Это стало похоже на жизнь с живой бомбой. Я дрожал за свою шкуру. Особенно меня сводила с ума мысль о том, что могло случиться с детьми.
Однажды она загнала меня в угол. Я был ни в чём не виноват. Просто она взяла нож и подступила ко мне. Но не нож пугал меня. Я был быстрее и сильнее и мог вырвать его, если б хотел. Меня пугал лёд в её крови, её застывшие глаза. Как у змеи, её глаза были чуть прикрыты, из них глядело зло, словно сам чёрт засел там. Зелёные, сверкающие глаза зверя – холодные, страшные, в жизни таких не видел. Поразительно. В какой-то момент она – Мэрилу. В следующий – дьявол. Абсолютно невероятная физическая трансформация.
– Я вырежу твоё сердце и спляшу на нём, Брекк, – сухо сказала она, без намёка на эмоции, не мигая. Она глядела на меня, прожигая во мне дырки змеиным взглядом и держа нож уверенными руками в двух футах от моего живота.
Уверен, в тот момент она точно собиралась вырезать моё сердце. Уже в шестой раз она нападала на меня как гром среди ясного неба. Я вырвал у неё нож, потом собрал все ножи в доме и закопал поглубже на заднем дворе.
Это положило конец попыткам зарезать меня, но приступы продолжались.
Я сильно скучал по Стару, поэтому купил чёрненького кобелька-лабрадора и назвал его Юрий. Мэрилу невзлюбила и его.
Как-то в субботу утром Мэрилу попросила меня пойти с ней в магазин за новой стиральной машиной. Я ответил, что пахал всю неделю и очень устал. Что хочу немного поваляться на диване и почитать.
Разозлившись, она схватила со стены двухметровый кнут – мой сувенир из Аспена 65-го года. Она выскочила за дверь, и я услышал щелчки кнута и визг Юрия. Она вымещала на псе свою злость на меня. Я выбежал наружу, забрал у неё кнут, успокоил Юрия, посмотрел, не ранен ли, и вернулся на диван к газетам.
Но всё только начиналось. Мэрилу сидела за столом, что-то обдумывая.
Через несколько минут она отправилась на кухню, достала из-под мойки "Жидкого слесаря"* (средство от засоров в трубах).
– Я выжгу Юрию глаза! – крикнула она, открыла дверь и выбежала на задний двор.
Я соскочил с дивана и, не успела она приблизиться к Юрию на 20 футов, поставил ей подножку. Щёлочь выплеснулась мне на руки и ей в лицо.
Тогда она схватила в охапку Тину и Криса, вскочила в микроавтобус и стартанула к моему дяде, который жил в 30-ти милях от нас; она выжимала по 80 миль в час, хотя видела только одним глазом. Другой глаз был залит "слесарем" и воспалился. Она даже не попыталась смыть химикат. Она хотела, чтобы он обезобразил ей лицо, тогда бы она смогла обвинить во всём меня одного.
Забрав у неё флакон, я ушёл в дом и вымыл руки. Мэрилу перед отъездом умыться не удосужилась, и у неё на лбу, над правым глазом, и на носу появились ожоги третьей степени.
– Вот что Брэд сделал со мной, – заявила она, как только приехала к дяде. Потом она отправилась в Чикаго демонстрировать своё лицо моему деду.
– Если он тебе не нравится, возьми ружьё и пристрели его. Не лезь ко мне со своими проблемами, детка… – сказал дед.
Когда я узнал, что она обо мне наговорила, я расстроился. Теперь она хотела настроить против меня всю мою родню. Я не причинял ей вреда. Я лишь пытался защитить Юрия. Любой на моём месте поступил так же. Временами она могла быть очень жестокой. Она была приёмной дочерью и всю жизнь ненавидела свою мать, хоть и зависела от неё.
Только на следующий день я узнал об ожогах Мэрилу. Она вернулась домой из больницы с забинтованным лицом. Теперь у неё были настоящие раны, их можно было показывать всякому, кто сомневался в том, что я был "сволочью".
Ну как с этим бороться? Я не делал ничего плохого и не собирался защищаться. Однако мой дядюшка поверил ей и считал, что это я изуродовал ей лицо и хотел сделать из этой женщины призрака оперы в юбке.
Её вывихнутое поведение уходило корнями в её детство. Помню, она рассказывала, что если мать ругала её или не давала чего-нибудь, она до крови царапала лицо ногтями.
Я отвёз Юрия к родителям до лучших времён. Я дал объявление в газету – и нашлась пара пенсионеров, которые только что потеряли лабрадора. Они заверили меня, что позаботятся о Юрии. У них было два дома : летний дом в верхнем Мичигане и зимний в Лонгбоут-Ки, во Флориде, на берегу Мексиканского залива.
Я завидовал Юрию. Я тоже был готов переселиться в новый дом.
Мэрилу не терпела Юрия с первого дня. Она считала его моим псом. Думаю, она сделала какие-то неверные выводы. По каким-то причинам она смотрела на этого кобелька как на моё продолжение, а не как на обычную собаку.
После этого я покупал только сучек, и она никогда не обращалась с ними так дурно, как обращалась со Старом и Юрием.
Несмотря на хаос личной жизни, с работой был полный порядок. Летом 69-го я получил национальную премию и премию штата за серию очерков и вскоре стал завотделом городских новостей; я не хотел этой должности, меня больше интересовал процесс написания, а не редактирования, но я согласился, потому что на этой должности больше платили.
Накануне нового, 1969-го года, через два года с хвостиком после Вьетнама, я выкушал свой последний стакан. Алкогольная карьера моей короткой жизни закончилась тихо-мирно – ночью в Баррингтоне, в кегельбане.
На следующей неделе мне принесли бумаги на развод, и в конце января мы с Мэрилу предстали перед судом. Она объявила, что беременна; судья, узнав об этом, – а уж для меня какая новость – назначил временные алименты и отложил дальнейшие разбирательства до рождения ребёнка в надежде, что мы утрясём разногласия.
В суде Мэрилу хныкала и лила крокодиловы слёзы, повествуя о том, какой жестокий пьяница-муж ей попался. Она облачилась в широченное платье и очень эффектно действовала платочком, смахивая слезу. Она всегда очень убедительно притворялась, да и прочими талантами не была обделена, включая балет и живопись, только пользовалась ими не к добру.
– И вы вот так её отпустите? – спросил я у адвоката. – Она же чокнутая! Вы же знаете, сколько раз за последний год она порывалась прирезать меня!
– Брэд, – ответил адвокат, – в таких делах муж всегда бессердечное животное, а жена – милое юное создание. И не имеет значение, правда это или нет, – так на это смотрит суд. Заявись ты хоть завёрнутым в американский флаг с почётной медалью Конгресса на шее, всё равно на плаху положат твои яйца. Если и удастся добиться справедливого решения, никому из вас это радости не принесёт. Так и знай…
Более семи месяцев развод висел над моей головой как смертный приговор. В сентябре 1970-го родился наш второй сын – Брэдфорд Эрик. Мэрилу отозвала своё заявление, и мы ещё раз решили попробовать спасти наш брак.
Я крепился. Я был намерен сохранить семью. Я подумал, что перемена мест будет весьма кстати, поэтому в декабре купил новый дом, и мы переехали ещё дальше в пригороды, в Кристал-Лейк. Но через полгода отношения снова испортились, и я опять ушёл.
В октябре 1971-го я получил целый букет премий за очерки, репортажи и другие публикации. А Мэрилу во второй раз подала на развод. Невероятно. За четыре месяца я был с нею только раз. Она позвонила сообщить, что одна из собак утонула в пруду и нет денег вывезти её. Что газонокосилка сломалась. Что двор нужно прибрать. Поэтому в субботу я отправился к ней и задержался на ночь. Ничего более. Повесил штаны на спинку кровати и…
Она упрекнула меня за противозачаточные таблетки. Я не придал этому значения. Я никак не предполагал, что она собирается снова затевать дорогущие разводы. Она просто использовала суды в своих интересах : давить на меня в финансовом плане и заставить делать то, что ей нужно. Так же она использовала и свои беременности. Для получения превосходства. Власти.
Она считала, что нежелательные беременности удержат нас вместе. Что из-за них она сможет не работать, что они помогут ей с деньгами. Но вышло не так, как она себе намечала.
Помимо того что наш брак прочно сидел на мели, у меня появились серьёзные трудности с деньгами. Моя еженедельная зарплата была разбита судьёй напополам, и, тем не менее, наряду с алиментами, не говоря уже о плате за адвоката, от меня ожидали осуществления всех обычных платежей.
