Согласитесь, комиссар, Коля — умница! Как он его почуял… Есть люди, которые о себе никогда не говорят прямо, все больше намеками, полуфразами. Как бы между прочим Зиберов успел внушить простодушным новобранцам, что сам он не так прост, как некоторые думают, что где-то наверху есть связи и если что… уж будьте спокойны, его в обиду не дадут. Да и природа сослепу, не иначе, наделила его ростом и мускулатурой, что в мужской среде всегда высоко ценится. Правда, открыто он еще не успел выступить, да и вряд ли осмелится — в армии с этим сурово, но недвусмысленными намеками на свой отчаянный характер исподтишка давит на психику тех, кто послабее…

Я иногда думаю, комиссар, неужели в повторяемости ситуации закон жизни? Опять судьба, как и в училище, не успев одарить меня друзьями, — одолжила и неприятелем. Для нравственного баланса, что ли? Не хочешь иметь врагов — не заводи друзей? Или это тоже входит в правила игры, о которых вы тогда говорили? В одном я уверен: с Зиберовым нам так просто не разойтись, не та натура. Хотя лично мне и он сам, и его хамское стремление к лидерству абсолютно безразличны.

Итак, комиссар, завтра присяга. Не могу сказать, что я очень волнуюсь, но весь день мне как-то не по себе. Точно сегодня я один, а завтра переступлю некий рубеж и стану совсем другим. Я, конечно, сознаю, что ничего подобного не произойдет, но чувство такое есть и от него не отделаться.

Ребята волнуются, учат на память слова присяги, и от их непрерывного бормотания кажется, что в казарме поселился громадный шмелиный рой.

После обеда Вовочка Зуев встал монументом возле бачка с водой и в тысячу пятьсот пятьдесят пятый раз заставил каждого протопать к нему через всю казарму парадным шагом, прижимая к груди швабру вместо автоматов, которые нам только завтра выдаст из оружейной старшина, и звонким голосом отдать рапорт. И мы орем, срывая от усердия глотки.

Даже Мишка Лозовский сегодня не балагурит, а после стычки с Зиберовым недовольно сник, дуясь на нас с Колей. Оживился он, когда в казарму запыхавшись влетел ушлый парень Сашка Микторчик с коробом разных новостей и сплетен.

День присяги — праздник для всей части. Оказывается, к нему готовимся не только мы. В этот день к новобранцам приезжают родные и знакомые и волокут с собой мешки съестного счастья, уверенные, что в полку солдат морят голодом. И новоиспеченные солдатики объедаются в этот день гостинцами, как в родительские дни в пионерских лагерях. Поэтому у большинства настоящая солдатская служба начинается на следующий день с очереди в медпункт из-за болей в животе.

Все эти сведения нам мрачно выложил старшина Петренко, пытаясь провести среди нас профилактическую работу.

— Не голодные ведь, чего на что ни попало набрасываться? В полку доктор пищу проверяет, а тут… везут что ни попадя, да еще с базара… Свой праздничный обед будет, по науке.

Сашка Микторчик тут же выдал нам свой богатый запас новостей. Он знал все: кто из начальства приедет завтра из округа, меню праздничного обеда, название кинофильма и фамилии артистов областной филармонии, приглашенных на праздник, что Вовочка Зуев перейдёт вместе с ротой в батальон, а начальник штаба полка майор Черепанов ушил в ателье брюки парадной формы — так похудел на последних учениях… Даже старшина был потрясен его осведомленностью, а Петренко удивить надо суметь.

Должен вам сказать, комиссар, что типов, подобных Сашке, мне еще встречать не доводилось. С первого дня Микторчик начал уклоняться от физической работы, жалуясь на боли в ноге, и усиленно хромал, чтобы все видели, как он страдает из-за жестокого радикулита, одолевшего Сашку с той поры, когда он с риском для своей молодой жизни спасал тонущих пограничников в ледовом море. Как попал в ледовое море к пограничникам сам Микторчик, он умалчивал.

Однажды мы спешно рыли траншею для укладки труб теплоцентрали. Мы вкалывали на солнцепеке, а Сашка, схватившись за поясницу, стонал в тени под березой. Иногда он сладко задремывал, и вместо стонов мы слышали безмятежный храп. В конце концов ребята не выдержали и прижали его.

— Хватит, — сказал Коля, — выкладывай, трепло, про пограничников и Ледовитый океан.

Сашка даже глазом не моргнул на «трепло». Честное слово, его незлобивость подкупала.

— Не могу, ребята, — с искренним сожалением сказал он, — государственная тайна. Сами должны понимать…

Мы повалились на землю от хохота. Это же надо — Сашке доверили государственную тайну! Да еще не было случая, чтобы Сашка, узнав новость, тут же не рассказал бы ее любому, кто захочет его выслушать. Вовочка Зуев при виде Сашки кривился, словно его тошнило, и находил ему любую работу, лишь бы удалить на время строевых занятий.

Впрочем, хватит о Сашке. В нем уже сейчас проявились черты легендарного сачка, и я предвижу, что за два года я еще не раз буду рассказывать вам о нем.

Незадолго до ужина Вовочка повел роту наводить порядок возле казармы: подмести дорожки, прочесать граблями газоны, проделать еще с десяток мелких работ, без которых немыслим праздник.

Нам с Колей и Мишкой досталась непыльная работа по очистке полковой пепельницы и побелка кирпичного бордюра вдоль центральной дорожки. Мы решили кинуть жребий, с чего начинать. Мишка вытащил две спички — сломанная означала пепельницу, но наше внимание отвлек от жребия шум моторов. Через КПП на территорию части въехал понтоновоз, а за ним запыленный ЗИЛ с фургоном. Понтоновоз тяжело прошел мимо, а у ЗИЛа внезапно заглох мотор. Водитель в черном рабочем комбинезоне поднял капот, покопался в нем и, кляня механиков в бога и турецкого султана, побежал в парк к ремонтникам.

— Тяни, Никола, — сказал Мишка, протягивая Степанову плотно прижатые друг к другу спички, но Коля не слышал его. Коля сделал стойку, как пойнтер, почуявший дичь.

— Товарищ старший сержант, можно я взгляну, что там? — буквально взмолился он.

Зуев усомнился.

— А можешь?

— Так я же генетический технарь! — вскричал Коля. Колины слова привели Зуева в веселое расположение духа.

— Валяй, — сказал он и, прислонив грабли к дереву, распорядился: — Рота, продолжай работу без меня.

Думаю, нашему Вовочке и самому не терпелось посмотреть, что там с двигателем. А может, ему осточертело возиться с нами и потянуло к настоящему делу?

Пока мы с Мишкой обсуждали этот вопрос, Коля с Вовочкой успели взобраться на машину, и нам оставалось созерцать только две пары ног в сапогах — остальное упряталось под капотом.

Когда водитель и механик прибежали из парка, Коля, ласково улыбаясь, вытирал руки ветошью, а Вовочка гордо сидел за рулем, и оба, как меломаны симфонический оркестр, слушали ровную мощную работу двигателя.

— Это, что же… это ты? — спросил водитель у Зуева.

— Нет, это молодой, — сказал Вовочка с гордостью.

— Котируется, — сказал механик, — водила?

— В автодорожном учился, — ответил Коля.

Зуев внезапно встревожился, спрыгнул на землю.

— Чего стоишь? Марш в роту — своей работы невпроворот.

— Ты чего? — обиделся механик. — Я в натуре…

— И я в натуре.

— Сам видишь, это же наш кадр. Эй, парень, подожди!

Коля остановился, посмотрел на Зуева.

— Я кому сказал? В роту — мухой!

— Ты чего тут раскомандовался?! — возмутился механик. — Думаешь, умней всех? Думаешь, не понимаю, почему ты молодого прогнал? Да я сегодня же у тебя его заберу, понял, нет?

Коля подбежал к нам.

— Мужики, надо Вовочку выручать.

Возле ЗИЛа ощутимо пахло скандалом. Вовочка держался пока с достоинством, но даже издали было видно, что предел его выдержки в опасной для механика близости. Наверное, в парке здорово не хватало генетических технарей, если механик так ярился.

Мишка внезапно толкнул меня в траву и завопил:

— Сержант! Зуев! Белосельский ногу сломал!

Вовочка оттолкнул механика с дороги и помчался к нам, тяжко бухая сапогами по гравию. ЗИЛ тронулся. Механик стоял на подножке и смотрел в нашу сторону. Может, он и заподозрил подвох, но Вовочка был уже выведен нами из критической ситуации.