– Мы можем смотреть телевизор, и ты будешь мне переводить, потому что я не понимаю по-немецки, и по-французски – с горем пополам, но ты не очень хорош в английском, потому это – дурацкая идея, а секса с тобой я не хочу. Я его вообще не хочу! – выпалила Джина на одном дыхании. Остановилась. Отвернулась.

– Эй… – Михаэль явно опешил.

Вот так! Не повезло тебе, мальчик! Твой дружок Ганс оказался умнее и, возможно, уже трахается с Мэган, а тебе попалась очень, очень проблемная девица! Джина от своих мыслей разозлилась еще больше.

– Эй, я тебя обидел? Джина…

Молчание. Джина начинала чувствовать себя глупо. Еще бы – сама пошла с парнем гулять в ночь, а теперь, видите ли, ей не по душе то, к чему это должно было бы привести…

– Прости, если я что-то не то сказал… Черт. Знаешь, Ганс вытащил меня на танцы, хотя я этого не люблю. Но он всегда дразнит меня тем, что у меня нет девушки. И хотел, чтобы я с кем-нибудь познакомился. Я не имел в виду, что ты сразу… Я же понял, что ты не похожа на свою подругу!

– И что дальше? – мрачно поинтересовалась Джина.

– Пойдем в кино. У нас есть сеансы на всю ночь. Или ко мне – просто жарить сосиски на гриле и болтать. А хочешь, я провожу тебя в отель.

Джине стало стыдно.

– А ты один живешь?

– Нет, с мамой.

– А она дома?

– Слушай, я чувствую себя как школьник, которого экзаменует его осторожная подружка. Дома! И если ты так меня боишься, то пошли лучше в кафе, правда, – надулся Михаэль.

– Прости. – Джина сдвинулась с мертвой точки и зашагала по улице, обгоняя Михаэля.

– Эй, погоди, ты же не знаешь, где я живу, – смеялся он, ускоряя шаг.

Идти было недалеко. Но между этим разговором и моментом, когда Михаэль озябшими пальцами нащупывал в кармане ключ от квартиры, прошло больше часа: началось все с игры в снежки, а закончилось катанием с ледяной горки.

У Джины сияли глаза. Она замерзла и порвала колготки, но это не мешало ей чувствовать какую-то эйфорию. Вспомнилось сразу все: детская влюбленность в одноклассника, рождественские каникулы, ощущение себя живой и ловкой, как белка, чувство полета и большой скорости, пьянящая близость опасности, легкие ушибы и звонкий, искренний смех.

Все это снова было у нее сегодня ночью.

Черт возьми, неужели мне не хватало именно этого? Беззаботности и игр? – спрашивала себя Джина, лихорадочно пытаясь привести прическу хотя бы в какое-то подобие порядка: того гляди, мама Михаэля испугается. Порядка не получалось.

– Входи. – Он наконец-то справился с замком.

Михаэль с матерью жили на третьем этаже очень старого трехэтажного дома. Квартира оказалась большой, но Джина сразу поняла, что исторически это была половина еще большей квартиры. Планировка была не похожа на все, что Джина видела прежде.

А еще здесь не было дизайна. И в его отсутствии таился тоже своего рода шарм: были старинные вазы и какая-то абстракционистская картина, светлые обои и деревянные некрашеные двери, больше Джина ничего не запомнила. Михаэль скрылся где-то в глубине квартиры, и из недр ее Джина тонким слухом уловила громкий шепот. И – вот досада! – ни одного знакомого слова.

Михаэль вышел.

– Я сказал маме, что ты американка, она очень расстроилась…

– Почему? – изумилась Джина.

– Потому что у нас небогатая квартира и потому что она совсем не знает английского.

– Ах, не стоит…

– Я ей тоже сказал, что не стоит. Есть хочешь?

– Хочу! – обрадовалась Джина.

На небольшой кухне было очень тепло. Джина почувствовала себя совершенно счастливой. Обещанные сосиски – горячие, с румяной корочкой – показались ей неземным лакомством. От тепла и вообще от избытка удовольствия Джину потянуло в сон. Она с трудом заставляла себя не клевать носом.

– Мне давно не было так хорошо, Михаэль. Спасибо тебе.

Он белозубо улыбнулся:

– У нас есть свободная спальня. Спать будешь там, о’кей?

– Да. Хорошо.

– Пошли, я покажу тебе, где ванная.

Джина чувствовала кожей горячие упругие струи, разбегавшиеся по телу. Жарко. Немного душно. Очень хорошо. Вода моментально сняла усталость и сонливость. И Джина внезапно осознала себя здесь и сейчас: в незнакомом доме. У незнакомого почти парня. В незнакомом городе в незнакомой стране. Себя, Джину Конрад, двадцати пяти лет от роду, почти помолвленную с серьезным человеком, адвокатом, дочь серьезных людей, ответственного работника процветающего художественного салона на Касл-Вью-стрит, Филадельфия… В чужой ванной. Голой.

Именно эта мысль ее чуть не добила. Джина почувствовала, как заливаются краской щеки, шея, грудь, как от волнения кружится голова и холодеет в животе.

Что я делаю?! Это же какое-то безумие! Подумав об этом, Джина резко выключила воду. Как будто так можно было что-то изменить… Зябко. И нужно что-то сделать, но что?

Никто не может поставить человека в глупое положение, если он сам того не хочет. Но уж если он хочет…

Ну и зачем я пошла с этим парнем? Подражала Мэган? Так ведь все равно не собиралась с ним спать! И какого черта я не вернулась в отель? Ай, теперь уже поздно, точнее… Джина представила, как сейчас вернется в номер, обнаружит там пару голубков… Поздно.

В дверь деликатно постучали.

– Все в порядке?

– Да, – капитулировала Джина.

– Я принес тебе футболку.

Джина нервно завернулась в полотенце, подумала – и завернулась еще плотнее. Предательская мысль: нечего уже терять. Открыла дверь. Михаэль, не глядя на нее и явно смущаясь, протягивал обширную белую тряпку. Видно было, что он тоже чувствует себя страшно неловко.

– Спасибо. – Джина хотела быть как можно более непринужденной, но не получилось: нервные движения выдавали ее с головой.

– Я не смотрю.

– Спасибо.

Джина поспешно закрыла дверь и натянула на себя предложенную вещь. Это была самая асексуальная футболка на свете: просторная настолько, чтобы скрывать фигуру почти до колен, и вместе с тем – с достаточно узкой горловиной, не обнажавшая плечо.

Ладно, друзья, значит, друзья. Будем придерживаться этой линии, решила Джина и вышла из ванной.

Михаэль проводил ее в комнату для гостей – довольно пустую спальню с вызывающе большой кроватью. Джина вздрогнула.

– Ну… э-э-э… спокойной ночи, – замялся Михаэль.

– Да, спокойной ночи. – Джине вдруг стало стыдно. – Извини, если чем-то обидела тебя. Я все равно рада, что познакомилась с тобой.

– И я рад. Ты чудесная девушка. – Михаэль улыбнулся.

– Знаешь, у меня в Америке парень, у нас очень серьезные отношения…

– Да? – расстроился Михаэль.

– Да, – без энтузиазма ответила Джина.

– Я бы хотел быть твоим парнем. Но не получится. Да?

– Да. Абсурд. Слишком много «да», и ни одно не приносит радости. Какой абсурд! – Джина схватилась руками за голову.

Какой абсурд! Альберт отложил книгу. Он читал что-то из современной прозы – невнятное, многословное, обрушивающее на читателя поток образов и ассоциаций и претендующее из-за этого на особую эстетическую ценность. Пожалуй, будь он в другом настроении, мог бы даже получить удовольствие от той же самой вещи… Однако некой Виктории Паркер не повезло: Альберту Ридли не суждено было пополнить число поклонников ее таланта.

У него была хандра. Что удивительно, хандра эта была совершенно не октябрьская, напротив, весенняя, именно такая смесь чувств овладевала Альбертом примерно в марте, когда начинали беситься от страсти коты и количество влюбленных парочек на улицах увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии. Апогей всего этого гормонального безумия обычно и совпадал с самой глубокой точкой беспричинной тоски Альберта Ридли. В это время из «Новой драмы» обычно и уходили те, кто не готов был еще (или уже) позволить себя растоптать во имя великого, но странного искусства. И именно растоптать – не однократно наступить, а так, методично, давить с нажимом на каждой репетиции.