— Разрешите, товарищ полковник?

— Заходите, лейтенант, мы вас ждем.

Малахову почудился в словах командира упрек. Он вспыхнул, как всегда, мгновенно и до корней волос и, зная за собой эту несчастную способность краснеть, как девица, готов был провалиться сквозь пол. Неловкость Малахова усиливалась еще и тем, что, когда они вернулись после пожара в полк, Дименкова на месте не оказалось и он вынужден был, как бы через голову ротного, докладывать дежурному по полку. А теперь этот вызов к полковнику…

В кабинете кроме командира находились замполит и начальник штаба. Груздев сидел, расставив ноги, и наслаждался покоем в персональном кресле, а майор Черемшанов напротив него за приставным столом, и оба смотрели на Малахова с приятным удивлением.

Полковник встал и сделал два шага навстречу Малахову. Они были примерно одного роста, оба темноволосые, спортивные, но в отличие от подтянутого до щегольства полковника, Малахов и в военной форме выглядел безнадежно штатским.

— Прочел ваш рапорт, — Муравьев улыбнулся, — оценил стиль и действия. Благодарю за службу.

— Спасибо, товарищ полковник, — смущенно сказал Малахов, но, увидев полные священного ужаса глаза Черемшанова, спохватился: — Служу Советскому Союзу!

Полковник удовлетворенно кивнул и оглянулся на замполита и начальника штаба, точно приглашал всем вместе полюбоваться, как на глазах растет лейтенант.

— Что у вас с головой?

— Пустяк, товарищ полковник. Через день и следа не останется.

Муравьев показал на стул и сказал:

— Садитесь, Борис Петрович. Есть предложение поощрить ваших солдат. Кого считаете достойным?

— Отлично проявили себя солдаты, — довольно пробасил Груздев, и по его тону Малахов понял, кто внес предложение о поощрении. — Обязательно надо отметить. Это прекрасный пример исполнения долга.

Малахов внутренне сжался. Разговор не застал его врасплох, но он предвидел, что его точка зрения не понравится командованию. И поэтому спросил резче, чем было нужно:

— Орденами наградить?

— Зачем же? — удивленно спросил Груздев. — Можно ограничиться внеочередным отпуском Степанову, а остальным благодарность перед строем.

Полковник взял из стаканчика карандаш, задумчиво покрутил его в пальцах. В вопросе Малахова было непонятное сопротивление, и он не знал, как на него реагировать.

— Объяснитесь, Борис Петрович, — наконец сказал он и откинулся на спинку стула, дав понять, что готов слушать.

Малахов перевел дыхание, стараясь побороть волнение. За время службы он вполне оценил расстояние между командиром взвода и командиром полка. Но пугала его не дистанция, пугала неизвестность — захотят ли понять?

— Человек обязан хорошо работать, — заранее ожесточаясь, сказал Малахов. — Я считаю, что поощрять надо только исключительные заслуги, не входящие в рамки штатных обязанностей.

— А тушение пожаров входит в штатные обязанности взвода, я правильно понял? — спросил Груздев, неприятно задетый, что Малахов отказывается от благодарности, о которой лично он хлопотал перед командиром.

— Входит, товарищ подполковник. Я сегодня уже говорил моим солдатам, что тушение пожаров, спасение людей, предотвращение аварий — обязанность каждого гражданина, а солдата в особенности.

— Позвольте, Борис Петрович, вы вообще против системы поощрений? — с недоумением спросил Муравьев.

— Нет, конечно. Но я за то, чтобы хорошая работа, выполнение солдатом своего долга было нормой, а не исключением.

— Точно! — воскликнул Черемшанов. — Извините, товарищ полковник. Я согласен с Малаховым. Этак мы скоро начнем награждать за то, что человек не опаздывает на работу.

Груздев выбрался из своего кресла, обошел стол и сел рядом с Малаховым, положив руку на спинку его стула.

— Борис Петрович, только не обижайся, ты любишь своих солдат?

Малахов пожал плечами. Если бы он находился у себя в институте среди коллег, то сказал бы, что вопрос поставлен некорректно. Он обязан, как командир, с равной долей заботы и справедливости относиться ко всем без исключения, но любить по обязанности нельзя.

— Нет, конечно. У меня во взводе не девушки, а вполне бородатые мужики. Скажу так: ко многим я отношусь с большим уважением.

Груздев убрал руку и, достав пачку сигарет, положил ее перед Малаховым на стол.

— Куришь?

— Спасибо, нет… Спорт, знаете ли…

— Вот и хорошо… Послушай, Борис, мы хотели отметить твоих солдат за, допустим, неординарные действия…

— Если бы пожары возникали ежедневно, то их тушение считалось бы ординарным делом, — сказал, посмеиваясь, Черемшанов.

— Подожди, Сергей Сергеевич, — нетерпеливо отмахнулся Груздев. — Ты, Борис, отказался считать действия солдат исключительными. Ладно. Допустим, мы с тобой согласились. На каких примерах тогда ты собираешься их воспитывать? Готовить к будущей жизни в нашем обществе? Ты, надеюсь, понимаешь, что задача армии на сегодняшний день не однозначна?

Малахов посмотрел в стол. В светлом полированном дереве отразилось его лицо с куском пластыря на лбу. «Философ с этикеткой, — подумал он невесело. — Ничего, сейчас тебе еще одну приклеят…» Некстати этот разговор, совсем некстати. Он еще и сам для себя не успел сформулировать многое. Так, общие мысли, родившиеся во многих спорах с Виталием. Вот кого бы сейчас сюда!

Малахов поднял голову и посмотрел на командира. На твердом скуластом лице Муравьева с темными подвижными бровями не было никаких эмоций. Он внимательно наблюдал за Малаховым и ждал. Вот разве что ожидание было в его глазах… Малахов снова заволновался.

— Я тоже не раз думал об этом. Вернее, мы с Виталием… Простите, со старшим лейтенантом Хуторчуком много на эти темы переговорили…

— Не волнуйся, Борис, мы тебя не торопим, — мягко сказал Груздев, — говори все, что думаешь.

— Вы не так меня поняли, — сказал Малахов и потер лоб. Ранка зудела, и ему все время хотелось снять наклейку. — Я волнуюсь по другому поводу. Видите ли, мы так много говорили об этом с Виталием, что мне сейчас трудно разделить свои и его мысли… Мне как раз думается, товарищ подполковник, что роль армии была, есть и будет однозначной. Не для будущей мирной трудовой жизни мы готовим солдат, а для того чтобы два года каждый был ежесекундно в высокой боевой готовности…

Малахов замолчал, смущенный своей категоричностью. Хоть он и увлекся, но подспудно все время помнил, с кем говорит.

— Интересно, — сказал Груздев, — разве армия не единое целое с нашим обществом?

— Армия — часть общества, которая выполняет строго отведенные ей функции. Вот вы говорили — воспитывать… Да, безусловно. Командир обязан подмечать именно те черты в солдате, которые будут способствовать воспитанию бойца… Видите ли, на мой взгляд, армия не должна подменять семью, школу и родной завод. Иначе она начнет распыляться и потеряет свои задачи…

— Малахов, в тебе погибает теоретик! — воскликнул Черемшанов, сам большой любитель философских споров. — Почему в гости не зовете? Теперь сам приду — не отвертитесь.

— Будем рады, товарищ майор, — сказал Малахов и посмотрел на погрустневшего Груздева. — Вы спросили, товарищ подполковник, люблю ли я своих солдат? Я ответил, что многих уважаю. Есть среди них и недостойные уважения, но все они для меня живые… Хотя я уверен, что командиру нельзя срастаться с солдатами… Получится папа и куча детей. Далеко не всякий отец сможет послать под танк своего сына с гранатой… Помните фильм «Горячий снег»? Поэтому я не думаю о их будущем, товарищ подполковник. Я хочу сегодня сделать их боеспособными, с осознанным чувством долга.

— Что в лоб, что по лбу, — сказал Черемшанов, — толковый солдат и на гражданке будет толковым.

— Лейтенант, вы из этих соображений тренируете своих понтонеров на Леопарде? — негромко спросил Муравьев.

Все это время он сидел молча, не меняя позы, и только по выражению глаз Малахов мог, хотя бы приблизительно, угадать реакцию командира.