетёными лентами.
У горцев мягкий выговор, они редко улыбаются. Для переноски тяжестей женщины используют круглые плетёные корзины : они их таскают на спине как рюкзаки.
У многих хижин стоят фарфоровые вазы, доверху наполненные водянистым рисовым вином "нам пей", и из каждой на целый фут торчит длинная камышина. Этот нам пей так шибёт, что хватает нескольких глотков с непривычки.
Хижины в тех деревнях, где мы были, полностью соответствовали горскому стилю, принятому на Нагорье. Внутри такой хижины сразу находишь мешки с рисом и кукурузой, открытый очаг без каких-либо выходов для дыма в соломенной крыше и глиняные кувшины с рисовым вином. Кувшины с вином – это мерило благосостояния горской семьи.
При кажущейся простоте соединений бамбука и соломы при постройке хижин, горцы, тем не менее, очень искусно умели обрабатывать и стволы при изготовлении лестниц для своих домов; дома же их очень походили на соломенные хижины южно-тихоокеанских островов. Несущие части хижин соединялись между собой без единого гвоздя.
У монтаньяров много племён – банакей, седанг, кохо; мы же перевозили племя джараис, и оно говорило на собственном диалекте.
