Между запоями я был ходячей бомбой тринитротолуола и никак не мог уразуметь, зачем нужно было ждать возвращения из Вьетнама, чтобы чокнуться.

Я был плохим мужем и никудышним отцом. Меня никогда не было дома. Если я был не на работе, значит, я был на собрании в АА, и, понятное дело, Мэрилу задевало это моё новое "увлечение", хоть она и понимала, что других способов спасти меня от преждевременной могилы не существовало.

Лёгких путей не существовало.

Раньше она не видела меня из-за бутылки. Теперь из-за АА я бывал дома ещё меньше.

"В два часа ночи, задумав недоброе, она выскользнула на кухню, нашла острый нож и на цыпочках вернулась в спальню. С моей стороны повода не было, если не считать собрание в АА в тот вечер : ей пришлось остаться дома с детьми одной. Я проснулся от толчка, когда она спрыгнула с постели. Через минуту я приоткрыл глаз и заметил тень в дверях спальни. Это была Мэрилу в ночной прозрачной сорочке и с длинным ножом, занесённым над головой : лезвие слабо поблёскивало в лучах лунного света, льющего в окно.

Когда я увидел, как она крадётся ко мне, думая, что я сплю, я понял, что она не шутит. Это не было обычной ссорой. Я успел скатиться с кровати, она воткнула нож в матрас. Сорвав матрас, я прижал им Мэрилу к стене и вырвал нож из рук.

– ЧТО, БЛИН, С ТОБОЙ СЛУЧИЛОСЬ? ЧЕГО ЭТО ТЕБЕ ВЗДУМАЛОСЬ МЕНЯ РЕЗАТЬ? – закричал я.

– Не знаю, – заплакала она, – я не знаю, о Господи, не знаю…"

Мир для Мэрилу перевернулся, когда я протрезвел. Из-за этого нарушилось равновесие удовольствия и боли – чувствительные весы власти. С той минуты у нас уже не было семьи. Может, её не было и раньше. А существовала какая-то садомазохистская зависимость. Общество АА стало её раздражать почти сразу. А меня раздражало то, что она ерепенилась по поводу единственной вещи, которая могла спасти мне жизнь.

Я-то думал, что наши отношения войдут в норму, когда я брошу пить. Но этого не произошло. Они стали ещё хуже. Они со свистом летели в тартарары. Мэрилу могла заявлять, например, подобные вещи : "Как так получается, что ты лечишься ради кучки алкашей, а не ради меня?"

Я пытался объяснить, что лечусь ради себя самого. Что иначе ничего не получится.

– Я очищаюсь ради тебя; как только ты меня достанешь, я сорвусь и набухаюсь. Я делаю это ради своей печени-страдалицы, делаю потому, что хочу жить, потому, что мне ещё есть, что сказать в этой жизни, потому что я не хочу сдохнуть пьяным на улице…

Но было в ней что-то такое, что толкало меня к питию. Она говорила, что пьяненький я ей больше нравлюсь. Что пьяный я нежнее, что мы больше общаемся. Наверное, она была права. Наверное, я был нежней. И, может быть, мы больше общались.

После запоев я покупал ей подарки и водил в рестораны. Пытаясь загладить вину, я как бы подкупал её, склонял на свою сторону, чтобы в следующий раз снова уйти в запой. И мы действительно разговаривали больше. Она тогда была единственным человеком, который разговаривал со мной. Всех других я избегал. И тут почти все вечера я стал пропадать на собраниях в АА. И когда у меня появлялись проблемы, я уже не бежал к ней. А шёл к своим собратьям по АА. Их было два : отчаяние и уныние. Без сомнения, у неё было право на жалобы. Я как бы исключил её из своей жизни. И меня бесило, если роли менялись. И тогда я решил больше времени уделять ей и сократить свои собрания.

Сразу после выписки из лютеранской больницы я приступил к исполнению своих обязанностей, которыми так долго пренебрегал и которые Мэрилу исполняла за меня. Я взял финансы в свои руки, и, конечно, это ей не понравилось, ибо тот, кто контролирует деньги, имеет власть в семье. С самой свадьбы деньгами распоряжалась она. Однако трезвость предполагает ряд задач, о которых я и не подозревал. И эта задача была из того же ряда.

У Мэрилу своих проблем было не меньше, чем у меня, если не больше. Когда я пил, ей было проще. Если что-то случалось, она всегда могла ткнуть в меня осуждающим перстом. Что и делала частенько…

– Больной алкоголик! Это всё потому, что ты пьёшь!

Но теперь я не пил. А проблемы остались. И я задавал себе вопрос : "Что же не так в этой картине?"

Нам обоим было тяжело признать, что мой алкоголизм просто скрывал проблемы, которые были у каждого из нас и с которыми мы пытались справиться в браке. Теперь разница заключалась в том, что пропал предлог указывать на меня пальцем и говорить : "Это твоя вина…"

Такая вот забава с обвинениями. Пока играешь в эту игру, ты таишь обиды и брак твой торчит в хреновом месте. Но, может быть, в этом и заключалась привлекательность для нас обоих. Люди с проблемами притягивают других людей с проблемами. Тогда у них появляется ещё больше проблем, решать которые никто не собирается.

После того как я начал претворять в жизнь свою программу, Мэрилу так расслабилась, что у неё случился собственный нервный срыв. Она его заработала, живя со мной. Он проявился в попытке зарезать меня сонного среди ночи.

В два часа ночи, задумав недоброе, она выскользнула на кухню, нашла нож, проверила его остроту на палец и на цыпочках вернулась в спальню.

Прошло всего полтора месяца после выписки из реабилитационного центра. С моей стороны повода не было, если не считать собрание в АА в тот вечер : ей пришлось остаться дома с детьми одной. Боюсь, я не оправдывал её представлений о хорошем муже. Но я и не должен был соответствовать её представлениям. Не для этого я родился. Не для этого жил.

Я проснулся от толчка, когда она спрыгнула с постели, но глаз не открывал. Через минуту я приоткрыл глаз и заметил тень в дверях спальни. Это была Мэрилу в ночной прозрачной сорочке и с длинным ножом, занесённым над головой : лезвие слабо поблёскивало в лучах лунного света, льющего в окно.

Когда я увидел, как она крадётся ко мне, думая, что я сплю, я понял, что она не шутит. Это не было обычной ссорой. Я успел скатиться с кровати, она воткнула нож в матрас. Сорвав матрас, я прижал им Мэрилу к стене и вырвал нож из рук.

– ЧТО, БЛИН, С ТОБОЙ СЛУЧИЛОСЬ? ЧЕГО ЭТО ТЕБЕ ВЗДУМАЛОСЬ МЕНЯ РЕЗАТЬ? – закричал я.

– Не знаю, – заплакала она, – я не знаю, о Господи, не знаю…

– Что происходит? Что с тобой?

– Ничего…

– Мэрилу, что-то не так. Нормальные люди так не поступают. Ты пыталась зарезать своего мужа, понимаешь?

– Понимаю…

– Ты больна, тебе надо лечиться. Это серьёзно…

– Со мной всё в порядке. Ничего мне не нужно… – воскликнула она.

– Мэрилу, если не лечиться сейчас, можно загреметь в Элджинскую больницу, в палату для придурков!

Она забилась в истерике.

За восемь месяцев с начала посещения АА таких срывов было шесть. Иногда она думала, что я сплю. Иногда это случалось прямо в гостиной. Каждый раз, к счастью, мне удавалось её обезвредить. Пять раз она хваталась за нож и один раз – за топор. Чудесным образом никто из нас не был ранен.

Никому не смел рассказать я о том, что происходит у меня дома. Я был алкоголиком. Если б я стал рассказывать об этом на работе, коллеги решили бы, что я продолжаю пить и расписываю перед ними одну из своих навязчивых идей, а именно желание умереть.

Поэтому я научился справляться с состоянием Мэрилу, научился спать вполглаза, всегда начеку, всегда готовый к змеиному нападению, как во Вьетнаме.

По ночам Мэрилу вставала с постели и бродила по дому, незаметная как кошка, а я лежал в готовности номер один, гадая, перережут ли мне этой ночью глотку и усну ли я вечным сном. Я боялся, что она убьёт кого-нибудь из детей и свалит вину на меня. Так она могла бы отомстить мне – ранив или убив того, кто был мне дорог, например, собаку.

Мэрилу было 22 года. Я подозревал, что у неё приступы параноидальной шизофрении. Я умолял её обратиться к врачам, пока она не убила и не покалечила кого-нибудь, но она твердила : "Приступы исчезнут сразу, как только ты станешь обращаться со мною так, как я хочу".